Дональд Бартельми - Флоренс Грин - 81

• Название: Флоренс Грин - 81
• Автор: Дональд Бартельми
• Жанр: Современная проза

«Возвращайтесь, доктор Калигари» — четырнадцать блистательных, смешных, абсолютно фантастических и полностью достоверных историй о современном мире, книга, навсегда изменившая представление о том, какой должна быть литература. Контролируемое безумие, возмутительное воображение, тонкий черный юмор и способность доводить реальность до абсурда сделали Доналда Бартелми (1931–1989) одним из самых читаемых и любимых классиков XX века, а этот сборник ввели в канон литературы постмодернизма.

---

Дональд Бартельми Флоренс Грин — 81

Ужин с Флоренс Грин. Старушка сегодня явно в ударе: Хочу, говорит, по заграницам. Ни фига себе заявочка! Все просто отпали. Самое главное, никаких вам объяснений или там деталей. Удовлетворенно окинув стол взглядом, она — бац! — снова засыпает. Девчонка справа от нее здесь новенькая и явно не рубит. Я пялюсь на нее, откровенно заискивая (в смысле, как бы говорю: не кипишись, Кэтлин, я все объясню позже, приватно). Чечевица произрастает в глубинах четвертой реки мира, сибирской реки Обь длиной 3.200 миль. Мы болтаем о Кимое и Мацу. «…нужно с позиции силы. Как это сделать лучше всего? Отказать засранцам в островах, даже если эти острова сами по себе бесполезны.» Баскервилль, второкурсник Школы Известных Писателей в Вестпорте, Коннектикут, (которую он, кстати, посещает именно с целью стать великим писателем), лихорадочно строчит. Мацалки у этой новенькой… Как коленки у моей секретарши — аж глаза лопаются. Флоренс начала вечер многозначительно: «Ванная наверху протекает, знаете ли…» Что думает Герман Кан о Кимое и Мацу? Не могу вспомнить, не могу…

Ох, Баскервилль! Тупой ты сукин сын! Как ты можешь рассчитывать на писательскую известность, если до сих пор не умеешь в первую очередь думать о себе? Разве это правильно? Разве умные люди так живут? Задумайся! Вместо того, чтобы пускать слюни по поводу Дж Д. Рэтклиффа! Санта-Ана, самый маленький стотысячник Соединенных Штатов. И все его 100.350 жителей, совместно коротающих бальбоански-синие тропические вечера, думают только о себе. А я… Молодой, даровитый и очень хочу нравиться. Впрочем, подхалимничать мне приходится от беспомощности (читай, страха наскучить вам). Ага… Вот сижу, почеркиваю левой рученькой в журнальчике. Акселератском таком, развитом. «Не напрягайся!» называется (социально-психологические изыскания на тему разборок, писем к редакторам и крысиных неврозов). Ну не безвкусица ли? Бесспорно, но кто заплатит печатнику, если Флоренс Грин упрет свой кошелек за границу. Ответьте мне! В журнале пишут: «Страх пациента наскучить доктору — единственный источник беспокойства в классических случаях психоанализа.» Врач, естественно, тоже за себя держится — не отдерешь. Каждый час выделяет 10 сладостных минут, чтобы выкурить сигаретку и вымыть руки. Ну так что, Читатель? Как там у тебя с головой, от всех этих разговоров про сибирскую реку Обь длиной 3.200 миль? У нас с тобой отличные роли: ты — Доктор (руки не забываешь мыть?), и аз, который есмь, который думает, в общем, псих. Я жонглирую ассоциациями. Утонченно макаю твой нос в жижицу своей проблемы. Ты думаешь, я боюсь тебе наскучить? Какого хрена? Это вот журнал «Не напрягайся!» напрягает все, что угодно: будь то кряхтение тверди земной (приобские толчки) или межличностные отношения (Баскервилль и эта новенькая). И мы прямо таки «осязаем», как много напряга в мире. Или даже в совершенном экземпляре меня. С животом как сжатый кулак. Замечаете подхалимаж? Единственый способ его расслабить, я имею в виду желудок, влить туда кварту джина «Фляйшман». По моему, вообще отличный способ снимать напряжение. Благословляю вас, забегаловки, дарующие «Фляйшман» на всех углах Санта-Аны и всяких прочих городишек! Без дураков.

Новенькая — тоньше тонкого. Со здоровенной грудью, сигналящей из выреза, и черными дырами вокруг глаз, многообещающих глаз. А уж как рот откроет, такие жабы полезут… Я борюсь с искушением задрать майку и обрушить на нее великолепие своего пресса, бицепсов и всего грудинно плечевого пояса. Джексон считал себя уроженцем Южной Каролины, что и записал его биограф Эймос Кендалл: мол, родился в округе Ланкастер. Но потом появился Партон со своими документами. И Джексон заново родился. В Союзном округе, Северная Каролина, а оттуда до границы с Южной меньше четверти мили. Джексон — мой идеал. Мне даже наплевать на современные слухи, что у него были паршивые трицепсы. Вот такой я. Культурист, поэт, почитатель джексонова тулова, отец одного аборта и четырех недоношенных. Ну? У кого из вас столько же подвигов и ни одной жены? Баскервиллю тяжко не только в этой его Школе Известных Писателей в Вестпорте, Коннектикут. Ему везде тяжко. Потому что он — тормоз. «Тормозит парень, однако,» сказал его первый учитель. Второй был категоричней: «Этот парень тормозит по всей трассе». Третий оказался самым честным: «Просто какой-то сукин тормоз, мать его!» Главное, все они были чертовски правы. Пока я изучал Эндрю Джексона и аборты, толпы вас шатались по улицам Санта-Аны, штат Калифорния, и прочих городишек, и ведать не ведали обо всем этом. «В случаях, когда пациент воспринимает доктора, как мудрого и многоопытного собирателя психологического материала, знатока экзотических привычек, у него нередко возникает тенденция представить себя красочней, эксцентричней (или безумней), чем на самом деле. Или он острит напропалую, или фантазирует.» Сечете? В журнале навалом такой фигни, вползающей в извилины. Я, конечно, не стал бы открыто и печатно защищать джин Фляйшмана, как способ снять напряжение, но действительно как-то раз опубликовал статью под заголовком «Новое мнение об алкоголе», написанную одним моим талантливым знакомым алкашом и вызвавшую поток одобрительных, но тщательно составленных писем от тайных пьянчуг с факультетов психологии по всей этой огромной, сухой и неверно понятой стране…

«Просто какой-то сукин тормоз, мать его!» — отметил его третий учитель на обсуждении специального курса для студентов-тупиц. Имя Баскервилля в этом списке, так сказать, занимало одно из почетных мест. Молодой Баскервилль, вечно кривящийся от песчинок, которые морской ветер сует ему в техасские глаза, как счет за бесплатный солярий. С ручонками, судорожно сжимающими брошюрки на 20 баксов, выхаренные конторой у Джо Вейдера. (Интересно, думал Баскервилль, а эти борцы с кошмаром — они похожи на пожарников? они что, правда с кошмаром борются? или наоборот его создают? Последнее — явно баскервилльский план-максимум). Представляете тип?! Даже тогда вынашивал замысел романа «Армия детей», для чего и посещал лекции, на которых его учили писать. «Вы далеко пойдете, Баскервилль,» — брякнул секретарь приемной комиссии, а восхитительные результаты творческого конкурса лежали перед ним непроверенными. «Теперь марш в бухгалтерию.» «Доктор, я тут пишу толстый роман. Он будет называться „Армия детей“!» (Интересно, почему это мне кажется, что цветного доктора с его смуглой рукой, прикрывающей красную редиску, зовут Памела Хэнсфорд Джонсон?) Флоренс Грин — маленькая жирная бабенка восьмидесяти одного года. Со старушечьими синюшными ногами и множеством зеленых денег. Нефтяные залежи глубоко в земле. Слава тому, кто наполнил вас продуктом «Тексако». Продукт «Тексако» разбивает мне сердце. Продукт «Тексако» исключительно остр. Флоренс, которая не всегда была маленькой жирной бабенкой, однажды совершила вояж со своим супругом, мистером Грином, на «Графе Цеппелине». В шикарном салоне с шикарным роялем. Не обошлось и без шикарного пианиста, Мага Мандрагора. Правда он не был расположен побегать пальчиками. С гелием тогда были проблемы. Тамошнее правительство отказывалось его продавать хозяевам «Графа». Название моей второй книги непременно будет «Водород после Лейкхчрста». Всю первую часть вечера мы слушали занимательную историю о проблемах с ванной: «Я вызвала слесаря ну, чтобы посмотрел. А он мне говорит: надо менять. А я ему: у меня что, 225 долларов лишние что ли. Не нужно мне новой, я просто хочу, чтобы вы эту починили…» Может предложить ей раздобыть ванну из чистого гелия? Я ведь не подхалимничаю? Она ведь думает о себе? «…А он мне говорит, что ванна старая и запчастей к ней сейчас не сыщешь…» Теперь она неряшливо спит во главе стола, если не считать ее таинственного заявления за супом (Хочу по заграницам!), и при том ничего о себе не рассказав… Диаметр Земли по нулевому меридиану составляет 7899,99 миль, тогда как по экватору — 7926,68. Запомните и запишите. Ничуточки не сомневаюсь, что цветной чурек передо мной — доктор. Дух эскулапа, сознание собственной необходимости так и витают вокруг него. Он встревает в разговор с видом: сделайте меня Госсекретарем, и тогда посмотрите. «Я вам одно скажу, там чертовски много китайцев». До уссачки уверенная в собственной мудрости Флоренс. С одной почкой. Я — с двумя, плюс камни. Баскервилль. Забросан камнями педсоветом Школы Знаменитых Писателей после первого же своего семинара. Обвинен в формализме. Обмочен формалином. А Флоренс-то, помешана на докторах. Почему я не соврал ей с самого начала? Представился бы видным клиницистом, убыло бы меня? Зато смог бы сказать, что деньги нужны для важного научного проекта (использование радиоактивных изотопов для лечения рептилий). С возможным применением в исследованиях раковых метастаз в желудке (аппендикс — натуральное земноводное). Оттяпал бы целую кучу бабок безо всякого труда. Рак пугает Флоренс. Они бы просто сыпались с неба, как радиоактивные осадки в Нью-Мексико. А я… Молодой даровитый подхалим. Сижу, почеркиваю левой рученькой в журнальчике… по-моему, это уже было? Да? И вы меня поняли? А имя ей точно не Кэтлин. Джоан Грэхем еще куда ни шло. Когда нас представляли она спросила: «О!! Вы уроженец Далласа, мистер Баскервилль?» Нет, Джоан, крошка… Я коренной бенгазиец. Прислан сюда ООН, чтобы ввинтить твою восхитительную жопку в сыру земельку… Не сказал, конечно. А было бы четко, ей-Богу… Потом она спросила Баскервилля, чем он занимается. Качок и поэт? (другими словами, силач и умница, каких еще земля не носила). «Оно движется,» — воскликнул Мандрагор, указывая на рояль. И, хотя никто не заметил медленного скольжения, все согласились. Волшебная сила личности. (Флоренс говорит, что тот рояль в салоне был незыблем, как Гибралтар).