Руслан Белов - Тени исчезают в полночь

• Название: Тени исчезают в полночь
• Автор: Руслан Белов
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Юмористическая фантастика
• ISBN: 5-04-005663-X

Зомберы! Люди, превращенные в послушных исполнителей с помощью особой микстуры. Они не боятся собственной смерти и готовы уничтожить любого. Маньяк, обнаруживший рецепт препарата, способен наплодить их в любом количестве. Целая армия безжалостных убийц может поставить на колени всех. И только четверка отчаянных друзей вступает в смертельную схватку с маньяком, который окружил себя зомберами. Узнать их нетрудно – у них красные глаза. Уничтожить сложней. Но что делать, когда твой товарищ тоже стал зомбером...

---

Поймав еще штук по несколько хариусов и ленков, мы выкинули удилища, вышли на дорогу, идущую вдоль реки, и потопали по ней. Баламут поймал самых крупных рыб, и Альфа, чтобы скоротать дорогу, стал интересоваться, как ему это удалось.

– Однажды на Сардай-Мионе, в Центральном Таджикистане, пошли мы с Фернером, завскладом нашей геологоразведочной партии, форель ловить, – начал рассказывать Коля. – Через час у него было штук десять, а у меня всего одна, хилая, на кукане болталась. Подошел я к нему, стал спрашивать, на что ловит. А он молчит, улыбается – немцы они все такие, никогда опытом не поделятся, потому как он денег стоит. Ну, я сделал вид, что обиделся, отошел в сторону, а потом подкрался втихаря и стал за ним следить. И вот вижу, поймал Фернер очередную рыбину, повесил на кукан, потом оглянулся, увидел, что вокруг никого, под плавки пальчиками залез и, морщась от боли, волосок вырвал. И намотал его на крючок, и тут же форель на полкило вырвал! Я подошел к нему и говорю:

– Ну, все ясно, секрет у тебя, оказывается, хреновый!

И у него на виду вырываю волосок у себя, конечно, накручиваю на крючок и удочку забрасываю. И ничего! А Фернер поулыбался, поулыбался и ехидно так говорит:

– В следующий раз, Коленька, в следующий раз поймаешь! Потому как, чтобы такую наживку приготовить, надо две недели усиленно сношаться и в баньку потом не ходить!

Рассказав анекдот, Коля погрустнел и за всю дорогу не сказал больше ни слова.

К вечеру, отмотав больше двадцати километров, мы дошли до большой воды, поставили палатку и, поручив Ольге сварить уху, принялись за сооружение плота. К ночи он был готов. Поев юшки под непрекращавшимся мерзким дождем, улеглись спать на сырых кедровых лапах.

Наутро позавтракали на скорую руку, переставили палатку на плот и поплыли. Дождь еще ночью прекратился, тучи развеялись, и установилась по-летнему душевная погода. Разлегшись на шершавых смолистых бревнах, мы уставились в небесную синеву и отдались витавшему в нем философскому настроению.

– Ничего мне не надо... – сказал я, повернувшись на бок, чтобы помимо небесной синевы видеть и буйную зелень, вплотную придвинувшуюся к реке. – Пусть они там друг друга зомбируют, перезомбируют. Их не остановишь. Не один, так другой что-нибудь придумает, потому как человечество – это исключение из природы.

...И еще одна вещь меня настораживает. Понимаете, на заре перестройки я с успехом показывал фокус – на улице, в толпе, без всякого труда определял по лицам демократов, коммунистов, фашистов, религиозных фанатиков. Есть у убеждений что-то общее. И уверен я, что демократами, фашистами и прочее и прочее не становятся, а рождаются. В генах все это сидит. И убеждения зависят не от каких-то социальных причин и особенностей и условий воспитания, а от индивидуальных особенностей переваривания пищи, качества кровоснабжения мозга или вывода из организма шлаков. А это тоскливо, безумно тоскливо... И все, чего я сейчас хочу, так чтобы этот плот плыл вверх по течению со скоростью реки.

– Я тоже этого хочу, – пробормотал Баламут, не открывая глаз. – Вот только... Понимаешь, может быть, мы – просто маленькие люди, букашки. Помню, однажды ехал я в метро в воскресный вечер... Дачников полно было с сумками и сетками. В них – кабачки, морковка, зелень всякая огородная. И вдруг под одной из таких сеток я увидел маленькую зеленую гусеницу. Ту, что вдвое складывается и так гуляет. Поначалу бодренькая была – туда-сюда бегала вокруг модельных туфелек и пыльных ботинок, цветущие свои шесть соток искала. Потом устала, обреченность в ней появилась, неверие, но она все ползала по пыльному полу, ползала, пока фифочка одна шпилечкой своей тонюсенькой гусеничку эту неугомонную в пятно не растерла. И мы такие же букашки. Ползаем под чьими-то большими ногами.

– Ты, дорогой мой, не прав. Ты – не букашка!

Это большинство больших, великих людей – маленькие противные букашки, – начал разглагольствовать Аль-Фатех, болтая ногами в воде. – Вот ваш Достоевский всю жизнь страшно от себя мучился и других мучил. Играл до последней копейки, а проиграв, немедленно в штаны струхивал и признавался потом жене, что большего кайфа в жизни не испытывал. А Кафка? Кафка – тот и не скрывал, что он букашка. Абеляр, о, мой бог, Абеляр! "Ничто не уничтожит огня, который гложет мне грудь, но он любовь не может в тебя вдохнуть!" – гениальные слова, не правда ли? А как он, кастрированный, изощренно, как вошь, мучил свою подругу? А Ницше? Жалкий, больной, измученный болезнями Ницше? А Сталин с Гитлером? Жалкие, трусливые, подлые... Не-е-т, по-моему, величие – это гниение при жизни. Заурядные люди гниют после смерти.

– Альфа гниет и сочиняет "Оду Заурядности", – сквозь дремоту пробормотал Бельмондо.

– Да, "Оду Заурядности"! – воскликнул Аль-Фатех и хотел было что-то сказать о своей непричастности к здоровому племени заурядных, но Баламут его прервал:

– Я знаю, что ты скажешь! Ты скажешь, что великие гниют и выделяют энергию, которой живет заурядность. Пошло это, давай, я лучше анекдот по теме расскажу. В общем, плывут по реке на плоту мужики разного возраста. Вдруг видят – на берегу бабы голые валяются. Ну, двадцатилетние с тридцатилетними в воду сразу бросились и к ним наперегонки поплыли, сорокалетние засуетились, замахали призывно руками и закричали: "Бабы, плывите сюда!", а пятидесятилетние говорят удивленно друг другу: "А зачем плыть-то? Ведь и так все видно?" Так и в жизни. Кто может хотеть и добиваться, тот не болтает, а сразу ныряет.

– В этой твоей реке жизни знаешь что плавает? – зевнул Баламут и, махнув на нас рукой, принялся ловить рыбу.

Так, переговариваясь ни о чем, наслаждаясь природой, ушицей и жарехой, мы доплыли до Дальнереченска. Там, чтобы не привлекать излишнего внимания, мы разделились – я с Ольгой уехал первым поездом, а оставшиеся пьянствовали в привокзальном ресторане всю ночь и уехали только к вечеру следующего дня. И ехали в отличие от нас с Ольгой с большими приключениями...

Глава 3 Смерть на Клязьме

1. Виктор Хренов угощает коньяком. – Что делать с трупом? "Везти в Москву!" – воскликнул Альфа

Баламут и Альфа устроились на верхней полке, а Бельмондо занял нижнее место, так как четвертым пассажиром в купе была молодая, еще совсем не противная женщина. Ребята уже подумывали о внесении определенного разнообразия в шестидневное путешествие, но на первой же большой станции женщина неожиданно сошла с поезда.

Ее место занял общительный коренастый крепыш с обширной пушистой лысиной на затылке.

Он назвался Хреновым Виктором Тимофеевичем, частным предпринимателем "с ограниченной, очень ограниченной, ха-ха, ответственностью", тут же достал из объемистого портфеля бутылку армянского коньяка, копченую колбасу и, естественно, жареную курицу. Посмотрев на все это, Альфа предложил перейти в вагон-ресторан, но новенький бурно запротестовал.

– В купе – это самое то! Полный интим и никакого вмешательства. А в ресторане посидеть мы еще успеем.

И начал раскупоривать бутылку. Пили они до глубокой ночи, а точнее – до самого утра. Хренов совсем не пьянел и доставал из своего необъятного портфеля бутылку за бутылкой. Виночерпием с самого начала пьянки вызвался быть Альфа.

Когда Бельмондо с Баламутом уже двоились в глазах друг у друга, Альфа с Хреновым повздорили – Тимофеич сам хотел разлить последнюю бутылку. Ссора кончилась тем, что вспыльчивый араб резким ударом разбил ее о голову несговорчивого попутчика. Коля на это пьяно захихикал, а Бельмондо, икая, похвалил явно расстроенного Альфу:

– Мо... молодец, ик! Меня самого, ик, давно подмывало, ик, его долбануть, ик, чем-нибудь тяжелым... Опасный он, ик, я сразу почувствовал....

Зря, ик, ты только, ик, бутылку, ик, полную, ик, разбил... Я тебе, ик, этого никогда, ик, не прощу, ик... – сказал он, размазывая по лицу внезапно навернувшиеся слезы...

– У меня в голове чей-то голос сказал:

"Бей!" – и я ударил, – едва ворочая языком, пробормотал в ответ Альфа. – Он, гад, отравить нас хотел. Я да-а-вно заметил и следил за ним тихонечко. Из всех бутылок пил, а из последней отказался. Ой, братцы, что-то я держался, держался, а сейчас сам себе двоюсь...

И, пощупав пульс у Хренова, сочувственно вздохнул:

– Умер, собака...

Бельмондо, продолжая часто икать, обыскал мертвеца и в бумажнике нашел российский паспорт. Раскрыв его, увидел фотографию неожиданно сошедшей попутчицы. Под ней чернели пятна крови...

Отобрав у него бумажник, Аль-Фатех распотрошил его и, с трудом справляясь с непослушными веками и разбегавшимися глазами, стал просматривать документы.

– Давайте, любимые мои, вы-выпьем за...за мой, – начал он, закончив с документами.

– За твой? Чего твой? – рассердился Баламут. – Ты эти свои семитские штучки брось! У нас в России не принято пить за половые органы, какими бы выдающимися они ни были. У нас в России принято целоваться! Давай, Альфочка, поцелуемся.