Николай Садкович - Человек в тумане

• Название: Человек в тумане
• Автор: Николай Садкович
• Издательство: Маст. Лит.
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

В повести «Человек в тумане» писатель рассказывает о судьбе человека, случайно оказавшегося в годы Великой Отечественной войны за пределами Родины.

---

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

ТРИ МИЛЛИОНА ТОНН НЕФТИ!

Согласно заявлению министра топлива и энергетики, на 1 января 1957 года в США закуплено три миллиона тонн нефти на сумму восемьдесят пять млн. долларов.

Поскольку теперь американцам необходимо повысить добычу нефти, нет сомнения, что они повысят и цены на нее.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Агентство «Рейтер» передает, что группа «Ройял дотч шелл» объявила о результатах своей деятельности на нефтяном рынке. В 1956 году чистая прибыль, за вычетом налогов, составила сто восемьдесят млн. долларов. По сравнению с 1955 годом, давшим прибыль в сто шестьдесят млн., произошло увеличение на двенадцать процентов (в основном благодаря появившейся возможности повысить цены на бензин и нефть).

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А НАРОД?

Вырезки из газет: (По сообщению агентств «Рейтер» и «Пресс ассошиейшен»)

ОН ОТКАЗАЛСЯ БОМБИТЬ АРАБОВ!

Как передают из Никозии, старший лейтенант английских военно-воздушных сил летчик Денис Кеньон обвиняется в умышленном повреждении самолета «Канберра». Он повредил самолет, чтобы уклониться от бомбардировки египтян в районе Суэцкого канала.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

ДВАДЦАТЬ ДВЕ ТЫСЯЧИ НОВЫХ БЕЗРАБОТНЫХ!

К середине января автомобильная промышленность, продолжая сокращаться, оставила без работы двадцать две тысячи мужчин и женщин.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

ПОМОЩЬ АНГЛИЙСКИХ РАБОЧИХ!

Исполком Южно-Уэльской федерации горняков решил внести двести пятьдесят фунтов стерлингов в фонд помощи жертвам бомбардировок Египта и беженцам района Газы. Решение принято по требованию ряда местных организаций.

Сотни отдельных лиц вносят свои средства в фонд помощи.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Глава пятая

Много домов в Лондоне. Больших и малых, одинаковых и разных. В старых кварталах дома, хотя и приняли общий копотный тон дымного города, все же отличимы друг от друга не только по номерам. Каждый строился, окрашивался и украшался по вкусу хозяина и обязательно иначе, чем у соседа. Другое дело новые окраины или кварталы, отстроенные на месте домов, уничтоженных бомбежкой во время войны. Здесь ни время, ни туманы, ни копоть еще не успели затушевать светлые стены и яркие крыши коттеджей. Молодая зелень еще не разрослась, и солнце, хотя и нечасто, весело играет на широких стеклах новомодных окон. От таких домов улица выглядит радостной, приветливой, и кажется, что и люди здесь живут другие, лучшие.

А подойдешь ближе, и вдруг в каком-нибудь уголке, словно из открытого склепа, потянет стойким запахом тлена и ладана. Есть у старых английских домов свои имена. Не просто номер с фамилией владельца, а имя дома: «Аллен-хауз», «Роза», «Виктория», «Норд» или «Малютка». Теперь редко кто соблюдает эту традицию, считая более удобными условные почтовые цифры, но все же иногда и на новом фасаде появляется собственное название дома.

Стоит почти в самом конце города, по дороге в Гастингс небольшой коттедж с гордым названием: «Мой дом». Название написано английскими буквами, а слова русские. И живет в этом доме Борис Аркадьевич Барклаев, английский гражданин, давно променявший русское золото на британское подданство. Живет тихо, набожно, со своей умалишенной старухой женой и множеством птиц, певчих и непевчих. Птиц он не любит, хотя никому в том не сознается. Это его семейная тайна.

Когда-то Борис Аркадьевич жил сам, как птица, широко и вольно. Не сеял, а пожинал. Владел землей и лесами, думал, не будет конца его власти над людьми, рожденными в бедности. Мои деньги, моя земля, мой бог и мой царь! Осталась ему в утешение старости только надпись: «Мой дом», да и то сделанная по-английски. Борис Аркадьевич возненавидел свободу, которой уже не имел. Жил воспоминаниями того, что надо метить словом – «когда-то».

Отзвенели колокола белоэмигрантских молебнов, отмерли естественной смертью законные и самозваные престолонаследники с их балами и куцыми парадами на чужих площадях. Постепенно затихли склоки и прекратились суды над казнокрадами и взяточниками. Воровать стало нечего, и не за что было давать взятки.

Борис Аркадьевич прекратил пожертвования «во славу русского оружия» и поспешил разместить остаток капитала по надежным английским компаниям. Жил на доходы от акций. Жил скучно, без каких-либо надежд. Своих родных и друзей растерял, к большому английскому обществу не пристал. Уже никто не слушал его хвастливых рассказов о прошлом и слезливых жалоб о настоящем. Стало вдруг безразлично, действительно ли был он прямым потомком Барклая де Толли или это обычная эмигрантская выдумка… Скучно.

Тогда-то и завел Борис Аркадьевич птиц. Вернее, настояла на этом его тронутая разумом супруга, считавшая себя великой трагедийной актрисой.

– Все гибнет! Все умирает в жалком мире заблудившегося человечества. И нет большего наслаждения, чем наслаждение видеть в темнице того, кто еще хочет свободы!

Клетки с птицами расставили, как тюремные камеры. По свистку кормили, по свистку закрывали на ночь темным холстом. Наказывали взбунтовавшихся, через решетку секли розгами, переводили в карцер на голодный паек, а то и казнили. За свои и чужие грехи.

Поначалу Барклаев терпел жестокую выдумку сумасшедшей актрисы, потом свыкся и сам находил в этой игре тайную усладу, иллюзию неограниченной власти. Во время войны словно бы омолодился мистер Барклаев. Вытащил полуистлевший, будто бы подлинный мундир с эполетами, будто бы своего знаменитого предка, хотя и нерусского рода. Показывал его эмигрантскому обществу, произносил речи о непобедимости России и втерся в один из отделов «Русского комитета» при английском министерстве иностранных дел. Работал на пользу союзников. Не потому, что верил в победу или очень хотел ее, а потому, что так поступили многие русские. Это разнообразило жизнь и, как знать, могло пригодиться. Стал наведываться в советское представительство. Попросит свежую газету «из дому», посидит немного: будет возможность, какой-нибудь чистый бланк прихватит, и – пойдет старичок-патриот домой, никому зла не желая. Газетки, однако, копил. И русские, и английские, и немецкие. Целый архив составил.

Окончилась война. Комитет ликвидировали, многие старики эмигранты не захотели оставаться на чужбине – уехали в Советский Союз. В побежденной Германии появились на свет мелкие и крупные организации послевоенных эмигрантов. Крикливые и шумные «объединения», «национально-трудовые союзы». Шефы у них были старые, хорошо знакомые Борису Аркадьевичу, и деятельность «Национально-трудового союза» докатилась до Лондона, но Борис Аркадьевич не стремился занять видный пост в этих новых организациях. По-прежнему он заходил с сумочкой в руках в советскую торговую миссию. Просил газетку, надоедал пустыми проектами расширения торговли с Англией, принюхивался. Дома развлекался заключенными птицами и пополнял архив «историческими фактами».

Вроде ничем другим не занимался, ни с кем не знался. Сам об этом говорил всем и каждому… «Исторические факты», накапливаемые Борисом Аркадьевичем, носили не совсем обычный характер. Чаще всего это были сообщения иностранных корреспондентов о России или клеветнические статейки о жизни советских людей. Вот и сейчас Борис Аркадьевич задумался над неожиданным сообщением:

«Это уезжают с Лейстер-сквера русские, пытавшиеся схватить поляка, чтобы доставить его на советский пароход».

– Вэл, вэл, вэл,[3] – пробормотал Борис Аркадьевич. – Уж не тот ли это полячишко, что сбежал года два назад?.. Конечно, так оно и есть! Пригодится!

Борис Аркадьевич достал папку с пометкой: «Ян Валькович – кличка „поляк“, на левой руке меченый», и вложил туда газету.

В доме, обставленном на старый русский манер, с тяжелой мягкой мебелью, плотными шторами и давно незажигавшимися канделябрами, было тихо. Привычно попискивали заключенные птицы в клетках, занявших длинный соседний с кабинетом коридор, глухо завывала в верхней спальне жена, произнося очередной трагический монолог. Борис Аркадьевич присел у зеркала возле окна и специальной машинкой начал выстригать волосы в ноздрях и ушах. Краем глаза он увидел, что на противоположной стороне улицы остановился автомобиль. Из него вышел полный мужчина и, перейдя улицу, быстро прошел в калитку «Моего дома».

Борис Аркадьевич спрятал машинку, вернулся к столу и, раскрыв лежащую на виду библию, стал читать громко первое, что открылось, в то же время видя, как гость входит в комнату.

– Отступи от меня, чтобы я мог подкрепиться, прежде нежели отойду и не будет меня!

– Не отступлю и буду рядом с тобой ныне и присно! – весело сказал гость, протягивая большую сильную руку.

– Сердечно! Какими судьбами? Рад очень, с приездом, – вскочил Борис Аркадьевич, – поздравляю, Данила Матвеевич! Семь бед – один ответ!