К. Осипов - Александр Васильевич Суворов

• Название: Александр Васильевич Суворов
• Автор: К. Осипов
• Издательство: Латгосиздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1949

Книга К. Осипова (псевдоним Купермана Осипа Мироновича) была одним из первых советских исследований о великом русском полководце – генералиссимусе Александре Васильевиче Суворове, предназначенных для «массового читателя», а не только для командиров и бойцов Красной Армии. Первое издание книги состоялось в 1938 году. До 1989 года работа К. Осипова оставалась единственной многотиражной советской биографией Суворова. К. Осипов был и автором статьи о Суворове в Большой Cоветской энциклопедии.

В этой книге автор всесторонне исследует личность А.В. Суворова, показывает характер народного героя, его идеологию.

---

Фукс рассказывает весьма любопытный эпизод. Одного унтер-офицера, совершившего военный подвиг, Суворов представил к производству в офицеры. Из Петербурга пришел отказ с указанием, что унтер не является дворянином и не выслужил срочных лет. Суворов был весь день мрачен и вечером со вздохом сказал:

– Дарование в человеке есть бриллиант в коре; надобно показать его блеск. Талант, из толпы выхваченный, преимуществует перед многими другими. Он всем обязан не случаю, не старшинству, не породе, а самому себе… О, родимая Россия! Сколько из унтеров возлелеяла ты героев!

Та монархия, которую Суворов видел перед собой, знамена которой он покрывал славой, феодально-чиновничья монархия Екатерины и, тем более, Павла вызывала в нем резкий протест, но самую сущность ее как системы, как политического и социального порядка он не подвергал сомнению. И новую немилость монарха он воспринял как тяжкий, незаслуженный, но непреоборимый удар.

23 апреля, в глухую полночь, Суворов медленно въехал в Петербург. Никто не встретил его. Для официальных кругов не было больше увенчанного лаврами великого полководца; они видели в нем только нарушителя императорского указа.

Карета с больным генералиссимусом добралась до Крюкова канала, где помещался дом Хвостова. Суворов с трудом дошел до своей комнаты и в полном изнурении свалился в постель. В это время доложили о приезде курьера от императора. Больной с заблиставшими глазами велел позвать его. Вошел Долгорукий и сухо сообщил, что генералиссимусу князю Суворову воспрещается посещать императорский дворец.

С этого дня началась последняя битва Суворова с неуклонно приближавшейся к нему смертью. Он изредка еще вставал, пробовал заниматься турецким языком, беседовал о военных и политических делах, причем ни разу не высказывал жалоб по поводу своей опалы. Но память изменяла ему; он с трудом припоминал имена побежденных им генералов, сбивался в изложении итальянской кампании (хотя ясно помнил турецкие войны), часто не узнавал окружающих. Разум его угасал. От слабости он иногда терял сознание и приходил в себя только после оттирания спиртом.

Через два дня после прибытия Суворова в Петербург император распорядился отобрать у него адъютантов. Лишь немногие осмелились посетить умирающего героя. Время от времени наезжали с официальными поручениями посланцы от Павла: узнав, что дни полководца сочтены, он проявил к нему скупое, лицемерное участие. Однажды император прислал Багратиона справиться о здоровье полководца. Суворов долго всматривался в своего любимца, видимо не узнавая его, потом взгляд его загорелся, он проговорил несколько слов, но застонал от боли и впал в бредовое состояние.

Жизнь медленно, словно нехотя, покидала истерзанное тело. Неукротимый дух все еще не хотел признать себя побежденным. Когда Суворову предложили причаститься, он категорически отказался, не веря, что умирает; с большим трудом окружающие уговорили его причаститься. Приезжавший врач, тогдашняя знаменитость, Гриф поражался этой живучести. Как-то Горчаков сказал умирающему, что до него есть дело. С Суворовым произошла мгновенная перемена.

– Дело? Я готов, – произнес он окрепшим голосом.

Но оказалось попросту, что один генерал желал получить пожалованный ему орден из рук генералиссимуса. Суворов снова в унынии откинулся на подушки. По целым часам он лежал со сжатыми челюстями и закрытыми глазами, точно пробегая мысленным взором всю свою трудную жизнь. Древиц… Веймарн… Прозоровский… Репнин… Потемкин… Нико– лев… Павел I… Тугут – длинная вереница людей, присваивавших его лавры, мешавших его победам, истязавших его солдат, заслонявших от него народ, хотя все свое военное искусство он основал на тесной связи с народом. Однажды он вздохнул и еще внятно произнес:

– Долго гонялся я за славою. Все мечта!

На последней поверке слава оказалась недостаточной платой за полную чашу горестей и за растраченные исполинские силы; но в свой смертный час Суворов отыскал другие результаты, иное оправдание прожитой жизни: служение отчизне, а через нее и человечеству.

Смерть подступала все ближе. На старых, давно затянувшихся ранах открылись язвы; началась гангрена. Суворов метался в тревожном бреду. С уст его срывались боевые приказы. И здесь не покидали его призраки последней кампании. В забытьи, при последних вспышках воображения он исправлял ошибки австрийцев, осуществлял поход на Геную. В последнем исступленном усилии он прошептал:

– Генуя… Сражение… Вперед…

Это были последние слова Суворова. Он еще судорожно дышал, ведя свою последнюю борьбу. Во втором часу пополудни 6 мая 1800 года дыхание прервалось на полувздохе.

В обтянутой черным крепом комнате водворили набальзамированное тело полководца. Вокруг были разложены на стульях все ордена и отличия. Лицо Суворова было спокойно; при жизни у него давно не видели такого выражения.

Весть о кончине Суворова произвела огромное впечатление. Толпы народа теснились перед домом Хвостова; многие плакали.

На другой день после кончины Суворова Державин писал Львову: «Вот урок, вот что есть человек!»

Недавно воспевавший полководца:

Твой ли, Суворов! се образ побед?
Трупы врагов и лавры твой след…

он теперь посвятил ему прочувствованное стихотворение «Снигирь»:

Что ты заводишь песню военну,
Флейте подобно, милый Снигирь?
С кем мы пойдем войной на Гиенну?
Кто теперь вождь наш, кто богатырь?
Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?
Северны громы в гробе лежат.
Кто перед ратью будет, пылая,
Ездить на кляче, есть сухари;
В стуже и в зное мечь закаляя,
Спать на соломе, бдеть до зари;
Тысячи воинств, стен и затворов
С горстью Россиян все побеждать?

И он же выразил общее мнение в смелых строках;

Всторжествовал – и усмехнулся
Внутри души своей тиран,
Что гром его не промахнулся,
Что им удар последний дан
Непобедимому герою,
Который в тысячи боях
Боролся твердой с ним душою
И презирал угрозы страх.

В армии воцарилась глубокая, безнадежная скорбь. Старые ветераны украдкой рыдали.

Особенно велико было отчаяние старых «чудо-богатырей» – фанагорийцев, апшеронцев, суздальцев, проделавших вместе с Суворовым легендарные походы.

Но приходилось таиться: дворянско-крепостническая павловская Россия мстила полководцу даже после его смерти. В официальном правительственном органе – «Петербургских ведомостях» – не было ни единым словом упомянуто ни о смерти, ни о похоронах генералиссимуса.

Павел приказал похоронить тело Суворова в Александро-Невской лавре. Похороны были назначены на 11 мая; император перенес их на 12 мая.

Густые толпы народа провожали останки полководца; почти все население Петербурга собралось здесь. Это не были праздные зеваки; по свидетельству очевидцев, на всех лицах была написана неподдельная скорбь. И тем ярче бросалось в глаза, что в грандиозной торжественной процессии не участвовали ни придворные, ни сановники.

Некоторые из присутствовавших читали эпитафию, составленную князем Белосельским:

«Изображение генералиссимуса князя Италийского.

…Дух истинного любомудрия наставил его, с юных самых лет, пренебрегать мнениями людей и довольствоваться одним заключением потомства.

…Предавшись военной славе, он посвятил ей все: богатство, покой, забаву, любовь и даже родительское чувствие.

…Не тут ли театр славы сильного Бонапарте? Тут! Но преобрази годы в месяцы, а месяцы во дни и поймешь превыспренность[140] князя Италийского.

…Минчио, Адда, Треббия, Сен-Готард, Тейфельсбрик,[141] Гларис… Ты, храбрый и злочастный Макдональд, вы, столь прежде славные Моро, Жубер, Массена… Довольно вас именовать. Блажен, что на Суворова не идет!

…Суворов достиг предмета и теперь стал превыше всех жребий и времен. Желал ли он почестей? Он почти обременен ими. Хотел ли одной славы? Он в ней погружен».[142]

Другие повторяли сделанный кем-то подсчет военных трофеев Суворова: в результате совершенных им 20 походов он взял у противников 609 знамен, 2 670 пушек, 107 судов и 50 тысяч пленных.

Воинские почести повелено было отдать рангом ниже: как фельдмаршалу, а не как генералиссимусу. В погребальной церемонии участвовали только армейские части. Гвардия назначена не была будто бы вследствие усталости после недавнего парада.

В десятом часу утра гроб с останками великого русского полководца был вынесен из дома, водружен на катафалк и медленно двинулся посреди расставленных шеренгами батальонов и плотных масс народа.

Последний переход Суворова… Лица солдат как бы окаменели…

На катафалке, на бархатных подушках, были разложены ордена умершего полководца: Андрея Первозванного, Георгия 1-й степени, Владимира 1-й степени, Александра Невского, Анны 1-й степени, Иоанна Иерусалимского; прусские: Черного орла, Красного орла и «За Доблесть»; австрийские: Большого креста и Марии-Терезии; баварские: Золотого Льва и Губерта; сардинские: Благовещения, Маврикия и Лазаря; польские: Белого орла, святого Станислава; французские: Кармельской богородицы, святого Лазаря…