Жозе Эса де Кейрош - Преступление падре Амаро

• Название: Преступление падре Амаро
• Автор: Жозе Эса де Кейрош
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1991

Жозе Мария Эса де Кейрош (1845–1900) – всемирно известный классик португальской литературы XIX века. В романе «Преступление падре Амаро» Кейрош изобразил трагические последствия греховной страсти, соединившей священника и его юную чувственную прихожанку. Отец Амаро знакомится с очаровательной юной Амелией, чья религиозность вскоре начинает тонуть во все растущем влечении к новому священнику...

---

Несмотря на большой нос и неказистый вид, аббат Ферран понравился Амелии с первого же раза. Ее симпатия к нему еще возросла, когда она увидела, что дона Жозефа принимает его без особой радости, несмотря на всеобщее уважение к его учености.

Дело в том, что, побеседовав с падре Ферраном несколько часов наедине, дона Жозефа решительно осудила его с высоты многолетнего святошеского опыта:

– Он недостаточно требователен.

Они явно не поняли друг друга. Добрый падре Ферран прослужил много лет в бедном приходе Пойяйс, где было всего пятьсот душ прихожан, и все они из поколения в поколение исповедовали одну и ту же простую веру в господа на небеси, в Пресвятую матерь Божию и святого Винцента, своего покровителя. Не имея большого опыта в исповеди, Ферран вдруг столкнулся с ханжеством, придирчивым и щекотливым, с заумной, полной хитросплетений верой городской святоши; впервые услышав устрашающий перечень греховных помыслов, обуревавших дону Жозефу, отец Ферран забормотал в крайнем изумлении:

– Странно! Весьма странно…

Вначале ему подумалось, что перед ним одно из тех уродливых извращений религиозного чувства, которое в теологии называется «болезнью совести» и которым в наше время страдают вообще все католики. Но потом, выслушав некоторые признания старухи, он всерьез заподозрил у нее тяжелый психоз – и, охваченный безотчетным страхом перед помешанными, который свойствен многим священникам, поскорей отодвинулся от нее вместе со стулом.

Бедная дона Жозефа! В первый же вечер по прибытии в Рикосу (так она начала покаянную повесть о своих грехах), став на молитву святой деве, она вдруг вспомнила, что забыла дома красную фланелевую юбку, которую обычно поддевала под платье, чтобы не застудить ноги… Тридцать восемь раз подряд она начинала молитву, и каждый раз красная юбка вставала между нею и Пресвятой девой!.. Измученная непосильной борьбой, дона Жозефа вынуждена была отказаться от молитвы. И в ту же секунду она почувствовала колющую боль в коленях, и в душе прозвучал голос, сказавший ей, что это Пресвятая дева, в отместку за нерадение, вонзает ей в ноги острые булавки…

Аббат подскочил на стуле.

– О, сеньора!..

– Ах, это еще не все, сеньор аббат!

Ее мучил еще один грех: стоя на молитве, она иногда чувствовала потребность отхаркнуть мокроту; ей приходилось сплюнуть, когда имя господа или пречистой девы еще было у нее на устах; в последнее время она решила лучше проглатывать мокроту, но ей вскоре пришло на ум, что тогда имена господа и пречистой девы вместе с мокротой попадут в желудок и смешаются с пищевыми отходами. Как быть?

Аббат, вытаращив глаза, утирал со лба пот.

Но и это еще не самое худшее: хуже то, что прошлой ночью она была совсем спокойна, вся полна благодати, молилась святому Франциску-Ксаверию[143] и вдруг, неизвестно отчего, стала воображать, как выглядел Франциск-Ксаверий нагишом!

Добряк Ферран, ошеломленный, сидел не шевелясь. Наконец, видя ее тревожный взгляд, ждущий его приговора и советов, он сказал:

– И давно вас мучают эти… хм!.. страхи, эти сомнения?

– Всю жизнь, сеньор аббат, всю жизнь!

– И вы встречали когда-нибудь других лиц, подверженных подобным тревогам?

– Им подвержены все мои знакомые, дюжины приятельниц, вообще все люди… Не я одна избрана в жертву нечистой силой… Дьявол одолевает всех.

– И чем же вы облегчаете такие душевные состояния?

– Ах, сеньор аббат, в городе такие чудные священники – сеньор соборный настоятель, сеньор падре Силверио, сеньор падре Гедес, да все, все… все умели избавить меня от искушений! И так деликатно, так безупречно…

Аббат Ферран помолчал. Он скорбел о том, что сотня пастырей по всей Португалии сознательно загоняют вверенное им стадо в духовный мрак, внушая верующим постыдный страх перед Богом, изображая Бога как жестокого владыку, а святых – как развращенных и злых придворных вроде Калигулы и его вольноотпущенников.

Аббат задумал внести в этот темный святошеский мозг, населенный фантасмагориями, луч более высокого и ясного света. Он сказал старухе, что все ее тревоги происходят от игры больного воображения, мучимого страхом оскорбить Бога; что Бог – не свирепый и бешеный тиран, но отец, полный дружелюбия и снисхождения. Что служить ему надо не из страха, а по любви. Что все эти вздорные пустяки – Пресвятая дева, втыкающая ей в ноги булавки, имя Божие, попадающее в желудок, – не более чем заблуждения больного рассудка. И аббат посоветовал доне Жозефе больше верить в милосердие Божие и следовать более здоровому режиму, чтобы поскорее восстановить силы. И не утомлять себя излишними молитвами…

– А когда я приду в следующий раз, – заключил он, вставая, – мы продолжим этот разговор и внесем мир в вашу душу.

– Премного благодарна, сеньор аббат, – холодно ответила старуха.

Через несколько минут Жертруда принесла ей кувшин воды для ног, и дона Жозефа в негодовании, чуть не плача, пожаловалась ей:

– Ах, он никуда не годится! Никуда не годится! Он меня не чувствует… Туп! Это фармазон, Жертруда! Как не стыдно служителю Божию…

Она больше не делала аббату признаний в гнусных искушениях, которым ее подвергал нечистый; а когда аббат из чувства долга хотел приступить к перевоспитанию ее души, старуха заявила ему без обиняков, что обычно исповедуется у падре Гусмана и не знает, удобно ли обращаться за духовным руководством к другому священнику.

Аббат покраснел и ответил:

– Вы правы, сударыня, вы правы. В этих делах нужна крайняя деликатность…

Он ушел; с тех пор, лишь на минуту заглянув к доне Жозефе, чтобы справиться о ее самочувствии, поговорить о погоде, об осенних эпидемиях, о каком-нибудь церковном празднике, он спешил откланяться, чтобы уйти на террасу к Амелии.

Аббат заметил, что у девушки всегда подавленный вид, и заинтересовался ею. Для Амелии посещения аббата Феррана были большим развлечением в одинокой рикосской жизни. Она так привязалась к старому священнику, что в ожидании его визита надевала мантилью и выходила на дорогу в Пойяйс встречать его; обычно она поджидала аббата возле кузницы. Беседа неутомимого говоруна Феррана занимала ее; его разговоры были совсем не похожи на ту убогую болтовню, которую она привыкла слышать на улице Милосердия; так вид обширной долины, полной рощ, пашен, озер, садов и весело работающих людей, не похож на четыре беленые стены городского чердака. Разговоры аббата напоминали выпуски «Еженедельной развлекательной газеты», «Сокровищницы семейных вечеров» или «Послеобеденного чтения». В них было все: религиозные нравоучения, путешествия, случаи из жизни великих людей, рассуждения о сельскохозяйственных работах, добрые старые анекдоты, возвышенные эпизоды из жизнеописаний святых, иногда стихи и даже советы молодым хозяйкам, в том числе один очень полезный: как стирать вещи из шерстяной фланели, чтобы они не садились. Он был немного однообразен только тогда, когда заводил речь о своих прихожанах – об их свадьбах, крестинах, болезнях, ссорах, – или рассказывал охотничьи приключения.

– Однажды, милая барышня, иду я вдоль Плакучего ручья и вижу выводок куропаток…

Амелия знала, что теперь на целый час хватит подвигов Красотки и баснословных попаданий в дичь; все это изображалось в лицах, с подражаниями голосам птиц и треску выстрелов: пум, пум!.. Иногда аббат пускался в рассказы об охоте на диких зверей – это было его любимое чтение: на тигров в Непале, на алжирских львов, на слонов; это были страшные истории, уносившие воображение Амелии в далекие экзотические страны, где травы растут выше наших сосен, солнце жжет, как раскаленное железо, а в сумраке каждой ветки горят глаза хищников… Потом от тигров и малайцев он переходил к какой-нибудь любопытной подробности из жизни Франциска-Ксаверия – и вот уже неисправимый говорун с головой ушел в историю португальских завоеваний в Азии, описывал армады, ходившие в Индию, и славные сражения при осаде Диу![144]

В один из таких дней аббат гулял с Амелией в плодовом саду; начав излагать выгоды, какие извлек бы каноник из этого участка, если бы выкорчевал и распахал сад, он кончил подвигами миссионеров в Индии и Японии, а Амелия вдруг рассказала ему о странных шумах в доме по ночам и о своих ночных страхах.

– Ай, какой стыд! – рассмеялся аббат. – Взрослая, женщина – и вдруг боится буки!

Ободренная добротой аббата, Амелия заговорила о голосах, которые угрожали ей из-за кровати.

Улыбка сошла с лица аббата.

– Милая моя барышня, это порождение вашей фантазии, с которым нужно во что бы то ни стало совладать. Не спорю, на свете бывают чудеса, но Бог не станет запросто разговаривать с кем попало, спрятавшись за кроватью, и не позволит таких шуток дьяволу… Голоса эти – если вы их действительно слышите и если грехи ваши очень тяжки – доносятся не из-за изголовья, а из глубины вашей души, вашей совести… А коли так, вы можете положить в своей комнате не одну Жертруду, а сотню Жертруд и даже целый батальон пехоты, и все равно будете их слышать… Вы слышали бы их, даже если бы были глухи. Что вам действительно необходимо – это успокоить совесть, которая просит покаяния и очищения.