Маркус Вольф - Друзья не умирают

• Название: Друзья не умирают
• Автор: Маркус Вольф
• Издательство: Международные отношения
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-7133-1183-Х

На протяжении трех десятилетий, вплоть до 1986 года, Маркус Вольф возглавлял одну из самых эффективных разведывательных служб мира — разведку Германской Демократической Республики. За прошедшие с тех пор годы М. Вольф обрел новое имя и новую известность как автор целого ряда книг, заняв достойное место в мемуарной и политической литературе.

Его новая, сугубо личная, книга - доверительные, сокровенные воспоминания о его друзьях и глубоких человеческих отношениях, определяющих смысл и содержание жизни.

Самый большой секрет разведки — люди, достойные называться Личностью. Маркус Вольф рассказывает о них со знанием дела и с необыкновенной искренностью.

Перевод с немецкого Ю.К. Прозоров.

---

Гельмут смутно помнил хоть что-то о полугодовом пребывании с родителями в США.

По возвращении оттуда отношения между отцом и матерью были прерваны. Она познакомилась с художником-немцем, который стал отчимом Гельмута. Смена мужа не означала для матери ухода с советской разведслужбы, а, наоборот, привела в разведку нового сотрудника. В памяти у Гельмута осталась встреча с отцом в Вене, куда он ездил вместе с матерью и отчимом. Очевидно, что это было сделано по оперативному указанию, и они даже совершили совместную поездку на автомашине по Австрии. В 1931 году мать и новый отец Гельмута направились в Базель в Швейцарию, чтобы обеспечивать оттуда более быструю и надежную связь разведслужбы с Германией, выдвинувшейся в центр мировых событий.

Гельмут и я, ничего не зная друг о друге, имели одинаковые склонности. Мы могли бесконечно долго листать остроумные комиксы датского юмориста Якобсона о приключениях Адамсона, оба увлекались детскими книжками нашего любимого автора Эриха Кестнера. В то время, когда я интересовался летным делом и видел цеппелин над Штутгартом, Гельмут сидел у радиоприемника, чтобы не пропустить старт первого полета в стратосферу бельгийского исследователя Пикара.

В это же время у Гельмута начинает проявляться интерес к политике. Иначе, чем у меня, поскольку я уже в Штутгарте вместе с основанным отцом рабочим театром, исполнявшим написанные отцом пьесы на злобу дня, ездил по стране и собирал деньги для бастующих рабочих, а его знание того, что родители - коммунисты, было связано с необходимостью конспирации. Об этом ни с кем нельзя было говорить. Иногда в Базель приезжали курьеры, которых он должен был перехватывать и провожать до квартиры. Характер Гельмута уже с ранних лет позволял ему спокойно хранить молчание, что нередко так трудно дается детям. О тайной работе его родителей на советскую разведку могли бы быть написаны по крайней мере такие же интересные и волнующие истории, как и все еще не раскрытая до конца история берлинской «Красной капеллы» и ее советских филиалов в других странах.

Сегодня во многих случаях стесняются воздать должное как героям тем женщинам и мужчинам, которые отдавали жизнь в борьбе с гитлеровским фашизмом. Многие имена, многие волнующие истории так никогда и не были преданы гласности и попросту забыты. К сожалению, и Гельмут знал немного о заданиях своих родителей; чтобы разобраться в этом основательно, нужно ознакомиться с труднодоступными архивами. На основании изучения этих документов могла бы родиться, видимо, довольно объемистая история, которая помогла бы восполнить «Эстетику Сопротивления». Если время позволит мне сделать это, я хотел бы выступить против их забвения.

В конце 1932 года, когда возможность прихода Гитлера к власти стала реальной, разведчики получили указание отправиться в Берлин. Гельмут вспоминает о пансионе, где он вместе с родителями слушал речь только что назначенного рейхсканцлером Адольфа Гитлера, а также о маршах и факельных шествиях, сопровождавших победные торжества нацистов. Вскоре после этого родители поехали в Кенигсберг, чтобы оставить у родителей художника-отца его тщательно упакованные в ящики картины. Ящики вызвали подозрение полиции, предположившей, что в них могло быть оружие для коммунистического заговора. Обыск квартиры и подвала не дал ожидаемого результата, и отъезду в Советский Союз ничто более не препятствовало.

Гельмут приехал в Москву на несколько месяцев ранее меня и, как и я, проучился некоторое время в школе имени Карла Либкнехта еще до ее переезда в новое здание. В 1935 году его родителей послали за границу с новым заданием, а он по собственному желанию пошел в детский дом шуцбундовцев, которых он уже знал по школе.

Ничего необычного не было в том, что почти все семейные истории наших соучениц и соучеников скрывали волнующие эпизоды. Однако в то время, когда мы называли друг друга просто по имени - Вернер, Мориц или Вольфганг, никому из нас не приходило в голову говорить о них, а уж тем более записать их. Даже трагические истории в наших семьях или в нашем непосредственном окружении не были чем-то из ряда вон выходящим, они были составной частью тогдашней жизни. Мы были нормальными детьми в ненормальное время.

Вольфганг, который тогда был просто Володей, написал гораздо раньше и первым о переживаниях всех нас в Советском Союзе.

Ни Гельмут, ни он не были в моей школьной компании, но в детдоме шуцбундовцев оба были лучшими друзьями. Пути нас троих пересекались в последующие роковые годы самым не-предугадываемым и необычным образом. При этом треугольник наших отношений изменялся коренным образом. Однако в те годы в этом не было ничего необычного.

Еще до основания ГДР Вольфганг в 1949 году отринул наше общее прошлое и опубликовал на Западе книгу о своей жизни в Советском Союзе, которая до сих пор носит некоторый культовый статус. Все известные мне соученики вспоминают свое время учебы совершенно иначе, чем описано в этой книге. Например, мы не испытывали никакого невыносимого чувства принуждения к показателям в учебе, мы не страдали ни от навязываемой нам дисциплины и принуждения к самокритичному оправданию мельчайших ошибок, нас не заставляли отказаться от обычной жизни молодых людей. Естественно, мы должны были следовать правилам игры, принятым в школе имени Карла Либк-нехта, как и в любой школе в мире. Однако это не мешало нам быть веселой пестрой оравой, приводившей иногда учителей в отчаяние. Гельмута называли тогда Гелмерль. Эта венская окраска его немецкого имени была, пожалуй, данью большинству австрийских ребят в доме детей шуцбундовцев. Всегда готовые к проделкам, австрийцы не упускали возможности перед расположенным неподалеку зданием немецкого посольства громко насмехаться над флагом с ненавистной свастикой. Такие выходки Гельмуту не нравились. Когда мы с гомоном отдавались полностью игре в народный мяч (Фёлькербаль-шпиль), в этой компании его не было видно. Соответственно выбирал он и друзей.

Вольфганг и он сблизились в детском доме не случайно. Оба обожали Генриха Гейне и Курта Тухольского, многие из их стихотворений знали наизусть. Оба посещали библиотеку иностранной литературы, где, наряду с классиками, читали и современных авторов тех лет: книги Генриха и Томаса Манна, Стефана Цвейга и Арнольда Цвейга, Лиона Фейхтвангера.

В папке, которую Гельмут передал мне в одну из последних встреч, есть набросок об этом времени. Гельмут рисует Вольфганга человеком, которому уже в те годы в детском доме была свойственна склонность к неумеренной порой увлеченности. «Мы были действительно закадычными друзьями во время жизни в детском доме, и я знал, как легко он воодушевлялся, например, успехами китайской Красной Армии и ее великим Северным походом или же испанскими республиканцами, особенно анархистами, которые импонировали ему своим своеволием. Я вспоминаю, как Володя появился на нашем новогоднем бал-маскараде в черно-красном шарфе.

Конечно, мы все находились под впечатлением гражданской войны в Испании. На стене нашей пионерской комнаты висела большая карта Испании. Испания была нашей надеждой. Мы разыгрывали заседания Лиги наций и Комитета по невмешательству, похоронившего попытки помощи испанскому народу. В выступлениях «за» и «против» высказывались самые разные мнения. И поражение Испанской республики мы восприняли как личное поражение. Володя был одним из самых активных участников этих игр. Так что же объединяло нас, таких разных по характеру, особенно в том, что касалось страстности? Он - человек чувства, а я - скорее человек разума. Очевидно, объединяли нас общий интерес к литературе, истории, политике, склонность к писательству, к критическому осмыслению, любовь к чтению, возможно, некоторые моменты на нашем жизненном пути. В наших отношениях мне мешал его индивидуализм в подходе к делу и стремление к показному лидерству, которые иногда проявлялись довольно неприятно».

Конечно, для нас не проходило бесследно внезапное исчезновение отцов наших школьных товарищей, учителей, а позднее и наших товарищей из старших классов школы. Аресты, принимавшие все больший размах, и процессы стали частью нашей жизни и наших ощущений. Для нас это было необъяснимо, покрыто мраком, запутанно. Это слишком противоречило нашим социалистическим идеалам, в которые мы верили, это было чуждо нашему восприятию Советского Союза. Чудовищные размеры всего этого мы не могли полностью понять и спустя многие годы.

Гельмут в своих воспоминаниях разделяет это чувство. Он пишет о заботе воспитателей детдома о доверенных им детях, директора, в прошлом брошенного родителями юноши, который рассказывал старшим воспитанникам дома о своей жизни и вместе с ними пел песни юных беспризорников.

«Они сделали очень много, чтобы мы воспринимали Советский Союз как свою Родину и вживались в те обстоятельства возможно лучше, быстрее и, по возможности, безболезненнее. Кроме этого, ведь многие из детей были сиротами или полусиротами, и они чувствовали себя в детдомовской среде как в семье», -пишет Гельмут в своих воспоминаниях.