Жан Бодрийяр - Символический обмен и смерть

• Название: Символический обмен и смерть
• Автор: Жан Бодрийяр
• Издательство: Добросвет
• Жанр: Философия
• Год: 2000

Начав свою карьеру как социолог, Жан Бодрийяр (род. в 1929 г.) сегодня является одним из известнейших мировых мыслителей, исследующих феномен так называемого «постмодерна» — новейшего состояния западной цивилизации, которое характеризуется разрастанием искусственных, неподлинных образований и механизмов, симулякров настоящего социального бытия.

В ряду других книг Бодрияра — "Система вещей" (1968), "О соблазне" (1979, "Фатальные стратегии" (1983), "Прозрачность зла" (1990) — книга "Символический обмен и смерть" (1976) выделяется как попытка не только дать критическое описание неокапиталистического общества потребления, но и предложить ему культурную альтернативу, которую автор связывает с восходящими к архаическим традициям механизмами "символического обмена": обменом дарами, жертвоприношением, ритуалом, игрой, поэзией.

---

ЗАБАСТОВКА

Исторически забастовка получала свое оправдание в системе производства, как организованное насилие с целью отнять у осуществляющего встречное насилие капитала если не власть, то хотя бы часть прибавочной стоимости. Ныне такой забастовки больше не существует:

1. Потому что капитал способен завести в тупик любую забастовку — так как мы больше не живем в системе производства (максимализации прибавочной стоимости). Пусть пропадает прибыль, лишь бы сохранялось воспроизводство формы социальных отношений!

2. Потому что забастовки ничего не меняют по сути: капитал сегодня сам занимается перераспределением прибылей, для него это вопрос жизни и смерти. В лучшем случае забастовка отнимает у капитала то, что он и так бы в конце концов уступил по своей собственной логике.

Итак, коль скоро производственные отношения, а вместе с ними и классовая борьба оказываются поглощены искусно организованными социально-политическими отношениями, то очевидным образом нарушить этот цикл может лишь нечто такое, что неподвластно организации и определению класса как

— исторической представительной инстанции;

— исторической производственной инстанции.

Только те, кто ускользает от коловращения производства и представительства, могут расстроить его механизмы и из самой глубины своей несознательности произвести переворот всей «классовой борьбы», который может оказаться и концом классовой борьбы как геометрического места «политики». Именно поэтому в забастовках последнего времени получает особый смысл участие иммигрантов.[83]

Так как миллионы трудящихся оказываются в силу механизма дискриминации лишены всякой инстанции, представляющей их интересы, то именно они, выходя на сцепу классовой борьбы в западных странах, доводят кризис до решительного уровня, уровня представительства. Все общество, включая профсоюзы, рассматривает иммигрантов как внеклассовых элементов (да еще и при экономико-расовом сообщничестве профсоюзных «масс»: для организованного «класса» пролетариев, привязанного к своему экономико-политическому силовому отношению с классом капиталистической буржуазии, иммигрант «объективно» является классовым врагом), и в силу этой своей социальной исключенности они играют роль анализатора, разлагающего отношения между трудящимися и профсоюзами и вообще между «классом» и любой представительной инстанцией этого «класса». Занимая отклоняющееся положение по отношению к системе политического представительства, они заражают своей девиантностью весь пролетариат в целом, который тоже понемногу приучается обходиться без системы представительства и без всякой инстанции, претендующей говорить от его имени.

Такая ситуация не продлится долго: профсоюзы и хозяева уже почуяли опасность и стараются реинтегрировать иммигрантов как «полноправных фигурантов» на сцене «классовой борьбы».

Анатомическое вскрытие профсоюзов

Своего рода генеральной репетицией этого кризиса стала забастовка в марте — апреле 1973 года на заводах Рено. Внешне хаотичная, несогласованная, манипулируемая и в конечном счете неудачная (если не считать грандиозной терминологической победы — замены табуированного отныне термина OS [ «специализированный рабочий»] термином АР, «производственный агент»!), она в действительности ярко явила собой агонию профсоюзов, оказавшихся в тисках между «массами» и хозяевами. Поначалу это была «стихийная» забастовка, начатая OS-иммигрантами. Но сегодня у Всеобщей конфедерации труда есть наготове оружие против такого рода происшествий — распространение забастовки на другие заводы или на другие категории персонала, использование ее как повод для ставших уже ритуальными массовых весенних выступлений. Однако на сей раз даже этот механизм контроля, который хорошо проявил себя начиная с 1968 года и которым профсоюзы рассчитывали пользоваться на протяжении жизни целого поколения, фактически ускользнул у них из рук. Даже отнюдь не стихийные массы (на Сегенском, Фленском, Сандувильском заводах) то прекращали, то возобновляли (что не менее важно) работу, не обращая внимания на «советы» своих профсоюзов. У профсоюзов все получалось невпопад. Когда они добивались чего-то от хозяев и предлагали рабочим это одобрить, те не хотели. Стоило им добиться уступки от рабочих, чтобы возобновить переговоры с дирекцией, как дирекция от нее отказывалась и закрывала заводы. Она обращалась к рабочим через голову профсоюзов. Фактически она сознательно подталкивала дело к кризису, чтобы загнать профсоюзы в угол: сумеют ли они контролировать всех трудящихся? Под угрозой оказалось само их социальное существование, их легитимность. Именно таков был смысл «ужесточения» позиций дирекции и государственной власти на всех уровнях. Речь шла уже не о противоборстве организованного (объединенного в профсоюзы) пролетариата и хозяев, а о борьбе профсоюза за представительство под двойным давлением профсоюзных масс и патроната; эта борьба явилась итогом всех стихийных забастовок последних лет, ее детонатором стали трудящиеся, не объединенные в профсоюзы, непокорная молодежь, иммигранты, всевозможные внеклассовые элементы.

В этом плане ставка оказалась необычайно высокой. Вместе с легитимностью профсоюзного представительства могло рухнуть и все здание общества. Парламент и другие посредующие механизмы утрачивают свой вес. Даже полиция ни на что не годна без профсоюзов, если те неспособны поддерживать порядок на заводах и вокруг них. В мае 1968 года именно они спасли режим. Теперь же пробил и их час. Эта важность происходящего парадоксальным образом выражается в самой хаотичности событий (не только при забастовках на заводах Рено, но и при выступлениях лицеистов). То ли бастуют, то ли нет — непонятно. Никто больше ничего не решает. Чего добиваются? С кем борются? О чем говорят? Счетчики Гейгера, которыми профсоюзы, политические партии и прочие группки измеряют боевитость масс, зашкаливали. Движение лицеистов словно растекалось в руках у тех, кто хотел бы оформить его согласно своим целям: у него, что, и вовсе нет целей? Во всяком случае, оно не хотело, чтобы ему подсовывали чужие цели. Рабочие возобновили работу, не добившись никаких результатов, тогда как они могли это сделать на неделю раньше с заметным выигрышем, и т. д. По сути эта хаотичность напоминает хаотичность сновидения: в ней проявляются сопротивление или цензура, воздействующие на самое содержание сна. В данном случае в ней проявляется важнейший факт, который самим пролетариям нелегко признать: общественная борьба сместилась и ведется уже не против традиционного внешнего классового врага (патроната и капитала), а против истинного внутреннего классового врага, против своей же собственной классово-представительной инстанции — партии или профсоюза. Против той инстанции, которой рабочие делегируют свои полномочия и которая обращается против них самих, поскольку ей делегируют свои полномочия также и патронат и правительство. Капитал сам по себе отчуждает только рабочую силу и ее продукт, он обладает монополией только на производство. Партии же и профсоюзы отчуждают социальную силу эксплуатируемых и обладают монополией на репрезентацию. Начало борьбы с ними — это исторический шаг вперед в революционном движении. Однако этот шаг вперед оплачивается меньшей четкостью, недостаточным разрешением картины, внешним отступлением назад, непоследовательностью, нелогичностью, бесцельностью и т. д. Действительно, все становится неопределенным, все создает помехи, когда приходится выступать против своей же собственной репрессивной инстанции, изгонять профсоюзных активистов, делегатов, ответственных представителей из собственного сознания. Однако эта нечеткость весенних событий 1973 года как раз и показывает, что в них оказалась затронута самая суть проблемы: профсоюзы и партии мертвы, им остается только умереть.

Развращение пролетариата

Такой кризис представительства является важнейшим политическим аспектом последних социальных выступлений. Однако сам по себе он может и не быть смертельным для системы, и повсюду (и в самих же профсоюзах) уже намечается его формальное преодоление (перехват) в рамках общей схемы самоуправления. Никакого делегирования полномочий, каждый сам в полной мере отвечает за производство! Идет новое идеологическое поколение! Но придется ему нелегко, так как данный кризис сочетается с другим, еще более глубоким, который затрагивает уже само производство, самую систему производства. И здесь опять-таки иммигранты косвенно оказываются в роли анализаторов. Так же как они анализировали отношения «пролетариата» с его представительными инстанциями, они анализируют и отношение трудящихся с их собственной рабочей силой, их отношение к самим себе как производительной силе (а не только к некоторым из них, образующих представительную инстанцию). Все оттого, что именно они были последними оторваны от традиции не-продуктивизма; оттого, что их пришлось социально деструктурировать, дабы ввергнуть в трудовой процесс в его западном смысле, а в ответ они уже сами глубоко деструктурируют этот общий процесс и господствующую в западной цивилизации продуктивистскую мораль.