Джек Кертис (I) - Банджо

• Название: Банджо
• Автор: Джек Кертис (I)
• Жанр: Боевик

---

— А что еще оставалось делать? Только позабыть о всех своих чувствах.

— Не знаю, куда теперь тебя помещать. Ты разговариваешь, как человек образованный. Если бы у нас была библиотека, тебя бы можно определить туда.

— Дайте мне самую черную работу, Я хочу пройти все ступеньки.

— Знаешь что, Белински? Каждый раз, когда открываешь рот, крепко думай, о чем говоришь. Честно тебе скажу, что у меня есть к тебе какое-то уважение. Человек просидел в одиночке семь месяцев. Это что-нибудь да значит, хотя он и гнусный убийца. Убить пятерых маленьких девочек! Будто они какие-то мыши... Но семь месяцев одиночке... Хочешь, не хочешь — зауважаешь. Но прежде чем чего-нибудь брякнешь, хорошенько подумай. И не строй из себя большого умника! Просто надейся, что доживешь до конца дня.

— Да, сэр, — сказал Белински.

— Ты начнешь работать в прачечной. Вместе с остальными из неисправимых.

— Да, сэр.

В прачечной их поджидал Рональд Гриздик, заместитель начальника тюрьмы; у него была лисья физиономия и пустые глаза. Его голос показался Белински знакомым.

— Не болтать, только работать, — сказал Гриздик. — Я знаю, что ты за тип, и я буду за тобой внимательно следить. Понял?

— Да, сэр.

— А как ты в сексуальном смысле? — Гриздик попытался смотреть прямо в глаза Белински. Но когда их взгляды встретились, глаза Гриздика затуманились, и он отвел их в сторону.

— Я думаю, нормально, — ответил Белински.

— А ты помнишь, что ты сделал с девочками? Расковырял им половые органы ножом?

— Это было давно и никогда не повторится, — сказал Белински осторожно. А про себя подумал, что теперь ему придется жить с чувством вины за несовершенное преступление.

— Ну, я имею в виду — кого ты предпочитаешь?

— Женщин. Но моя женщина там, на свободе, а я здесь. Вот и все.

— Понятно, — пробормотал Гриздик. — Ты когда-нибудь знал человека по имени Зирп?

— Нет.

— А человека по имени Гилпин?

— Нет, таких имен не припомню.

Рони Гриздик ухмыльнулся и подвел Чарльза Белински к огромному чану, наполненному грязной водой и серыми одеялами; над чаном поднимался пар.

— Тебе повезло. Тебе досталась эта штука. Вылавливаешь одеяла, одно за другим, после того как они проварились, выкручиваешь их, выжимаешь воду и развешиваешь.

— Понятно, сэр. — Белински взялся за длинную деревянную мешалку, похожую на весло; дерево совсем посерело, и от него отслаивались волокна.

Он мешал в котле, чувствуя, что все остальные заключенные в прачечной рассматривают и оценивают его. Но скоро его охватила невероятная усталость, затуманивавшая сознание. Однако руки его продолжали ворочать мешалкой в чане. Работа не останавливалась.

К Белински подошел обнаженный по пояс негр; могучие мускулы играли на широкой груди; лицо негра было изборождено шрамами, кожа блестела, словно он был изваян из отполированного черного дерева. Стоя совсем близко, он тихо сказал (в тюрьме Левенворт все заключенные говорили тихими голосами):

— Одеяла уже чистые. Их надо достать и выкрутить.

Белински чувствовал, что сейчас упадет. Семь месяцев в одиночке отняли у него все силы.

— Я сейчас упаду, — сказал он в пустоту.

— Если ты упадешь, тебя поднимут. Пинками.

Белински оперся на мешалку, собираясь с силами, которых, казалось, уже совсем не оставалось. Но он не должен упасть, и его не будут пинать ногами!

Прозвенел звонок.

— Перерыв на обед, — сказал негр, глядя на позеленевшее лицо Белински.

— Манна небесная, — пробормотал Белински, попытавшись улыбнуться и на мгновение закрывая глаза, чтобы произнести про себя молитву благодарения.

Он последовал за негром в огромную столовую, где тысячи людей выстроились в очереди к раздатчикам пищи, которых здесь называли “грабителями желудков”. Заключенные, работавшие в прачечной, сели за отдельный стол, каждый на своем месте, в соответствии со своим номером. Рядом стоял охранник. Они ели похлебку с хлебом. Кто-то из сидевших за столом — Белински не видел, кто именно и был даже в некотором роде рад, что не видел, — бросил ему кусок хлеба. Он съел свой кусок и этот дополнительный, как волк пожирает кролика.

Сидевшие за столом тихо переговаривались, и в их голосах было слышно сочувствие.

— Похоже, этот новенький совсем ослаб.

— Ага! Ослабнешь после семи месяцев одиночки.

— Семь месяцев? Это невозможно выдержать!

— Нет, точно! Мне сам Коули говорил. Его продержали в том гробу семь месяцев.

— Ставлю на кулек курева, что он долго не протянет.

— Да чего тут спорить! И так видно.

После еды в его глазах несколько прояснилось. Он осмотрелся: за столом сидело человек пятьдесят, черных, смуглых, желтых, краснокожих. А какого он цвета? Если бы он спросил у кого-то, ему бы сказали, что лицо у него цвета дохлой рыбы. Он вдруг понял, что только он и охранник — белые, а все остальные — цветные. Это наверное, должно было их сплачивать против белых.

Для Белински день прошел в наблюдении и выжидании. Заключенные, работавшие в наполненной паром прачечной, пол которой был постоянно залит водой, относились к нему с подозрением, считая что его подсадил к ним начальник тюрьмы, чтобы за мизерное вознаграждение докладывать об услышанном и увиденном. Может быть, его перевели из одиночного заключения за обещание быть стукачом.

Как только Белински почувствовал это настроение недоверия к нему, он задал себе вопрос: а что, собственно, они хотели скрыть? Незаконную игру в карты на деньги? Воровство? Незаконные передачи в тюрьму? Нет. Тут было что-то другое, значительно более существенное, какое-то скрытое движение, может быть, растущее недовольство, готовое разразиться взрывом. И он оказался в самой гуще этих настроений.

Они разговаривали друг с другом на смеси английского и испанского, применяя слова и выражения, известные только им. При этом они, казалось, едва шевелили губами. Их взгляды сдирали с него кожу.

Снова прозвенел звонок. На этот раз их кормили фасолью и хлебом. Хлеб был заплесневевшим, но Белински съел все до крошки. За столом царило напряженное молчание; заключенные ковырялись в жестяных тарелках, беспокойно возили под столом ногами; чувствовалось, что они сердиты и раздражены; ложки, противно скрипевшие по жести тарелок, казалось, тоже возмущались: разве это еда?

Когда заключенных стали разводить по блокам, Гриздик остановил Белински и приказал ему перейти в конец длинной цепочки людей, расходящихся по камерам. Передней стенки в камерах не было — вместо нее от пола до потолка подымались толстые стальные прутья, сквозь них были видны нары, на которых лежали и сидели черные, смуглые, желтые и краснокожие. Целая многонациональная страна, сотни и сотни каторжников, готовых на что угодно.

Белински отвели в другой блок камер — туда, где размещались белые.

Интересно, зачем они с ним так поступают? Почему они днем отправляют его к цветным, а ночью к белым? А, все очень просто: любой неосторожный шаг — и его убьют либо те, либо другие.

Белые лица смотрели на Белински сквозь решетки — что это еще за бледное чучело?

— Заходи сюда, — сказал Гриздик, останавливаясь у первой открытой двери.

Белински послушно, как кукла, зашел в камеру; он думал о том, что он действительно превратился в куклу, выхолощенную, лишенную признаков пола, лишенную основных признаков человека... Но все равно, поспешил он напомнить себе, ты останешься человеком!

Дверь захлопнулась с грохотом, в котором не было ничего человеческого — железо ударялось о железо. Его мир снова резко сузился — бетонные стены, стальные прутья. Двухэтажные нары с двух сторон. Серые одеяла. Параша... Гремели ключи в замке... Бетон, выкрашенный серой краской, пятна от влаги. Тяжелый дух, разлитый повсюду, исходящий от людей, гниющих в камерах на тысячах нар.

Белински кивнул человеку, лежавшему на нижних нарах.

— Свеженький, — проворчал человек, глядя на нары над ним. — Опять будет ловить рыбку — и все, на меня. Везет же мне — сначала черномазый, теперь дохлик какой-то.

Человек был очень красив, под стать самому Рудольфе Валентине, но выражение на его лице являло собой такое презрение к жизни, что поэтичность черт превращалась в маску убийцы.

— Меня называют Чарльз Белински, — сказал Белински.

— А я — Роки Лучиано.

— Чикаго?

— Нет, Детройт. Назывались мы “Фиолетовые”. Дали двадцать лет за грабеж. Если буду примерно себя вести — скостят до пяти.

— А мне дали девяносто девять лет. Но я ничего не сделал.

— А, теперь я знаю, кто ты, — сказал Роки. — Ты этот чокнутый, который девочек резал! Точно-точно. Вот что я тебе скажу, приятель — одна из тех девочек была из итальянской семьи. И если чуть что не так — на следующее утро ты уже не проснешься. Понял?

— Понял. Я свой урок уже выучил, — ответил Белински тихо и искренне.

— А за что тебя упекли в подземную одиночку? — спросил Роки с ухмылкой. — Дал по морде охраннику?