Хуан Мирамар - Личное время

• Название: Личное время
• Автор: Хуан Мирамар
• Издательство: Ніка-центр
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2007
• ISBN: 978-966-521-441-0

Те, кто читали фантастические романы Хуана Мирамара «Несколько дней после конца света» и «Секретный сотрудник», конечно же, сразу узнают этого немного усталого, немного угрюмого, немного ироничного интеллигентного человека – профессора университета и бывшего секретного агента Рудаки. Он идет, подгоняемый бесстрастным временем, размышляя о прошлом и с грустью наблюдая за настоящим. И вдруг… Представьте себе, что, открыв старую, ничем не примечательную дверь, вы оказываетесь в своем прошлом. Именно этот секрет проникновения передал перед смертью нашему герою таинственный Хиромант. И вот тут-то начинаются настоящие приключения…

---

– Ты что, думаешь, что приснилось мне все это? – спросил он обиженным тоном.

– Может быть, и приснилось, – задумчиво ответил В.К., – бывают сны такие отчетливые, которые не забываются долго, – он помолчал и добавил: – И потом, все, о чем ты рассказывал, действительно с тобой было. И я кое-что помню, например, твой день рождения, когда труды Брежнева жгли.

– Почему же я тогда не помню, что со мной в это время здесь было?

– Склероз, – усмехнулся В.К. и предложил выпить водки. – От склероза первое лекарство, – убежденно сказал он, – и от дурных снов тоже.

«Ну конечно, – думал Рудаки, пока В.К. готовил нехитрую закуску, – В.К. ведь физик, рационалист, а проникновение всем законам его науки противоречит и ведь действительно противоречит – даже я это понимаю при моих слабых познаниях в физике. Но, с другой стороны, не знает он Хироманта, не знает о его способностях жутких, а я знаю, знаю, что сбылось его предсказание о моем будущем и страшную смерть Барды он тоже предсказал. И кроме того, – продолжал он размышлять, – то, что говорил Хиромант о «кусках прошлого» в настоящем, – правда, куски прошлого есть: старые дома, вещи. Вот, скажем, наша с Ивой квартира почти совсем не изменилась с семидесятых годов, ну, добавились, конечно, кое-какие вещи, одежда на нас другая, но в остальном все осталось почти такое же, как тогда. Да и квартира В. К. изменилась мало, – он окинул взглядом комнату, – старые книжные шкафы со старыми книгами, картины В. К. тоже в основном старые – не пишет он ничего нового давно, тахта, на которой он спал, кажется, всю свою жизнь, стул антикварный».

– Кушать подано, – позвал из кухни В.К.

И Рудаки пошел на кухню, разглядывая на ходу полки с книгами в коридоре: книги, книги – больше, чем в какой-нибудь теперешней библиотеке, и все старые издания, времен Империи. Новые книги В.К. не признавал – эти роскошные, дорогие издания модных писателей скорее элемент мебели, чем литература, а уж о макулатуре в бумажных переплетах и говорить нечего.

Он взял с полки солидный том Брокгауза и нашел статью, посвященную его прадеду. Мирам Аль-Рудаки – персидский философ и просветитель смотрел на него с портрета, пряча хитрую усмешку в окладистой бороде хаджи.

«Как моих предков занесло в Империю?» – в который раз подумал он и присоединился к В.К., который уже нетерпеливо провозглашал, что продукт выдыхается.

Первую, по предложению В.К., выпили за избавление от навязчивых снов. Рудаки не очень понравилась формулировка, но он решил не спорить: может быть, и прав В.К. – действительно, приснилось все это ему. Но тут он вспомнил Окуня-актера, его художественный храп в соседней комнате, кота Мошку, осторожно трогающего лапкой крутящуюся пластинку, вспомнил настолько отчетливо, что сказал В.К.:

– Едва ли мне все это во сне привиделось, я ведь не ночью в проникновение уходил, а среди бела дня, и в Дамаск днем попал, и обратно когда вернулся, тоже день был – Ивы как раз не было, я ключом дверь открыл и сразу под душ, потому что потный и грязный я был после Хамы и перехода через пустыню и от одежды у меня дымом пахло – это когда я через горящие кварталы шиитов проходил в Хаме. Ива тоже сказала, что дымом пахнет.

– Послушай, – сказал В.К., – я, конечно, ни минуты не сомневаюсь, что все это привиделось тебе во сне или, скорее, после яркого сна восстановился у тебя в памяти тот кусок прошлого – ведь это все яркие впечатления: и взрыв на израильской границе, и мятеж шиитов, вот и запомнились они тебе, а сон просто оживил их в памяти.

– И как Окунь-актер храпел и кот лапкой проигрыватель трогал – это тоже незабываемые впечатления?! – усмехнулся Рудаки.

– Ну, мало ли, – В.К. налил по второй, – мало ли, что там подсознание наше хранит, а потом в сознание подбрасывает. Но я не об этом, – продолжал он, – я хотел сказать, что хотя и не верю в эти твои проникновения, но все-таки твой друг и готов вместе с тобой туда отправиться. Вот допьем и поедем к тебе – код наберем, как положено…

– А что? Давай! – с энтузиазмом согласился Рудаки. Они выпили третью «на посошок» и поехали к дому Рудаки. Дверь была на месте, ободранная и неопределенно серая, кодовый замок был, правда, новый, с кодом из двух цифр. В.К., похоже, включился в игру – сказал, что код сразу набирать не надо, нужно сначала настроиться на какой-нибудь эпизод в прошлом. Рудаки и сам хотел это предложить, поэтому не возражал. Они сели на скамейку у парадного и стали вспоминать.

Вспомнили, как снимали кино. Сначала был фильм под названием «Дрепус Милипет», который снимали они Вадиковой камерой. Фильм был из древнегреческой жизни: все завернулись в простыни, призванные изображать туники. Немного поспорили о сюжете – сюжет никто из них толком не помнил, вроде что-то связанное с нашествием варваров. Зато вспомнили, что Шварц играл роль греческого героя по имени «Неистовый клитор», и казалось им это тогда страшно смешным.

Потом вспомнили еще два фильма – «Попрыгунью», где Ива была этой самой Попрыгуньей и прыгала перед камерой под пластинку оркестра Эдди Рознера, и последний их шедевр «Протасов яр» на сюжет толстовского «Живого трупа». Рудаки тогда исполнял роль Федьки Протасова, который, по сценарию, был вампиром, за что был осужден косным буржуазным обществом, которое он в конце концов гордо покинул, сев в электричку на платформе «Протасов яр».

Рудаки отчетливо вспомнил, как снимал он приближающуюся к этой платформе электричку погожим летним утром, вспомнил выцветшие буквы в названии платформы, которые он снимал крупным планом. Картинка в его памяти была такой четкой, что он собрался уже набрать 05–26, но испытал прилив дружеских чувств к В.К. Как же это? Он шагнет через Дверь в прошлое, а В.К. останется, что ли? Несправедливо как-то получается. И он спросил В.К.:

– Ну что, представил себе что-нибудь из прошлого?

– Вспомнил, как мы Школяру мусорный бак на балкон высыпали, – засмеялся В.К.

– Ну, тогда я набираю код, – Рудаки встал со скамейки и направился к Двери, но тут на балконе появилась Ива.

– Аврам?! – удивилась она. – Вы чего не заходите?

– Привет, Ива, – сказал В.К., и пришлось набрать теперешний код и зайти.

В.К. посидел немного, выпили чаю, и он собрался домой.

– Ну ладно, – сказал, провожая его до дверей, Рудаки, – потом как-нибудь еще попробуем.

– Посмотрим, – сказал В.К. и ушел.

А Рудаки снилось в эту ночь, что попал он в Дамаск с бидончиком пива, и сидит он с этим бидончиком у посольского кэгэбэшника Гусева, и очень ему от этого неловко.

5. Хамские события

«Надо было захватить бидончик с пивом, – думал Рудаки, провожая тоскливым взглядом посольского дворника Осаму, – решили бы, что я умом повредился, и отправили бы в Союз от греха, а так не известно, чем все это кончится, впрочем, известно, – поправил он себя, – но от этого не легче».

Он взглянул на Гусева, который, путаясь в многочисленных придаточных, зачитывал официальный пресс-релиз о событиях в Хаме, и опять посмотрел в окно на Осаму, волочившего по двору корзину с опавшими листьями апельсиновых деревьев, росших в изобилии в посольском парке.

«А ведь Осама умер», – вспомнил он и усмехнулся, хотя смешного в этой истории было мало. Он вспомнил, как посольского дворника Осаму, слегка придурковатого пожилого курда, все они в посольстве считали шпионом – кто американским, кто английским, кто израильским, пока жандармы не арестовали его как коммунистического агента и не расстреляли, а потом выяснилось как-то – как, он не помнил, – что был он просто дворником.

«А теперь, смотри-ка, поет, – подумал Рудаки. Даже через толстое стекло слышна была тягучая, на одной ноте песня, – и не ведает о своей судьбе. А я ведаю? – спросил он себя и не очень уверенно сам себе мысленно ответил: – Ну да, я ведаю – я ведь знаю, что один раз уже был в Хаме и вернулся, должен и сейчас…»

Тут Гусев справился с последним придаточным и сказал, внушительно наморщив лоб:

– Вот такая вот ситуация, товарищ Рудаки. Вы ведь комсомолец, патриот, должны понимать.

– Угу, – Рудаки ограничился этим неопределенным междометием, так как, хоть убей, не понимал, что он должен понимать, то есть сейчас-то он понимал, что он должен понимать, но понимал только потому, что уже один раз был в этой ситуации, а вот тогда, в первый раз…

Он подумал: «Может, отказаться?» – но знал, что не откажется сейчас, как не отказался тогда.

– Вы же понимаете, что наши сотрудники не могут там появиться без дипломатических осложнений, – продолжал Гусев, – поэтому было решено попросить вас в порядке, – он замялся, подыскивая формулу, – э… в порядке патриотической инициативы, – закончил он фразу бодрым тоном, обрадовавшись найденной формуле, и вопросительно посмотрел на Рудаки.

– Ладно, – сказал Рудаки, – я согласен. Когда ехать надо?

И опять он спросил себя: «Почему я в этот раз не отказался? Просто эксперимента ради, чтобы проверить теорию Хироманта. Может быть, если бы я отказался, все пошло бы иначе и не послали бы меня никуда».