Виктор Эмский - Рядовой Мы

• Название: Рядовой Мы
• Автор: Виктор Эмский
• Жанр: Русская классическая проза

---

Глава шестнадцатая

Преображение старшины Сундукова

С собой в разведку, на хутор, товарищ старшина Тюхина не взял. Под кустом пришлось куковать в одиночестве. Ночь была сырая, зябкая. Капало за шиворот. В полной темнотище вдруг запел петух, и хотя голосом своим он ничем не напоминал товарища старшего лейтенанта, дыхание у Витюши все равно почему-то сперло, во рту пересохло, как после бромбахера. Чтобы скоротать время, рядовой М. стал вспоминать молитвы. Он начал с "Отче наш", но на первой же фразе сбился, вспомнив вдруг, что снял крестик, когда эта Эльза Кох с двумя бутылками "Советского шампанского" ввалилась на "коломбину". Судорожно он обшарил все карманы и, как всегда, обнаружил искомое в последнем, нагрудном, в котором лежало заявление о приеме в партию. Крестик Витюша с облегченным вздохом тут же надел, только вот перекрестился не той рукой и, кажется, не в ту сторону. Слабо зашуршала трава. Рядовой М. подумал, что это военно-полевая мышь, но тут над головой вспыхнул фонарик, и он увидел прямо перед носом мокрые от росы хромовые старшинские сапоги. Уползший в разведку по-пластунски Иона Варфоломеевич стоял перед Витюшей во весь рост. Его декорированная листвой фуражка была надвинута на брови, губы -- сурово поджаты. -- Ну шу, тыхо? -- зорко озираясь, вполголоса спросил товарищ Сундуков. -- Тихо, товарищ старшина, только Бдеев как петух кричал. -- Эту нэ Бдэев, эту я твую бздытэльнусть прувэрял... Задами они прошли к хозяйскому дому. По пути товарищ старшина, дернув Витюшу за рукав, свернул к сараю. Он открыл дверь, зажег фонарик и рядовой М. увидел заваленное всяким хозяйственным барахлом помещение, в углу которого стоял белый концертный рояль с двумя, сразу же узнанными Тюхиным, колесами от "коломбины" на крышке. Не говоря ни слова, товарищ Сундуков посветил фонариком в другой угол и рядовой М. увидел огромный деревянный чан для квашения капусты, в качестве гнета на коем была использована (Господи, Господи!) хорошо знакомая им обоим ядерная боеголовка, та самая, столь загадочно исчезнувшая с их, стоявшей на плацу, у клуба, пусковой ракетной установки. Так стало еще одной жгучей тайной меньше. Тут же, в сарае, провели внеочередное заседание бюро гаркома. Постановили по окончании боевых действий в безотлагательном порядке разобрать персональное дело комсомольца Шпырного. -- Вут тэпэрь я дугадываюсь, куда прупали штуры из лэнкумнаты! -- сказал товарищ генеральный секретарь, и кулаки его яростно сжались. То ли от запаха квашеной капусты, то ли еще от чего, но у рядового М. томительно вдруг засосало под ложечкой и ни с того ни с сего ему внезапно вспомнилось, как он сам сначала тащил, а потом придерживал стремянку, пока этот гад Ромка отстегивал, якобы в стирку, салатные с голубыми кремлевскими елочками, шторы. Хозяин придорожного гаштета Хромой Пауль знал русский, если уж не на "отлично", то на твердое "карашо". Увидев в дверях своего увеселительного заведения двух отважных советских воинов, геноссе Пауль просиял ослепительной, всегда вызывавшей самую искреннюю зависть Тюхина, фарфоровой улыбкой и радостно вскричал: -- Карашо, тфаю мать, таварич! Отморозивший под Сталинградом правую ногу, семь лет отмантуливший в плену бывший капрал гитлеровского вермахта о России, тем не менее, отзывался в основном положительно. -- Караганда -- карашо! -- любил говаривать он, задумчиво протирая пивные бокалы. -- Эмск, тфаю мать, зовзем карашо! Крифые Творы -- зовзем-зовзем карашо, таварич! -- А Сталинград, сукабляврот? -- украдкой подпихивая рядовому М. ногой, интересовался сержант Филин. И тут лицо у Хромого Пауля грустнело, глаза подергивались голубоватой ностальгической дымкой. -- Шталинград, на куй, зовзем-зовзем-зовзем -- карашо! -- вздыхал он и громко сморкался в полотенце. Но не из-за одного только русскоговорящего хозяина гаштет у шоссейки пользовался в гарнизоне такой повышенной популярностью. Редкий советский военнослужащий, будучи в городе по делу или в увольнении обходил стороной гостеприимную, с красным фонарем над дверью, загородную забегаловку, пиво в которой подавала краснощекая, брыкливая, как молодая кобылка, и как старомодный гужевой омнибус общедоступная, жена Пауля -- Матильда. Своими щедротами она, как правило, не обделяла никого -- ни офицеров, ни старшин, ни срочнослужащих. -- Матильда, на куй, карашо! -- показывая большой палец, рекламировал ее русофильствующий муженек. -- Официрен -- фюнфциг, утнер-официрен -- цванциг, руссише зольдатен -- бизпладна, тфаю мать, таварич! -- из-за прилавка провозглашал он и для вящей убедительности звонко шлепал ладонью по ее совершенно уникальной, твердой, как старинный комод, заднице. -- Бизнес-шмизнес! -- масляно улыбаясь, комментировал Ромка Шпырной. У Отца Долматия на этот счет было категорически противоположное мнение: -- Шпионское гнездо! -- убежденно говорил он. -- Они тут, елы-палы, сведения о нас собирают... Эй ты, таварич, а ну, на куй, еще по кружке!.. Даже тридцать лет спустя Тюхин так и не решил для себя, кто из них двоих был ближе к истине. Старшина и рядовой сели у окна, из которого лучше всего просматривалась дорога. Из русских ходиков, висевших на стене, украшенной гипсовыми ангелочками, выскочила ополоумевшая от бессонницы кукушка. Прокуковав тринадцать раз, она испуганно спряталась и тотчас же деревянная винтовая лестница, ведущая на второй, гостиничный этаж, заскрипела под ногами спускавшегося по ней человека и двум повстанцам, сначала по колени, потом по пояс, а потом и вовсе во весь рост привидился Рихард Иоганнович Зоркий -- все в той же своей бороденке, в пижаме, без шляпы, но зато в хорошо памятных Тюхину черных провиденциалистских очках. -- Ба-ба-ба! Кого я вижу: господа антитоталитарные... м-ме... коммунисты! А где же примкнувшие к вам злы татаровья?.. Ерничая, он приложил ко лбу ладонь и замогильным голосом продолжил. -- Ах, да-да-да! -- ви-ижу! Третьим глазом вижу: идут, голубчики, взявшись за руки, а злая полночь прометывается хищной совой, страшит свиными рылами!.. Лестница опять заскрипела и в зальчик, заплетая на ходу волосы, со шпилькой в зубах, спустилась фирменная Матильда. Не спрашивая разрешения, Рихард Иоганнович подсел к растерянно притихшим гостям, бесцеремонно двумя пальцами подцепив жареную сосиску из тюхинской тарелки, в три хавка сожрал ее и только после этого соизволил спросить: -- М-ме... можно?.. А мы вот тут на, так сказать, конспиративных квартирах прозябаем, в некотором смысле, скрываемся от кровожадных пол-потовцев... Любопытственная история, Тюхин: очечки-то я свои, безвозвратно, казалось, сгинувшие, у Матильдочки в комоде обнаружил!.. Ну не поразительно ли?! А, господа?! Старшина и рядовой М., мрачно переглянувшись, промолчали. Надевшая передник хозяйка, принесла Рихарду Иоганновичу двойную порцию сосисок с капустой и большущую, чуть ли не двухлитровую кружку темного, типа "портер", пива. Какое-то время ели молча. Зоркий, пережевывая, отстраненно пялился в потолок и козлиная его бородка с застрявшим в ней перышком двигалась в рифму жевкам. У Тюхина вдруг возникло совершенно непреодолимое желание дать ему по уху -- он уже даже салфетку скомкал в кулаке -- но Рихард Иоганнович и на этот раз предугадал: -- И напрасно, напрасно... м-ме... позавидовали, друг мой: пивцо-то -- не фонтан-с! Куда ему до того, что мы с вами прежде в Питере пивали, не правда ли?.. И рядовой М., который поклясться мог, что пива с этим нравственным уродом не пил ни при каких обстоятельствах, оторопело задумался. А между тем Ричард Иванович, проявив несвойственную его сволочной натуре щедрость, заказал по рюмахе гольдвассера (невыносимо сладкий, сорокаградусный ликер -- прим. Тюхина) и еще по кружке светлого альтенбургского. Матильду, которая склонилась над столиком, он игриво потрепал по щечке и, подмигнув Тюхину, неожиданно заявил: -- Нет, Тюхин, роман без женщин -- это сплошная... м-ме... мастурбация. Впрочем, что я говорю?! А главное -- кому! -- Хихикнув, Григорий Иоаннович ущипнул Матильдочку за попку и, схлопотавши подзатыльник, радостно воскликнул: -- Хороша-а, чертовски хороша!.. У отличника половой и политической не спрашиваю, с ним, как говорится, уже все ясно, а вы, вы, ваше превозлетательство, вы-то -- смогли бы?.. Только, чур, честно, как химероид химероиду, без этих ваших солдафонских комуфляжей!.. Никогда рядовой М. не видел старшину батареи в таком близком к самой натуральной панике состоянии. Пресловутая челюсть его отпала, курнявое, в веснушках, лицо непосильно побагровело, бородавка неудержимо полезла по лбу под фуражку. -- Вы что имеете в виду, милости... -- начал было он, но вовремя спохватился, взял себя в руки и продолжил уже в более свойственной еще манере. -- Шу... шу за хвамыльярнусть, шу за цынизьм?! -- Да полно вам, адмирал, ерепениться, -- скривился Рихард Иоганнович, -- То-то я не видел, как вы перед Христиной Адамовной млели! А эта-то чем хуже?! Эвон какая задница, не задница, а... м-ме... целый сундук с приданым! А-а, Тюхин?.. Рядовой М., как это всегда было с ним в присутствии беспардонных людей, смешался, по-юношески покраснел. Старшина рыцарски скрежетнул челюстями: -- Прушу Хрыстыну Удамувну нэ тругать! Хрыстына Удамувна эту усубый случай... -- Тьфу, тьфу на вас! -- небрежно махнул рукой хам в пижаме. -- Все они, в сущности, одинаковы, как противотанковые мины, от них только повреждения разные!.. -- Вот так и сказал, и победно вздернул наглую свою бороденку. -А-а, каково сказано?! Викторушка, ежели нравится дарю в вашу уникальную коллекцию... м-ме... максименций!.. Кстати, господа, -- вытирая пальцы об скатерть, сказал он, -- вы, кажется, собрались пробиваться к своим? Так вот -настоятельно рекомендую особо не торопиться, все одно дорога раньше рассвета... м-ме... не откроется ... И он, мерзавец, так при этом подмигнул, что Витюша со старшиной опять переглянулись, на этот раз тревожно. -- Вы это... вы что имеете в виду? -- покосившись на занятого протиранием посуды Пауля, прошептал рядовой М. -- Ровным счетом ничего, -- сказал Рихард Иоганнович, -- кроме вашей драгоценной жизни, господа. Сырая туберкулезная ночь, канавы, в которых запросто можно свернуть себе шеи... А между тем о заре, если, конечно, вы послушаете меня... о заре, как по мановению волшебного жезла -- заметьте, не маршальского, Тюхин! -- проклятый туман сгинет и прямая дорога до Вюнсдорфа откроется во всем своем асфальтовом великолепии!.. -- И тут он вздохнул, положил свою руку на колено Витюши. -- Я ведь к чему, господа коммунистические повстанцы: честно сказать, просто... м-ме... осточертело одиночество. Возьмите меня с собой в Россию, господа... И было заполночь. И на стене уютно тикали русские ходики. И Матильда подбивала бабки с карандашом в руке, а Хромой Пауль, ее муж и партнер, скрестив руки на груди, улыбался своей ослепительной искусственной улыбкой. И даже кран пивной сипел и фыркал, блаженные пуская пузыри... И рядом сидел бес в черных очках, который, судя по всему, знал все их планы, все тайные помыслы, все, Господи, постановления закрытого партийного собрания!.. И тут Витюша, даже не переглянувшись с товарищем старшиной, мысленно произнес: "Господи, ты же все видишь! Прости, пожалуйста, меня грешного!.." И сунул руку в карман. И снял пистолет с предохранителя. А когда он вынул его и, открыв глаза, резко повернулся вместе со стулом лицом к провокатору, Рихарда Иоганновича на прежнем месте странным образом не оказалось!.. И все так же тикали ходики, все так же чиркала карандашиком и шевелила губами Матильда, все так же, скрестив руки на груди, стоял за прилавком Пауль, лишь сморенный старшина спал, положив голову на скатерть, и рот его был приоткрыт, и камуфлированная листвой фуражка лежала отдельно -- на подоконнике... Ричард Иванович опять умудрился в буквальном смысле этого слова - раствориться . Когда Тюхин вбежал в гостевую комнату на втором этаже, телефонная трубка, брошенная впопыхах, еще продолжала раскачиваться на проводе. Витюша выругался, поднес ее к уху. Мембрана щелкнула и некто на другом конце провода, голосом все того же незабвенного Мандулы заорал: -- Але, але!.. Хто там?! Па-ачему разъединили?.. Посовещавшись, рядовой М. и старшина решили уходить немедленно. Матильда предъявила счет за все ими выпитое и съеденное, в том числе и за двойную порцию сосисок с капустой сбежавшего Р. И. Выражая пролетарскую солидарность, Хромой Пауль поднял сжатый кулак: -- Рот фронт, таварич! За сараем они остановились отлить. Стояла глубокая, совершенно безветренная ночь, до того темная, что когда Витюша зажмурился, стало даже светлее. А потом полыхнуло так, что если бы не закрытые веки, он бы ей-Богу ослеп! И тут же, практически без паузы, по обоим ушам сразу -- хлопнуло. Тюхин, очнувшись, испуганно открыл глаза и увидел чудовищный клуб ослепительного огня, быстро взбухавший там, откуда они пришли, то бишь над их родным гарнизоном. -- Адью-гудбай! -- крикнул товарищ старшина и, сорвав с головы фуражку, хлопнул ею об землю. -- Хана, Витек, нашей с тобой доблестной части п/п 13-13!.. Он все-таки подорвал склад спецтоплива! -- Кто? -- закричал рядовой М. -- Товарищ капитан Фавианов, командир нашей тайной диверсионной группы "в"! Лицо Сундукова, освещенное причудливо меняющим форму и цвет огненным облаком, походило в профиль на незаслуженно оболганного историками императора Павла Первого, глаза его нехорошо сияли, большой умный лоб отсвечивал. -- В дребезги! В щепки! -- вдохновенно выкрикивал он. -- В пух, бля, и в прах с радиусе ста семидесяти пяти метров! -- И что, и... и не жалко?! И неужто ни сколечко не жалко?! -- А чего теперь жалеть-то?! -- сглотнув, сказал старшина. -- Нога все это, Витек! Знаешь, как это бывает: ампутируют у бойца ногу, ее уже по всем законам арифметики нет, а она все болит, болит. Фантом все это, Тюхин. И мы с тобой -тоже фантом. Одна сплошная боль мы с тобой по тому, что было, по тому, что похерено... А дополнительный ужас в том, Тюхин, что даже боль наша и та - фантомная ... Огненный клуб, побагровев, понемногу погас, растаял во мраке ночи так же бесследно, как это умел делать некто недосказуемый и неуловимый, всякий раз возникавший на тюхинском пути под новым, совершенно неожиданным именем. Но темнее не стало: затрещали недалекие выстрелы, небо вспороли осветительные ракеты, над крышей казармы взвилось легкое, как шифоновый платок затраханной вусмерть Х. А., пламя. -- Прощай, не горюй!.. -- прошептал старшина Сундуков, и до Витюши только теперь дошло, что говорит он как-то странно, абсолютно не укая , а еще он подумал, что эта метаморфоза до удивления напоминает феномен Василь Васильича Кочерги, целый год службы проговорившего только на украинском, да еще в самом самостийном его, заходняцком варианте, и вдруг, после того, как ему кинули соплю на погон (присвоили звание ефрейтора), заявившего на чистейшем, без намека даже на акцент, русском: "Ну вот, это уже совсем другой разговор!" "Значит, такие получаются пирожки с луком-с-яйцами!" -- подумал Витюша, любуясь озаренными протуберанцами пожара титаническим лбом будущего адмирал-старшины. -- "Значит, не так уж и далеки были от истины наши давние, юношеские подозрения, что старшина, как и все прочие истинно русские люди, попросту валяет ваньку, прикидываясь Сундуковым, что по ночам в клубе на белом рояле он с упоением играет Шуберта, а вернувшись в офицерское общежитие, до зари читает с фонариком под одеялом, отца Павла Флоренского и Джеймса Джойса..." Там же, за сараем, товарищ старшина Сундуков поделился с Тюхиным самым сокровенным -- своей автобиографией. Детдом. Трудное послевоенное детство. Ремеслуха. Завод. Армия. И вдруг на последнем месяце срочной службы неведомый, как бы свыше, Голос: "Останься на сверхсрочную!" "Зачем?!" -- несказанно удивился уже собравший дембильный чемодан младший сержант. "Значит, так надо!" -- сказал ему Голос. И будущий старшина батареи по-армейски беспрекословно подчинился. -- И вот сейчас, семнадцать лет, а точнее -- мгновений, спустя, -- задумчиво сказал Иона Варфоломеевич, -- после всего, что мне пришлось пережить и испытать, в том числе и от тебя, рядовой Мы, я на тот свой наивный до невозможности вопрос: "Зачем?" отвечаю себе так: "А хотя бы затем, чтобы как можно дольше видеть в строю грудь четвертого, точно такого же, как я, настоящего человека !.." Моча наконец-то иссякла. Аккуратно застегнув ширинку, товарищ Сундуков, глядя вдаль, на зарево, произнес: -- Ну что ж, вот, кажется, и пришла, Витек, пора прощаться. Не скрою, говорю эти слова с болью, потому как предчувствую: без меня ты пропадешь. Утешает мысль о том, что если ты и пропадешь, то пропадешь за Родину. Верю. Заранее горжусь. С хутора приказываю уходить без промедления. Своему шакалу очкастому передай: попадется под горячую руку -- шлепну, не задумываясь. Ну -- будь!.. Мы крепко, со слезами на глазах, обнялись. -- Пора! -- посмотрев на компас, решительно сказал товарищ старшина. Поглядывая на часы, служившие ему компасом, старшина зашагал вперед, на полымя, а когда шагов через пятьдесят красно-синяя секундная стрелочка вдруг замерла, отстегнул от пояса саперную лопатку и, бдительно оглядевшись по сторонам, прошептал: -- Похоже, здесь! Когда он закопался уже по грудь, я все-таки не удержался и спросил: -- Вы это... вы, товарищ старшина, чего делаете? От неожиданности услышанного он даже распрямился. -- А где же твоя солдатская смекалка, рядовой Мы?! -- покачал Сундуков мудрой своей головой. -- Ведь если по земле нельзя, а по небу нет никакой физической возможности, остается один выход... -- Прокопаться под поверхностью! -- пораженный простотой и одновременно гениальностью старшинского замысла, пробормотал я. Вот так под покровом ночи, посреди капустного поля наша боевая группа "а" разделилась на две. Группу "а-примо", взявшую под землей курс на Вюнсдорф, на штаб Группы Советских Войск в Германии (ГСВГ), возглавил товарищ старшина Сундуков. Группу "а-секондо" -- оставшуюся дожидаться возможного утреннего открытия дороги возглавил ваш покорный слуга -- рядовой М. Трудно, да что там трудно! -- практически невозможно передать простыми человеческими словами те чувства, которые обуяли меня, когда я, встав на колени, заглянул в космически бездонную глубину ночного подкопа. Пожалуй, только стихи, сочиненные мной многие годы спустя, способны, хотя бы в какой-то степени, выполнить эту задачу. Вот они: