Сергей Баруздин - Роман и повести

• Название: Роман и повести
• Автор: Сергей Баруздин
• Издательство: Дет. лит.
• Жанр: Детская проза
• Год: 1985

В том входят роман «Повторение пройденного» и повести «Речка Воря…», «Тоня из Семеновки», «Пожарная дружина».

_{Рисунки О. Коровина, Ф. Лемкуля}

---

— Хорошо! Удачно! Хорошо! — говорил Соколов.

Судя по всему, он был доволен и выбранными нами ориентирами, и мною. Я ставил свою вешку на предельном расстоянии. Пусть колена хода будут длиннее.

Саша, Шукурбек, Володя и Соколов шли следом.

Конечно, наша работа — не бой. И прав Саша, когда говорил: начинается настоящее — нас просят в сторонку. Но удивительное дело: я был впереди и испытал от этого необъяснимое чувство. Превосходства? Может быть, да, и все же — нет. Просто я бежал со своей красно-белой вешкой вперед и знал, что от меня зависит работа других. Теодолитчик наведет теодолит на мою вешку, место для которой выбрал я, один я. Он снимет показатели с теодолита и вместе с вычислителем определит координаты этого места — места, которое выбрал я. А потом на этих координатах будут трудиться наши звукачи и не знакомые нам артиллеристы, фоторазведчики и, может быть, даже штабные работники…

Мы прошли уже разрушенный скотный двор, и перекресток дорог, и пустые домики, и кладбище. Вот справа лесок. Впереди на обочине два пустых мотоцикла, а трупов немцев нет. И под откосом, в канаве, нет трупов. Где же они?

— Давай третий, — сказал Соколов, подойдя к одному из мотоциклов. — Это — те?

— Те. Но только… фрицев кто-то похоронил…

— Так где третий пост? — спросил комвзвода.

— Вон там, товарищ лейтенант, у леска. На опушке. Могила там свежая. Видите?

— Вижу.

Могила, где мы похоронили сержанта и двух солдат из трофейной команды, была отлично видна с дороги.

— Давай дуй, а теодолит поставим на развилке дорог, — сказал лейтенант. — Засекут? Достанут?

— Засекут.

Пока Саша, Володя и Шукурбек возвращались с теодолитом к развилке, я уже был на опушке, чуть левее могилы.

Комвзвода тоже направился назад. Ребята, кажется, засекли мою вешку. Я их видел хорошо. Значит, и они видели меня.

И верно, мне уже замахали: мол, давай назад!

Я скатился с бугра и вышел на дорогу. Припекало солнце. Воздух — весенний, с запахами почек и прелых трав. Кой-где уже пробивалась зелень. Высохли песчаные бугорки и поляны. А небо голубое. Удивительно голубое. Хорошо!

Наших я теперь не видел. Они там, за поворотом дороги, к которой подходит кладбище. Аккуратное, не похожее на наши, немецкое кладбище: я только сейчас его разглядел. Ровные ряды разнокалиберных крестов — мраморных, железных, деревянных. Посыпанные желтым песком дорожки. Могилы без оград. Подстриженные деревца и кустарники.

И все же что-то холодное, деловое, равнодушное есть в этом ровном размещении людей. Пусть не живых, покойников, но — людей. Как на военном плацу, их собрали, построили, и даже дорожки между ними не забыли посыпать песком.

Я вспомнил Немецкое кладбище в Москве, где похоронен отец. Оно не такое. Может, слишком сумбурное, слишком заросшее зеленью, и все же в нем больше тепла, больше человеческого.

Но это там — далеко, в Москве. А здесь?

Здесь с краю свежая могила. Могила, не похожая на другие кладбищенские, — большая, сделанная наспех. Неужто кто-то успел похоронить убитых нами немцев? Но кто? И когда?

Я обогнул кладбище и увидел на дороге теодолит. Возле него никого не было, и я невольно прибавил шаг. Впереди раздался выстрел. И еще один. И автоматная очередь.

Сначала я заметил длинную фигуру Соколова, а уже за ним Сашу. Они бежали по обочине дороги к пустым домикам. Вон и Володя. Все опустились на колено и стреляли.

Пока я подбежал, стрельба стихла.

— Что случилось?

Володя снимал с убитого цивильного автомат. Второй немец, тоже в штатском, лежал на пороге дома.

— Шукурбека убили, мерзавцы! — сказал Саша.

— Сволочи! Или переоделись! — Лейтенант Соколов лохматил волосы. — Так глупо…

Шукурбек лежал в придорожной канаве. Автоматная очередь свалила его сразу.

— Что? На кладбище? — спросил Володя, раздобыв в одном из домов лопату и зачем-то грабли. — А может, лучше там?

Мы отнесли тело Шукурбека туда, где я только что стоял с вешкой. Положили рядом со свежей могилой трофейщиков. Засыпали. Подровняли песок. Теперь это была одна могила.

— Надпись бы, — сказал Саша. — Хоть вот на этом. — Он раздобыл щепку.

Чернильным карандашом Саша нацарапал: «Шукурбек Ахметвалиев. 1926 — 45. И еще — сержант, два солдата».

Фамилий сержанта и солдат из трофейной команды, погибших здесь два дня назад, я не знал.

…Они только час назад вырвались из города.

— Как?

— И не спрашивайте! — Они смеялись, и плакали, и опять смеялись. — Свои! Родные! Свои!

Грязные лица, затянутые по глаза платками, замызганная одежда, мокрые ноги — они были одинаковые, как серые тени, без возраста и имен. И лишь одна из них молчала, испуганно жалась в сторонке. И глаза ее — пустые, бегающие — ничего не выражали, кроме страха.

— А ты чего? — Володя подошел к ней. — Иль от счастья онемела?

Она рванулась к забору и задрожала, словно ее собирались ударить.

Володя да и все мы ничего не поняли.

— О, мы и забыли! — сказала одна из женщин. — Это Хильда, она немка. Но хорошая. Несчастная только. Мать погибла, отец неизвестно где. А там, в Бреслау, такой кошмар, того гляди, свихнется девка. И солдатня ихняя… А девчонке-то шестнадцать… Вот и маялась с нами. Две недели в подвале вместе сидели, а сегодня собрались бежать. «С вами, говорит. Не могу здесь, не могу…» Фюрхте нихт, Хильда! Фюрхте нихт! — добавила она, обращаясь к Хильде. — Зи лассен дих ин руе! Дас зинд дох унзере, унзере![4]

— Немецкий знаете? — удивился Заикин.

— Небось не первый год здесь горе мыкаем, — сказала женщина. — Научили!

— И давно вас?

— Я вот уже три года с лишним, а они больше двух.

— Из каких же мест сами?

— Брянская я…

— Из-под Пскова, село Никольское. Не слыхали?..

— А я из Орла…

Их было трое, кроме немки. Младший лейтенант Заикин приказал накормить их и устроить с жильем.

— Чего-чего, а жилья у нас хоть отбавляй! — сказал Володя.

Наш дивизион размещался в большом дачном пригороде Бреслау. Четыре дома занимали мы, остальные пустовали. А их было, наверно, не меньше сотни.

— Нам помыться бы.

Мы провожали их целым табуном — Заикин, Володя, Саша, еще несколько ребят.

— И помоетесь. И переоденетесь. Здесь полный комфорт.

Немка молча семенила за женщинами.

Возле одного из особняков мы остановились:

— Здесь вам будет хорошо. А потом приходите. Не позже чем через час. Если тут одежды не хватит, рядом дома…

Володя скрылся в доме вместе с ними.

Наконец появился.

— Сколько тебя ждать?

— Да что вы, ребятки! Дайте с девочками поговорить!

Они вернулись, когда мы уже ужинали.

— Вот это да! — первым воскликнул Володя. — Садитесь, девочки. Только электричества нет, а так — полный комфорт! Со свечами даже уютнее!

Они и в самом деле были неузнаваемы. Даже немка.

Тоненькая, еще девочка, она выглядела нарядно и смущалась.

— Их данке инен![5] — прошептала она, когда Заикин подставил ей стул.

Вошедшие представились:

— Люся.

— Клава.

— А вас как зовут? — спросил я свою соседку — светловолосую, голубоглазую женщину лет под тридцать, когда мы сели за стол.

— Валя, — ответила она.

— А по отчеству?

— Зачем по отчеству? Просто Валя, Валентина…

— Так давайте, — перебил наш разговор сидевший рядом младший лейтенант Заикин, — поднимем эти стаканы и осушим их разом за вас и ваших подруг, за то, что вы благополучно вырвались… И… — Заикин на минуту запнулся, взглянул на Хильду. — И за вас, девушка. Мы хотя, так сказать, и противники в настоящее время, но будем надеяться, что вы, как молодое поколение, вернее — как представительница этого поколения, не пойдете по стопам…

— Простите, — шепнула мне Валентина, — я переведу Хильде…

И она стала шепотом переводить немке слова Заикина.

— Итак, за вас, — повторил младший лейтенант.

Сев, Заикин пробовал что-то узнать у Хильды, с трудом подбирая немецкие слова.

Но она махала головой:

— Их ферштее нихт!

— Я спрашиваю, что она будет делать, куда пойдет. — Заикин обратился через стол к Клаве.

— Она говорит, что будет работать, много работать, чтобы искупить грех своей Германии, — сказала Клава. — Может, в госпиталь ее пристроить по пути или в пекарню, в прачечную? Она говорит, что хочет работать только на русских солдат, пока идет война. В Бреслау она не хочет возвращаться…

За столом стало шумно.

— Валька у нас красавица. Не то что мы, — говорила Володе сидевшая рядом с ним Люся. — Ей даже сажей мазаться, безобразить себя приходилось, когда мы прятались. Ну, чтоб немцам не бросаться в глаза.

Она о чем-то задумалась, глядя на Валю, и лицо ее — обычное, чуть курносое, широкоскулое и не броское русское лицо — стало сосредоточенным.