Лазарь Бронтман - Дневники 1932-1947 гг

• Название: Дневники 1932-1947 гг
• Автор: Лазарь Бронтман
• Жанр: Биографии и Мемуары

Лазаря Бронтмана современники называли «королём московских журналистов» — и за ироничным звучанием этого неофициального титула скрывалось весьма много настоящего. Бронтман четверть века жил и работал в самой, что ни на есть, гуще событий, бесперебойно поставляя советскому читателю передовицы (псевдоним Лев Огнев). Во время «бума рекордов» 30-х годов Бронтман, по долгу службы и, как можно понять из дневников, из-за собственной любознательной натуры, побывал везде — освещал строительство первых линий метро, участвовал в знаменитом автопробеге Москва-Каракумы-Москва, был в экспедиции под руководством Ушакова в Арктике, искавшей земли Джиллиса и Санникова, потом — посетил Северный полюс, дрейфовал на одной льдине с Папаниным (а до того принимал участие в спасении седовцев); тесно дружил с лётчиками-испытателями ЦАГИ, с Коккинаки, Чкаловым, освещал стратосферную эпопею. Перед войной Л. Бронтман был назначен начальников информационного отдела «Правды». Потом — четыре года войны, без прикрас отображённые в дневниках. Масса интереснейших малоизвестных деталей об интереснейших известных событиях. И, на протяжении всего этого времени, описания встреч со знаменитыми людьми, в т. ч. Сталиным, Калиныным, Молотовым, Головановым, Василием Сталиным, Чкаловым, Громовым, Папаниным и многими другими. Эти дневники — ранее не публиковавшиеся замечательный документ эпохи.

---

Мы посмеялись.

— Что слышно с чемпионатом мира? — спросил я.

— Я махнул на это рукой. Вы помните, при вас же, здесь, в этом зале, осенью, мы бились с Эйве, еле-еле уломали его играть не весь матч в Голландии, а половину в Москве. Эйве знает, что он хорошо играет только в Голландии, кроме того, для него это дело коммерции. Недавно они прислали два приглашения, чтобы официально все закрепить. Ваш милый Романов (председатель комитета по делам физкультуры и спорта)…

— Последний из династии Романовых? — перебил генерал.

— … ответил, что матч должен играться в Москве. А это значит, что он не будет играться тут вообще, и его выиграют без нас. Напрасно думать, что они заинтересованы в нашем участии. Они знают, Что без нас кто-нибудь из троих — Эйве, Файн или Решевский — будет чемпионом мира. А если будут участвовать трое наших — тут всякое может получиться. Но вот пойди, докажи. Я уже всюду писал и махнул рукой. Что мне — больше всех надо, что ли?

— А если мы сейчас упустим эту возможность?

— Сейчас мы можем автоматически, по уговору, послать трех: Ботвинника, Кереса и Смыслова. А дальше — надо лезть в угольное ушко. По утвержденным правилам следующий раз можно оспаривать звание чемпиона мира в 1949 году. Но для этого претендент должен занять первое место в международном турнире, затем сыграть в отборочном турнире претендентов, и только тогда допускается.

— А не чешутся у вас сейчас руки на ленинградский турнир? — спросил я.

— Очень чешутся, — просто ответил он.

— Не кажется ли вам, что Смыслов незакономерно проиграл Кересу? спросил генерал.

— Очень закономерно, — живо ответил Ботвинник. — Он был убежден, что он черными проиграет, и блестяще реализовал свои убеждения. Я это увидел еще накануне, когда Вася в партии с Левенфишем (кажется — ЛБ) имел лишнюю пешку и хорошую позицию, но не смог ничего сделать. Он уже накануне думал о завтрашней партии с Кересом, считал, что проиграет ее, и поэтому не смог довести и партию с Левенфишем. Это же совершенно ясно. Надо знать Васю. Я, помню, играл с ним одну очень важную для него партию. Долго думал над длинным вариантом, а когда сделал ход, то увидел, что он вторым ходом может опровергнуть все задуманное. Но Вася верил в меня. Он видел, конечно, этот ход, но полагал, что я не мог ошибиться, поэтому не сделал этого хода, пошел так, как я вначале рассчитывал, — и проиграл партию.

Вскоре меня остановил Романов. Он был навеселе, и весьма сильно, лицо его обрюзгло, но, как обычно, он был очень самоуверенный и чуть снисходительный.

— Что вы к нам не заходите? — спросил он.

— А что у вас делать? Рекордов нет, успехов у вас мало. ЦК вас не слушал еще?

— Нет, и — видимо — не будет. Готовится постановление Совета Министров, материально-техническое. Может, дадите тогда передовую?

— Ладно, напишу.

— Остро ставим вопрос о профсоюзных обществах, должно решиться.

— А как с розыгрышем первенства мира по шахматам?

— Будем участвовать, — без запинки ответил Романов. — Они не хотят играть в Москве, а мы настаиваем на своем. Вот в июне будет конгресс ФИДЕ, мы решили войти в эту международную организацию. И тогда внутри ее и решим этот вопрос.

— А где еще будем участвовать?

— Да вот скоро должно разыгрываться первенство Европы по боксу. Королев мне житья не дает — устрой ему встречу с Джо Луисом на звание чемпиона мира. Он до известной степени прав. У нас ему драться не с кем. И первенство Европы он сможет выиграть. Вот осенью во время поездки в Чехословакию и Польшу он встретился с четырьмя чемпионами — бывшими чемпионами Европы — и всех нокаутировал в первом же раунде.

К нам подошел Арам Хачатурян, композитор. Высокий, с гордым красивым лицом, высоким лбом, густыми черными волосами с блестками седины. Отличный черный костюм, три значка — золотом — лауреата Сталинской премии.

— Наши женщины-артистки только что высказывали зависть с спортсменам, шутливо обратился он ко мне. — Наша пресса не только пишет только о спортсменах, а не об искусстве, но и беседует только со спортсменами.

Я сказал ему, что накануне ночью слушал концерт из его произведений для зарубежных радиослушателей.

— У меня нет приемника, — ответил он, — и я только расстраиваюсь от таких сообщений.

— Над чем вы работаете?

— Пишу сейчас торжественную вещь — вроде победы, торжества. Не знаю, что получится, и как ее будут играть. Я там даю очень сложную инструментовку. Даже не знаю, как оркестр справится. Только что приехал из Армении, как там хорошо!

Мы разговорились о наших армянских друзьях — Вагаршяне, Григоряне, Демирчане. Он сказал, что сейчас на сцене драм. театра поставлена новая хорошая пьеса Демирчана, а Вагаршян там отлично играет сравнительно любопытную роль.

— Но он же пьет вино вечной молодости, — засмеялся я.

— Да, из Вагаршапата, древнего города. Знаете, после этих вин — здешнее кахетинское просто безвкусный квас, как «Чижик» после Вагнера, — ответил он.

Избирательная группа, слава Богу, закончила свою работу, и я вернулся в отдел. Устал предельно. Похудел, осунулся, мучает бессонница. Был у врача вроде, все в норме, надавал всяких пилюль. Надо будет съездить за ними в аптеку.

20-го открылась Сессия ВС СССР. Выходим на 6 полосах. Сидим до утра. Написал передовую о Дне Красной Армии.

Позавчера позвонил Кокки. Сказал, что увлекся фотографией, снимает днем и ночью. «Дошла бацилла до печенок». Предложил через недельку смотаться с ним на неделю в Среднюю Азию. Маршрут: Баку — Ашхабад — Самарканд — Хива Бухара — Ташкент — Москва. На «Ил-14», пассажирский, двухмоторный.

17 марта.

Что-то забыл даже, что надо записывать.

Во-первых, 10 марта открылась Московская Сессия Совета Министров иностранных дел. Даем ежедневно по полосе. Пока большой драки не чувствуется.

Три дня назад выступил президент США Трумэн с пакостной речью. Гольденберг о ней сказал: «Раньше, после такой речи, отзывали посла и объявляли войну». Как мы ответили — пока не ясно. Дали на следующий день передовую в «Известиях», потом — у нас.

Было 30 лет «Известий». Прошло тихо, несмотря на ожидания известинцев.

У нас особых новостей нет. Места нам дают с гулькин нос. Вопим, но не помогает. Принято решение ЦК (по инициативе Хозяина) о значительном расширении номенклатуры. У нас раньше утверждались только члены редколлегии. Сейчас будут зав. отделами, первые замы редакторов и замы отв. секретаря. Послали характеристики.

Подал заявление в Союз Писателей.

У нас идет сокращение штата. Надо поджать на 60–70 человек. Сократили фотографов Лагранжа и Кунова, лаборантов Шмакова и Шаталову, у меня Джигана, корреспондентов Воронова (Ленинград), Ляхта (Харьков), Власова (Тула), Кучина (Сталинабад), Дубильера (Ижевск), и др., писателей, которые только числились — Брагина, Горбатова, Хубова, Баяджиева, Первомайского и др. Это лишь начало.

Да, надо записать. 23 февраля был у нас вечер Кр. Армии. Должен был выступать маршал бронетанковых войск Рыбалко. Встретил меня секретарь партбюро Креславский.

— Пойдем тащить Рыбалко. Не хочет выступать.

Зашли в кабинет Поспелова. Маршал там. Сидит за столом, рядом Брагин, Яхлаков и член партбюро Рабинович. Поздоровались. Маршал — низкий, толстый, заплывшее квадратное лицо и очень маленькие, но очень умные глаза. Крупные черты лица. Протестует.

— Нет, не пойду. Я думал, что надо выступать перед работниками типографии и поэтому согласился. А перед работниками редакции — не буду. Обманули (к Рабинович).

Она извивалась.

— Нет, не буду. Ну о чем я буду говорить? Моя главная обязанность молчать. Я за это деньги получаю.

— Вы можете молчать целый год, — сказал я, — но сегодня смеете право на речь.

— Не буду, — упрямо повторял он. — Не о чем говорить. Ведь эти люди сами доклады делают и статьи пишут.

— Ну ладно, — сказал Брагин. — Давайте я буду рассказывать о ваших делах, а вы будете меня поправлять. И Бронтман тоже.

Маршал скосил глаза в мою сторону.

— Да, — подтвердил я. — Я расскажу о вашей операции на Переяславском плацдарме, и как вы потом перебросились под Киев — на Вышгород.

— Уже неправильно, — быстро сказал маршал. — Я не перебросился, а форсировал Днепр.

— Ну вот видите, уже у меня ошибка. А я собирался рассказывать так, как писал, — шутливо сказал я.

— Тогда идемте, — засмеялся Рыбалко, и все пошли в зал.

20 марта.

Вчера позвонил мне Георгий Алексеевич Ушаков и сказал, что он едет заместителем начальника экспедиции по наблюдению солнечного затмения в Бразилию. Хотел бы написать нам оттуда пару очерков — надо ли? Я поговорил с Сиволобовым, Викторовым. Надо. Попросил его приехать, поговорить.

Сегодня он приехал. Потолстел, чудно выглядит. Яша Гольденберг взглянул на него: