Кристина Паёнкова - Бегство от запаха свечей

• Название: Бегство от запаха свечей
• Автор: Кристина Паёнкова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1970

Однажды в варшавское издательство «Искры» самотёком поступила рукопись никому неизвестного инженера-строителя, и вскоре польские читатели получили хороший подарок – вот эту книгу.

Судьба Катажины Дубинской, главной героини романа, напоминает биографии многих польских девушек, которым бурные общественные процессы после Второй мировой войны проторили путь к светлому будущему, помогли преодолеть лес бытовых предрассудков и условностей и найти своё счастье.

---

Кристина Паёнкова Бегство от запаха свечей

Глава 1

– Катажина! Катажина! – разносился по всей округе бабкин голос, громкий и пронзительный.

Дом, в котором мы жили, стоял на невысоком холме, у дороги, ведущей от городка к железнодорожной станции. За черными кронами деревьев прятались соседние строения, одноэтажные домишки и двухэтажные каменные особняки. Дальше тянулись покрытые снегом поля, среди них, точно отдельные островки, были разбросаны крестьянские усадьбы, откуда порой доносился собачий лай. На горизонте темнела неровная полоса леса. До колодца недалеко, метров сто пятьдесят.

«Пусть себе кричит, ведь надо же сколоть наледь, иначе и воды не наберешь», – подумала я, продолжая спокойно и размеренно долбить топором лед.

– Катажина-а-а! – не унималась бабка. – Принесешь ты когда-нибудь воду или нет? Катажина-а-а!

Некоторое время в низине стояла тишина, только топор позвякивал о лед. Но так было недолго.

– Вам что, по ночам не спится?! Дайте хоть другим поспать! – загудел чей-то низкий баритон.

– Не нравится? Заткните уши ватой. Ишь какой неженка нашелся! – тут же ответила соседу бабка. Ну конечно, она ни за что не смолчит, даже если не права. Бабка моя в долгу ни перед кем не остается, и поэтому никто ее не любит.

Окно с треском захлопнулось.

Лед наконец поддался. Вот теперь можно опустить ведро и набрать воды. Только осторожно, иначе и в колодце недолго очутиться. Ну, наконец-то. Оба ведра полны. В следующий раз дело пойдет живее. Мне холодно. Скорее домой. Одежонка моя – хуже некуда!.. На ногах башмаки на деревянной подошве. Юбка, подаренная бабкой, чересчур длинна и широка. Кофта, которую несколько раз перекрашивали, свалялась и кажется грязной. Убогое одеяние дополняет вытертая овчинная безрукавка.

Кальварийские девчата, нарядные и самодовольные, посматривали на меня с жалостью, а я ничего не могла поделать, потому что полностью зависела от бабки, полагавшей, что в будни можно одеваться кое-как, лишь бы по воскресеньям выглядеть прилично.

Воду надо было нести очень осторожно, не расплескивая, ведь таких трудов стоило извлечь ее из колодца.

Бабка каждый день будила меня чуть свет.

– Вставай, вставай, Катажина! Все бы тебе валяться… Одевайся, воды нет!

– Мне и так забот хватает, чтобы концы с концами свести. А тут еще эта Катажина… Молодые девушки всегда должны быть при деле, не то у них в голове все перемешается, – говаривала бабка хозяйке.

Но хозяйка придерживалась иного мнения.

– Не знаю, как вы, а я считаю, что они еще успеют наработаться, пусть хоть сейчас поспят вволю.

Хозяйка наша была поистине необыкновенным человеком. Она все понимала. Взглянем друг на друга – и все ясно без слов. Она мне ближе родной бабки. Полноватая, с черными, мелко вьющимися и слегка припорошенными сединой волосами, которые она сама себе подстригала вровень с ушами; эта короткая стрижка очень ее молодила. Глаза у нее голубые, а брови темные, сросшиеся. Лицо широковатое, но приятное. Смеялась она часто и от души, всерьез никогда не сердилась. Больше притворялась, что сердится. И тогда всем без разбора грозилась:

– Смотри у меня… всыплю по первое число, будешь знать!

Хозяева наши считались в Кальварии людьми зажиточными. Поэтому хозяйка работой себя особенно не утруждала – стряпала, гладила белье, вот, пожалуй, и все. Для более тяжелой работы нанимала женщину. Каждый день после обеда хозяйка ложилась в постель и читала. Этот священный ритуал ничто не могло нарушить.

Я принесла воду. Осторожно поставила в сенях ведра и попробовала тихонько, как можно тише, снять с бочки крышку, но тут бабка настежь распахнула дверь.

– Где ты шлялась? За это время можно было из реки воды наносить.

– Колодец обмерз, – попыталась я оправдаться, хотя знала, что это бесполезно. – Сегодня я первая брала воду. Пришлось возвращаться домой за топором и обкалывать лед.

– Ну конечно, ты всегда причину найдешь, лишь бы бездельничать. Тебя не переспоришь. Ну, чего встала? Наливай воду в бочку! Будешь так копаться, и до завтра воды не натаскаешь. А у меня сегодня стирка. Давай пошевеливайся!

Я послушно вылила воду и бегом спустилась по лестнице… В тот день я ходила за водой еще много раз.

– Когда стирка, воду не экономят. Пусть потаскает, молодая еще, ничего с ней не случится, – говорила бабка тетке Виктории, которая лежала в постели. – У меня белье должно быть душистое и белое, как снег.

Бабка подала Виктории завтрак в постель. А у нас с ней еще маковой росинки во рту не было, хотя время приближалось к десяти, – бабке некогда, она принялась за стирку с рассвета, а я таскаю воду.

– Ну пока хватит, в бочках больше ни капли не поместится. Последние два ведра отнесла хозяйке, – сказала я, сняла деревянные башмаки со ставших иссиня-багровыми ног и босиком вошла в комнату. Меня бросало то в жар, то в холод. Сегодня опять не повезло. Каждый день я обещала себе осторожнее орудовать с ведрами, чтобы не забрызгаться, и всякий раз от холода начинала спешить и обливала ледяной водой подол и ноги.

– Чего стала, как соляной столб? Надень что-нибудь на ноги и принимайся за дело! – Бабка смерила меня критическим взглядом. Лицо у нее от жары красное и потное, огромный свисающий до полу фартук промок насквозь.

– Может, мы перекусим? Скоро десять… – осмелилась предложить я.

– Ну конечно, есть ты всегда первая! А у меня времени нет. Мне стирать надо. – И бабка принялась яростно мешать деревянной лопатой в баке с бельем. При этом она повернулась ко мне спиной и теперь выглядела менее грозной.

– Мне все-таки нужно поесть, а то голова кружится, – сказала я и полезла под диван за туфлями.

– Раз нужно, так ешь, графиня. Мне-то недосуг, – съязвила бабка.

После завтрака все снова завертелось колесом. Бабка без конца придумывала для меня новые занятия – мне не полагалось ни минуты передышки.

В Кальварии мы жили втроем: бабка, тетка Виктория и я. Бабка и тетка Виктория перебрались сюда раньше, кажется, на третьем году войны они уехали из Кракова, где, как им казалось, было небезопасно. Меня мама отправила к бабке летом 1944 года. Она считала, что так для меня будет лучше. Все, что было у нас в Кальварии: обстановка единственной комнаты, посуда, постельное белье, – принадлежало тетке Виктории. А у бабки были деньги. Она платила за квартиру и кормила нас. Мама осталась во Львове. Что же касается моего отца, то никто не знал, где он обретается. Родители мои разошлись, и при бабке об отце нельзя было даже заикаться.

В краковской квартире тетки Виктории остался бабкин питомец, ее единственный внук Михал, сын дяди Юлека, который еще до войны уехал с женой за границу. Михал прикидывался, будто работает, но, хоть ему и стукнуло уже двадцать три, фактически содержала его бабка.

Тетка Виктория считалась у бабки сильно пострадавшей от войны. Она привыкла к комфорту и обеспеченности и поэтому теперь пользовалась особыми привилегиями. Виктория была младшей и самой любимой бабкиной дочерью, «сделавшей партию» – она вышла замуж за офицера. Муж ее с самого начала войны был за границей, а когда он вернется – «каждому воздастся по заслугам». Бабка видела в Виктории важную персону. Тетка жила в свое удовольствие. Вставала поздно, в домашних делах, которые неустанно придумывала бабка, участия не принимала. Можно ли было требовать, чтобы она занималась тем, к чему не была приучена! Офицеру предстояло по возвращении узнать, что бабка в трудные минуты, когда Виктории так его не хватало, оказалась на высоте. Виктория любила вспоминать довоенные времена. Она могла часами рассказывать о том, как великолепно жилось на кресах.[1] Да, там «люди как сыр в масле катались». У приятеля ее мужа, «настоящего графа», прислуги было столько, что и не перечтешь.

– Две кухарки, четыре горничные, лакей… – всякий раз сызнова перечисляла она. – До войны я жила роскошно. А теперь вот столько лет прозябаю в этом захолустье. Скоро мне стукнет тридцать. Время на месте не стоит. Я больна, мигрень совсем замучила, – откровенничала она с каждым, кому не лень было ее слушать.

Однако выглядела тетка Виктория много моложе своих лет, а относительно ее болезней я придерживалась своего мнения.

Несмотря на то что я за нее все делаю, тетка терпеть меня не может и придирается на каждом шагу. Вечно ей чего-нибудь недостает.

– Мне необходим свежий воздух. Я должна много гулять. А как в эдакой обуви выйдешь из дому? Сразу же схвачу простуду…

Бабка, конечно, каждое ее слово принимает всерьез.

– Что бы такое придумать? Денег-то у меня в обрез. Попробуй надень Катажинины бурки. Может, они тебе будут впору. О Катажине не беспокойся, она здорова как лошадь, никакая хворь к ней не пристанет, проходит и в деревяшках.

Пришлось мне распрощаться с бурками. Подобная участь постигла и пальто. А больше приличных вещей у меня не было.