Олег Корабельников - Прикосновение крыльев (сборник)

• Название: Прикосновение крыльев (сборник)
• Автор: Олег Корабельников
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1986

Корабельников О. Прикосновение крыльев. Фантастические повести и рассказ. Худож. В. Овчиннинский. М.: Молодая Гвардия, 1986. — (Библиотека советской фантастики) — 232 стр., 65 коп., 100 000 экз.

К врачу Юрию Оленеву являлся собеседник. Он мог быть кем угодно: принимал форму чайника, горлышка колбы, коричневого газа, выходящего из нее, или абстрактной мысли. Звался собеседник Ванюшей… Фантастическая повесть «К восходу от полночи», в которой рассказывается о необычайных приключениях Ванюши, ставит нравственные проблемы в условиях научно-технического прогресса. В книгу вошел также рассказ «Прикосновение крыльев».

---

Официально отделение считалось центром детской реанимации области, и туда привозили умирающих детей со всех концов большого города и из районных больниц. К тому же отделение отвечало за всех тяжелых больных в огромной больнице, начиная с родильного дома, кончая глазным центром. И еще в палатах лежали многочисленные больные, перенесшие операции как в детском, так и во взрослых хирургических отделениях. И все это в двух палатах, на семи койках, включая кювезы с искусственным микроклиматом для недоношенных детей.

Сколько Оленев помнил, всегда шел разговор о расширении отделения, о перестройке или даже о новом корпусе, но проходили годы, и все оставалось на своих местах.

Впрочем, в последнее время пустые разговоры начали обретать реальные перспективы. Архитекторы ходили с рулонами чертежей, на территории больницы освобождалось место для пристройки, но дело пока кончилось тем, что вырубили деревья в больничном парке, выкопали котлован и заморозили стройку по неясным причинам.

Так и ютились больные, врачи и сестры в старом помещении, устаревшем с точки зрения современной реанимации. Нельзя сказать, что администрация не заботилась об отделении. Она исправно снабжала его новейшей аппаратурой, которую негде было ставить, выделяла ставки для медсестер, которых становилось все меньше и меньше, вербовала новых врачей, но желающих работать в реанимации было не-так уж и много, то ли из-за тяжелого труда, то ли из-за потери престижности профессии.

Оставались самые закаленные, да и то кое-кто был бы рад уйти из родной больницы, если бы нашлось местечко потеплее. Другие просто хотели бы переменить специальность, ибо что ни говори, а моральный износ в реанимации жесток-и неотвратим. Только Веселов оставался Веселовым все эти годы — неутомимым, находчивым и жизнерадостным. А что якобы попивал потихоньку, так это на работе не отражалось, и все глядели на его тайный грешок сквозь пальцы.

Вот и сейчас, в сгустившихся сумерках грядущей революции все притихли по своим углам, и только Веселов отпускал шутки, да Оленев, прикрыв веки, с нарочитым равнодушием наблюдал за событиями.

— Если хотите, Матвей Степанович, можете вводить себе эту водичку, а к больным я вас не подпущу. Это антигуманно — испытывать неапробированный препарат на больных.

— Это научно доказанный факт, Мария Николаевна, — стервенел Грачев. — Верить или не верить в тибетскую медицину — это ваше личное дело, но лекарство, созданное столетия назад, имеет такое же право на существование, как кордиамин или эуфиллин. Я четко доказал, что оно приводит к глубокому анабиозу клетки организма, в основном жизненно важные — сердца и мозга. Все равно вы не запретите мне спасать больных от смерти, я легко сделаю это без вашего согласия.

— Если я узнаю о ваших действиях, то пеняйте на себя, — спокойно сказала Мария Николаевна. — Вы знаете мой принцип — не выносить сор из избы, но ваш так называемый эксперимент выходит за рамки врачебной этики, и я сегодня же подам докладную администрации, чтобы вас отстранили от работы. Вы становитесь опасным.

— Ага! — воскликнул Грачев. — Вы сами не прочь занять мое место! Можно представить, как здесь все зарастет тиной, если вы станете заведующей.

— Ничего, — сказал Веселов. — Мы и в болоте поквакаем. Я лично ваш оживитель не буду использовать даже под страхом утопления в унитазе.

Грачев сверкнул глазами в сторону Веселова, но Оленев вовремя взял того под руку и вывел из комнаты.

— Дай лучше закурить. В воздухе пахнет грозой.

— Приказ министра запрещает врачам курить в больнице, — сказал Веселов и чиркнул спичкой.

— Пусть разбираются без нас.

— Ага, — легко согласился Веселов. — Не нашего ума дело. Пусть на Олимпе ссорятся… Но где же он раскопал эту штуковину? Сам допер? Ни за что не поверю. Он ведь и английский знает со словарем, а тут тибетский!

— Меня это не волнует, — сонно сказал Оленев, выпуская дым в сторону. — Может, и украл. Мне какое дело?

— А ты у нас всегда в стороне, тихуша.

— Свою работу я знаю, — уточнил Оленев, — а глазеть по сторонам у нас некогда. Впрочем, Грачев не блефует. Это открытие века. Если к нему не присосутся разные чины, то ему и Нобелевская положена. Только ведь затрут, загребут под себя.

— Экий ты пессимист! — рассмеялся Веселов. — А мы отстоим, а потом как раскрутим шефа на всю Нобелевскую! Во погудим!

Постепенно из ординаторской выходили по одному остальные врачи. Это означало, что противодействие полярных сил нарастало, и в ход пошли не совсем дипломатические выражения.

Оленеву совсем не было обидно, что Грачев тут же начисто забыл, кому обязан своим открытием. Это его вполне устраивало, а что случится потом, то и случится, Не помрет же, не сойдет с ума.

В этот день Юра не дежурил, работы не предвиделось, и он под шумок решил уйти пораньше. Дома шел нескончаемый ремонт, на отца и жену надежды было мало, вот и приходилось все делать самому. Да и дочка должна прийти из школы. Достигший равновесия, отрекшийся от суеты мира, он сохранил одну привязанность — к дочери.

Спотыкаясь о ведра с известью и о банки с краской, он разделся в прихожей, прошел на кухню, выгрузил сумку с продуктами на стол и заранее, чтобы разогрелась, включил плиту.

Все хозяйственные хлопоты лежали на нем. Попробовав несколько раз стряпню жены, он вежливо вытеснил ее из кухни и стал готовить сам. Марина считала себя очень красивой, стеснялась хозяйственных сумок и очередей в магазинах, боялась испортить руки стиркой и мытьем полов, совершала ритуалы разгрузочных дней и настолько привыкла во всем, полагаться на мужа, что оставила себе только одну заботу — неистовую и непреходящую — о самой себе. Она часами просиживала у зеркала, совершенствуя свою совершенную красоту до абсолютной неотразимости, доводила семейный бюджет до полного банкротства платьями и шубками, а на работу ходила, как на подневольную каторгу. Дома она то порхала из комнаты в комнату, весело болтая о пустяках, то висела на телефоне, и тогда ее громкий смех заглушал все остальные голоса и шумы в квартире. Иногда на нее нападал страх заболеть неизлечимой болезнью, тогда она впадала в оцепенение, прислушиваясь к какой-нибудь неясной боли, и тут же со слезами требовала отвести ее к самому лучшему профессору. Светила медицины, обалдевшие от красоты Марины, уже без дополнительных просьб Оленева, тщательно и подолгу обследовали ее, ничего не находили и успокаивали разными приятными словами.

Отец сидел у себя в комнате и сосредоточенно смотрел на шахматную доску.

— Привет, — сказал Оленев. — Кто кого?

— Четыре — шесть, — ответил отец, передвигая слона. — Но он у меня еще попляшет.

Отец участвовал в заочном чемпионате, и ответы невидимых противников каждый день приходили по почте на особых открытках.

— Марина не звонила?

— Угу… На первое заказала луковый суп, на второе — котлеты по-киевски, а на третье сливовый компот.

— Как Лерка?

— Уже прибегала. Ее опять выгнали с уроков. Говорит, что запарила мозги учительнице арифметики своим доказательством теоремы Ферма. А сейчас убежала не то в художественную школу, не то в музыкальную, не то на кружок вольной борьбы. Я сам запутался, где она еще не была.

— Значит, все нормально, — сказал Оленев и пошел на кухню готовить заказанный обед.

Он чистил картошку, резал, не жмурясь, лук, крутил мясорубку, не спеша, в своей неторопливой манере, занимаясь любым делом естественно и без лишних движений, будь то наркоз или приготовление котлет. Мудрость состояла для него в спокойствии духа, сопряженного с вдумчивой приемлемостью всего, что бы ни делалось на свете. Его нельзя было назвать даже терпеливым, ибо терпение — это уже напряжение душевных сил, борьба, противостояние, а он принимал мир как должное, ровно и благожелательно.

К приходу жены обед был готов, и, не дожидаясь дочери, вечно пропадающей допоздна в своих непонятных кружках и секциях, они сели втроем за кухонный стол, словно исполняя раз и навсегда устоявшийся ритуал семейного общения.

— Как дела на работе, милый? — спросила жена.

— Как всегда. Мертвые оживают, больные выздоравливают. Что может быть нового в больнице? А у тебя?

— Лучше не спрашивай!

— Хорошо. Не буду.

— Эта Леночка пришла в таком сногсшибательном платье! Словно на дипломатический прием. Весь стыд потеряла! Думает, что раз она любовница начальника, то ей все позволено.

— Это прискорбно. Надеюсь, вы ее осудили?

— Как же! Осудишь! Ты ей слово, а она такую гримасу состроит, будто ей уксуса налили.

— Вот и налейте, — посоветовал Оленев. — А лучше всего возьми да отбей начальника.

— Фу, ты когда-нибудь научишься ревновать? Я самая верная жена в управлении. Все остальные так и норовят наставить рога своим мужьям. И ладно бы кого отбивать, а то этого пузанчика. Он же такой противный!