Сергей Бандура - Дельфин и русалка

• Название: Дельфин и русалка
• Автор: Сергей Бандура
• Жанр: Ужасы и Мистика

---

Глава 3. Любовь?

Поручик, а вы любили когда-нибудь?

(Корнет Оболенский)

Стоит ли продолжать? Расставаясь, мы точно знали, что встретимся снова. Мне дополнительную уверенность придавал тот факт, что мы назначили место и время — здесь же и тогда же, но завтра. Время и место предложил я, хотя и от недостатка фантазии, вызванного отсутствием опыта, но зато, верно угадав ее реакцию — она с радостью согласилась. Несколько позже я выяснил причину ее радости — она не любила яркого света и больших скоплений людей. В этом мы разнились, во всем же остальном были удивительно схожи. Совпадали наши музыкальные вкусы; встречаясь снова, мы обменялись парой книг — ее очень заинтересовал мой Фрейд, а я получил в руки редчайшую вещицу по оккультизму (на чтение которой потратил целый день, о чем не жалею); мне очень импонировало, хотя и несколько удивляло ее темноватое с оттенком сарказма чувство юмора, а она всегда смеялась моим шуткам. Она была прелестна, и я полностью раскрывался, видя одобрение в ее глазах. Казалось, мы были созданы друг для друга. Наверное, это так и есть — ведь мне до сих пор так кажется. Мы встречались каждый день, точнее — каждую ночь. Мы бродили по лесу, мы сидели у реки, смотря на темную беспокойную воду, мы совершали далекие экскурсии в дикие дебри ночного города. «Мы» окончательно заменило мне «я». Нам нравились стихи и оба даже немножко писали. Вот это было написано для нее:

Листья скорбно облетают, превращаясь в тлен.
Юный ветер раздвигает ставни серых стен.
Боль проходит незаметно, оставляя смерть,
Лишь вода течет бесследно, умывая твердь.
Юг пернатых забирает в свой прекрасный ад.
Тот, кто молится Фортуне, видит ее зад…
Есть одна на свете правда — что наступит лето.
Бедность порождает скромность, а нескромность — это
Я.

Это был акростих. Когда я его прочитал, она ничего мне не ответила, а достала из складки плаща (она была в черном плаще) длинный тонкий предмет, оказавшийся флейтой. Первым, что она сыграла, была мелодия из фильма «Падал прошлогодний снег». Ее собственные мелодии были не хуже. Девушка в длинном плаще, играющая на флейте на темной и сырой московской улице — это самое дорогое мне воспоминание юности. Впервые в жизни я пожалел, что не научился играть ни на одном музыкальном инструменте. Впервые я почувствовал себя недостойным ее. Заметив мой потерянный вид, она убрала флейту и обняла меня. «Спасибо тебе, Ева. Я люблю тебя, Ева!»

Примечательно, что до этого момента в наших отношениях не было намека на сексуальность. Конечно, так не могло продолжаться долго — вы ведь помните с чего я начал, да? В тот раз что-то между нами переменилось. Наши отношения были слишком хорошими, чтобы не стать лучше. Мы словно перестали говорить друг другу «люблю», а стали спрашивать «любишь». Меня переполняла радость, но к ней примешивалась какая-то тревога. Ева, близкая, дорогая мне Ева, была все такой же загадочной для меня. Я ждал от судьбы подвоха — наши отношения были слишком хорошими, чтобы не стать хуже. В тот вечер Ева пригласила меня к себе домой.

Глава 4. Мой первый раз

Подойдите поближе!

(Питон Каа)

Как много вещей происходило впервые! Впервые мы встречались при дневном свете, впервые я принес ей цветы, мои любимые кроваво-красные розы с одуряющим ароматом — они ей очень понравились. Впервые я увидел место, где она жила, — просторную еще сталинской постройки квартиру в центре города. Я обратил тогда внимание на широту и простор ее жилища, массивную старую мебель, множество книг на полках и на особенную чистоту и порядок, царившие здесь. И ничуть не удивился опущенным на окна плотным шторам, создающим в комнатах интимный полумрак.

Потом мы курили и пили крепкий, душистый цейлонский с цветком чай на кухне. Она включила музыку, что-то классическое, и мы медленно танцевали без обуви на ковре в гостиной. Потом был мой первый поцелуй и как-то естественно и плавно, словно морским прибоем нас вынесло на широкий диван в ее комнате. Она оказалась гораздо искушеннее меня (это и не странно, ведь что-то всегда больше, чем ничто). Нежно и ласково она направляла мое тело, помогая избежать ошибок неопытности, пока я сам не понял как лучше. Слившись телами, мы словно растворились друг в друге. Я жадно ловил ее губы, а ее тихие сдерживаемые стоны сводили меня с ума. Мы дарили и получали наслаждения, которым нет равных, и это продолжалось долго, очень долго.

Когда, наконец, я полностью удовлетворенный и обессилевший откинулся на спину, она, совсем не уставшая, а только еще более распаленная, оказалась на мне, начала покрывать мое лицо горячими поцелуями, медленно спускаясь от глаз к подбородку, и впилась своим пылающим ртом в мою шею. Я отключился.

Я видел холодную пустоту с яркими крапинками звезд. Звезды двигались ко мне, все ускоряя и ускоряя свое движение и, наконец понеслись на меня, превратившись в длинные яркие линии. Я увидел перед собой туннель и стал проваливаться в него, стремясь дотянуться до этого ослепительного, но мягкого и нежного как вата белого сияния в конце… Внезапно полет прекратился, словно что-то упругое отталкивало меня назад. Картина стала терять очертания, расплываться и я открыл глаза.

Надо мной стоял высокий худой средних лет мужчина, в хорошем костюме и мягкой шляпе. Он смотрел на меня очень печальными карими глазами через стекла круглых очков с выражением какой-то тупой безысходности, жалости и тоски. Hо вот он заметил, что я очнулся, и лицо его просветлело — тоска уступила место радостному удивлению. Он оглядел мое тело (я с облегчением отметил, что лежу, укрытый простыней до подбородка), рассеянно перевел взгляд на мою джинсовую куртку, небрежно брошенную поверх спинки кресла, и, заметив на кармане значок донора — маленькую красную капельку, с оттиснутым на ней крестом и полумесяцем, весело рассмеялся. Внезапно я ощутил страшную усталость. Все мое тело онемело, ноги и руки налились свинцом, пальцы непривычно покалывало. Я с трудом повернул голову на подушке и почувствовал на шее сильное жжение. Тогда я все понял. Вы, конечно, уже давно поняли, но потерпите еще немного…

Глава 5. Время собирать камни

Все фигня, кроме пчел…

(Медвежонок Пух)

Всю следующую неделю я приходил в себя, лежа на свежем крахмальном белье на том самом диване в комнате Евы, окруженный заботой и лаской со стороны ее родителей. Шторы были убраны и комната ярко освещалась днем и ночью. Саму Еву ко мне не допускали. Я так и не видел ее до конца исцеления, но очень подружился с ее отцом — Антоном Павловичем, тем грустным интеллигентного вида мужчиной, присутствовавшем при моем воскрешении, и ее матерью — Верой Ивановной, немолодой уже, но красивой женщиной с благородными чертами лица и аристократическими манерами.

Я попал в хорошие руки. Первые два дня, пока я был еще слишком слабым, мне делали инъекции глюкозы. Меня поили сладким до густоты чаем, красным вином и обожаемым мной с детства томатным соком. Кормили часто и очень калорийно. Из мясных блюд преобладала телячья печень во всех видах, было много салатов и свежих овощей. Когда я не спал, я слушал приятную музыку, а иногда Вера Ивановна располагалась в кресле рядом с кроватью, с книгой на коленях и читала мне вслух. В общем, то что доктор и прописал. Кстати, доктором и оказался Антон Павлович.

Надо заметить, что за всю свою жизнь я ни разу серьезно не болел, не лежал в больнице и посещал поликлинику только для получения справок с диагнозом «абсолютно здоров», которые требовались для оформления абонемента в бассейн, поступления в институт и сдачи донорской крови. Поэтому ощущения пациента на постельном режиме были для меня в новинку и я, катаясь словно сыр в масле, быстро шел на поправку и набирался сил. К концу лечения я даже слегка располнел и с удивлением разглядывал в зеркало свое необычно округлившееся лицо.

Вечерами мы подолгу беседовали с Антоном Павловичем. Он рассказывал мне о детстве Евы и делился своими умозаключениями, которые только подтверждали и дополняли уже интуитивно понятную мне картину. Ева была их приемной дочерью. Это объясняло явную внешнюю непохожесть. Много лет назад, когда они только поженились и обнаружили, что из-за какого-то врожденного порока Вера Ивановна не сможет иметь детей, они взяли из приюта маленькую темноволосую и очень грустную девушку с большими зелеными глазами. Девочку звали Евой. Работники приюта не смогли сказать больше ничего о ней или о ее настоящих родителях — Ева была подкидышем. Надежда на то, что попав в теплую семейную обстановку, девочка оживится не оправдалась — она так и росла, всегда оставаясь худенькой, бледной, замкнутой и немного грустной. Ева рано начала читать и чтение быстро стало ее любимым занятием. Она быстро отказалась от детских книжек, отдав должное классике жанра, и полностью переключилась на серьезную «взрослую» литературу. Она поглощала книги одну за другой, что даже вызвало беспокойство Антона Павловича — он боялся как бы у девочки не помрачился от перенапряжения рассудок. Hо дочь с готовностью обсуждала с ним прочитанное, демонстрируя ясность мыслей и удивительный, для ребенка, ум. Это развеяло сомнения Антона Павловича и он не стал налагать никаких вето на чтение дочерью книг. А книг в доме было предостаточно. Позднее я поразился богатству его домашней библиотеки, и вероятно еще много лет мне предстоит открывать здесь для себя новые шедевры, в безуспешной гонке за лидером — Ева прочитала их все.