Филипп Эриа - Семья Буссардель

• Название: Семья Буссардель
• Автор: Филипп Эриа
• Жанр: Проза

---

- Я пойду пешком, - сказал он.

Радуясь возможности пройтись по живописной дороге, чрезвычайно довольный хозяевами фермы, нисколько не сожалея, что он отсчитал им деньги за три месяца вперед, он большими шагами шел к городу.

Дневная жара уже спала, крестьяне копошились на своих нивах и огородах. Людям, прошедшим через многие войны, было так сладостно вновь зажить мирной жизнью после стольких лет, проведенных под ружьем, а потребности страны, истощенной поражением и оккупацией, необходимость спасти ее от голодовки в предстоящую зиму - все усиливало рвение крестьян в полевых работах; за околицей деревни, направо и налево от дороги, на лугах и пашнях - повсюду он видел, как люди усердно трудятся, вскапывают землю мотыгой, унаваживают, прореживают посевы свеклы, окучивают картофель, обрывают листья на персиковых деревьях, очищают от гусениц виноградники. Земля вновь сдружилась с человеком. Овес еще стоял на корню, но клевер и люцерну уже начали косить, и скошенная трава быстро высыхала на солнце. Над равниной разливался сильный аромат свежего сена, сквозь который прорывался иногда запах навоза и запахи земли, казалось исходившие от самого труда человеческого. Столько было кругом рвения, столько богатств природы, столько животворного света, что невольно на память приходили аллегории: апофеоз Цереры и Помоны, триумф Мира. Флоран громко слал добрые пожелания крестьянам, работавшим близ дороги, приветственно махал им рукой; он чувствовал себя их другом и в мыслях говорил себе, что французы - великая нация.

В таком расположении духа дошел он до первого перекрестка. Указания, написанные на дорожном столбе, поставленном на этом месте, на мгновение омрачили его радость. Название деревни Батиньоль напомнило ему бои, в которых он участвовал здесь в 1814 году, а также сражение в Обервилье в 1815 году. Приятная прогулка заставила его позабыть о войне, о столь недавней войне и последствиях ее, которые все еще давали себя знать, хотя в долине Муссо и не сохранилось никаких следов сражений, происходивших под Парижем. Флоран повернулся спиной к пострадавшим деревням, в которых, какой знал, развалины еще не были отстроены, и направился к заставе Ротонд де Шартр. Здесь, на границе меж городом и деревней, простирался парк, принадлежавший прежде Филиппу Эгалите.

У Флорана сохранились лишь смутные воспоминания о том, как он в детстве ходил сюда гулять с отцом, когда Революция обратила это владение принца в место прогулки для всех граждан. Времена с тех пор переменились - чернь теперь сюда не допускалась. Парк, тянувшийся вдоль Внешних бульваров, огорожен был с этой стороны только широким и глубоким рвом, и ничто не заслоняло его от взглядов любого прохожего. Флоран разглядел за зеленой завесой листвы замок Фоли, искусственные руины, беседки, но он не остановился, не попытался с умиленным чувством возродить прежние впечатления, отдавшись воспоминаниям детства, навеянным этими картинами, - в тот день его душа положительно была не склонна к меланхолии. Он повернул налево, решив возвратиться в Париж через заставу Курсель, и даже не замедлил шага у кованых ворот, ведущих в парк, - в эту минуту его внимание привлекли две монахини общины св. Марты, выходившие из сада, расположенного напротив парка. Он узнал этот сад, принадлежавший больнице, основанной Божоном, и ему пришли на ум мысли о дерзких спекуляциях этого благотворителя. Но после заставы его размышления приняли иное направление - больше касались его собственного положения и будущего.

С улицы Курсель он свернул влево, на улицу Валуа дю Руль. Эти места, которые он мало знал, заинтересовали его. Улица тянулась между оградой парка и редкими особняками, выстроившимися неровным рядом вдоль мостовой; прилегающие к ним сады и огороды расположены были позади домов; некоторые участки доходили до края плато, другие же спускались в котловину, к Парижу, и в конце их чуть виднелись верхушки деревьев, посаженных внизу.

Немного дальше исчезали и дома, и даже сады; пошли питомники и засеянные поля. Флоран остановился, внимательно посмотрел вокруг. Сельский характер этого уголка поразил его. Можно было подумать, что находишься за чертой города, где-нибудь в деревне - в Пасси или Вожираре. Тут не было атмосферы уединенности, царившей в Отейле, но место было столь же привлекательное, да еще имевшее кое-какие преимущества... "Подумать только, - рассуждал про себя Флоран, - ведь теперь в большой моде иметь дома в окрестностях Парижа; коммерсанты и банкиры обязательно хотят обзавестись дачей, куда бы они могли уезжать в субботу и возвращаться в город в понедельник к часу открытия биржи. Сушо, например, построил себе дачу в Медоне. Но зачем забираться в такую даль, когда в Верхнем Руле и в Нижнем Муссо сколько угодно свободных участков, где можно устроиться со всеми удобствами?" Пройдя еще немного, он снова остановился и стал думать

0 том, что этот почти дикий уголок - последняя позиция, где природа еще сопротивляется Парижу, и что занимает он большую площадь - верхний конец его доходит до акведука окружной дороги, а нижний почти до заставы Клиши и спускается к Маленькой Польше. Сколько места пустует!.. И ведь как близко: в четверть часа доедешь сюда в кабриолете от Больших бульваров, и в полчаса от улицы Фейдо, центра деловой жизни Парижа. Самый заурядный буржуа, имеющий кабриолет, мог бы поселиться здесь; каждый вечер приезжал бы домой - не только в конце недели, а ежедневно под вечер, - наслаждался бы здесь покоем, тишиной, чистым воздухом, любовался бы настоящей зеленью, не похожей на пропыленные городские трельяжи. Флорану уже представлялись выросшие тут современные особнячки с английским садом, разбитым перед домом, и с просторным двором, роскошные виллы, виднеющиеся в конце въездных аллей, обсаженных красивыми деревьями. Он решил поделиться своей идеей с господином Сушо. Но он вовсе не мечтал приобрести для самого себя в этом пригороде хотя бы маленький флигелек: он еще не мог позволить себе такой роскоши. Нет, он смотрел на дело шире, думал о другом.

Он двинулся дальше. Воображение его заработало, но его подстегивала не жажда наживы и не склонность к спекуляциям. Скорее всего Флорана вдохновляла приязнь к родному городу, забота о возможностях его дальнейшего роста, своего рода вера в Париж; все эти чувства были у него врожденными, как инстинктивная тяга к земле у крестьянина, как любовь к воде у жителей прибрежных селений. Париж был для него подлинной родиной, почвой, питающей его, фундаментом для построения семьи, и Флоран хорошо знал, что ни его личное горе, ни скорбь об унижении знамени не затронут столь прочной основы. Оттого-то крепок и он сам, Буссардель. Он не мог представить себе, кем бы он был, если бы родился не в Париже, а где-нибудь в другом месте. Как это можно - не быть парижанином!

От улицы справа начался переулок, - в сущности говоря, дорожка, извивавшаяся, как ручей, меж зеленых зарослей; Флоран свернул в этот проход. Он шел большими шагами, камешки катились у него из-под ног; перепуганная курица некоторое время с ужасом бежала впереди него.

Дорожку окаймляли деревья, и Флоран шел то в тени, падавшей от них, то в полосе закатного света, и снова попадал в тень; появлялся домик - в отворенное окно видна была какая-нибудь мирная картина, люди словно и не понимали, какое счастье жить в этих краях; проход вел под гору, все ближе к Парижу; вдруг почувствовалось, что где-то недалеко находятся Рульские бойни: вместе с вечерним ветерком, подувшим из долины Сены, потянуло запахом крови и донесся протяжный гул, какой всегда стоит над ярмаркой. Флоран спустился к Парижу.

Дойдя до улицы Сент-Круа, он совсем не чувствовал усталости, но, увидев свой дом, остановился и долго глядел на одно из низких окон антресолей, последнее слева, то самое окно, у которого - он знал это - никогда больше ни одна женщина не будет его поджидать и, приподняв занавеску, смотреть, не идет ли он, ее Флоран.

Он вошел в подъезд; привратница сообщила ему, что обе девочки поужинали и теперь играют во дворе. Отец разыскал их: они смирно сидели под кустами и делали из лоскутков кукольное приданое для новорожденного. Наглядевшись на своих маленьких братцев, они почувствовали глубокое волнение и вот уже несколько дней проявляли особую нежность к своим куклам. Отец не слушал, что они ему говорят, но звук их голосов, их детский лепет отзывался в его душе. Флоран спрашивал себя, не жил ли он во сне с прошлого воскресенья, не двигался ли как автомат, а теперь вот его скорбь воплотится, приобретет лицо, имя, и всю свою земную жизнь он уже не утешится в смерти Лидии.

Он молча стоял, опустив голову, не слышал болтовни своих девочек и ничего не видел. Но что-то вдруг привлекло его внимание - пучок веточек, притаившийся в уголке куртины. Это был тот самый капский вереск, который он

Вереск прижился на парижской почве, увяли все его цветы, но на кончике каждой веточки появилась нежная светло-зеленая кисточка, свидетельствуя о том, что соки земли поднялись по стеблям и жизнь продолжается.