Александр Вельтман - Странник

• Название: Странник
• Автор: Александр Вельтман
• Издательство: Наука
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1977

"Странник" – пестрая, многоплановая картина, объединяющая множество лиц: строевых офицеров и квартирмейстеров, солдат и крестьян, молдавских и валашских бояр и трактирщиков, бессарабских дам и слуг. Это в свою очередь вызывает языковую пестроту: на страницах романа звучит немецкая, греческая, молдавская, турецкая речь. Но в то же время это роман одного героя – Александра, Странника. Все остальные лица, появляющиеся эпизодически, создают фон, на котором развертывается рассказ о жизни и поисках молодого офицера, о становлении его личности.

Тема "Странника" – история молодого человека – была подсказана временем. Большое влияние на замысел Вельтмана оказали те семь глав "Евгения Онегина", которые вышли к лету 1830 г. Если произведение Пушкина явилось энциклопедией российской действительности, то из-под пера Вельтмана вышла энциклопедия бессарабской столичной и провинциальной жизни.

---

Окончен их путь. И стало без грохоту все разделяться па части; и строилась каждая часть по величию, образу мысли, ее наполнявшей.

И стали те части мирами.

Порыв разделения разрознил их связи в пространстве; но в то же мгновение родство повлекло их друг к другу…

CXXXVI

– Что это такое?

– Сочиняю систему мира; послушай! «Хаос наполнял беспредельность; стихии…»

– Полно, милый! что ты бредишь.

– Как – бредишь?… Показать истинное число стихий!… открыть сцепление Вселенной!… это бред?

– Бред, мой милый!… Посмотри… тебя ожидают.

– Ах!…

CXXXVII

Чуть-чуть не позабыл! как трудно
Все обещанья исполнять!
Иное обещанье чудно,
Другое слишком безрассудно,
А третье лучше б не давать.
Но ныне па одних обетах
Общественный вертится свет;
И в людях, точно как в скелетах,
Уже души и сердца нет.

Я хотел сказать про обед, а не про обет, и ошибся; по я уверен, что вы меня за это не казните. Кто не знает, что обеты давать легче, нежели обеды.

Я уверен, однако же, что если б вы приехали ко мне и пересыщенными наружной роскошью обыкновенных блюд света, то и тогда еще найду я новую для вас пищу, легкую и удобоваримую.

CXXXVIII

Почтенные старцы! Вам первый шаг, первое место, первое слово, вам первенство во всем. Ни порода, ни богатство, ни звание, ни достоинства не увольняют от должных вам почестей. «Опыт и время сделали вас хранителями мудрости», – говорят китайцы. Прославляю 2967 лето до P. X., видевшее основание Китайского царства [214]! прославляю императора Тай Хау-фуси [215], основателя оного! прославляю парод, у которого старость есть священное право на уважение!

Сядьте на эту скалу, с которой видно все пространство жизни каждого. Сядьте под этими липами, с которых трудолюбие сбирало соты. Я уже вижу в очах ваших вопрос: «Чем хочешь ты, молодой человек, угостить пас? Все испытали мы,… вкусили от каждого блюда, предлагаемого человеку существованием,… сыты мы,… что остается нам? – остается еще раскусить эти сахарные фрукты, в которых скрыты билетики с вопросами:

«Был ли ты человеком в продолжение жизни?»

«Сколько басен написали Пильпай, Езоп [216] и Крылов на твой счет?»

«Сказал ли тебе хоть один человек от чистого сердца: ты добр!?…»

«Будешь ли ты жить в потомстве или памяти всех, знавших тебя не так, как зажигателя Эфесского храма [217], но подобно… подобно хоть приобретшему один талант на данные ему два для пользы ближних?…»

– Вот что остается нам в пищу, а в утешение – стоять на большой дороге жизни указателями пути добрым прохожим».

Честь и слава вам, почтенные старцы! ниспошли вам небо благословенное долголетие Ян-ди-шен-Нуна! [218]

CXXXIX

Теперь к вам, читательницы… гостьи… старушки!… Но вы сами уже распорядились. Уста ваши полны речей. Вы уже призвали время настоящее на суд с прошедшим… Вы уже казните его за испорченность свойства людей нового века, за странность моды, за безобразность одежды, за чудные обычаи, за вредные привычки, за отвержение всего ветхого. Вы правы! кто против вас?… Прошедшее и будущее всегда лучше настоящего.

С прошедшим был и я знаком,
В разладе мы друг с другом жили,
Но долго, бабушки, об нем
И сердце, и душа тужили!

CXL

Хороший хозяин должен быть движим своим гостеприимством во все стороны, как непостоянство, должен светить одинаково для всех, как солнце, должен быть рабом прихоти гостей своих, должен быть учтив, как лесть, говорить, как стоустая молва, приветлив, как любовник, терпелив, как муж.

Исполню ли я все эти условия? я, одинокий Странник! О, если б…

Как помощь одного существа может увеличить силы, облегчить труды, прояснить душу и взоры!… Если б…эти точки могли замениться именем, то я и не заглянул бы сам в следующую главу.

Но…может быть там в числе гостей моих…

Так, так! куда ни обращу
Свой взгляд, вниманье – забываюсь!
Кого-то я везде ищу,
И с кем-то в думах я встречаюсь.

Не знаю, кто сей тайный дух,
Владеющий воображеньем,
Одевший сердце, взор и слух
Каким-то сладким сновиденьем!

Его незримый образ мил,
Его неслышный голос звонок,
Я с ним весь мир бы позабыл
И стал бы весел, как ребенок.

Но где же это существо,
Мой ангел, мысленная дева,
С которой я вступлю в родство,
Как с звуком лиры звук напева?

Вей, дева, думы надо мной,
Я полон будущею встречей!
Быть может, будет призрак твой
Приходу твоему предтечей!

CXLI

Нет ее.

CXLII

Стекайтесь, стекайтесь, милые друзья! живые, огненные юноши! Что же принесу в пищу чувствам, уму и сердцу вашему?

Пища вашего ума – вся Вселенная. Пища сердца – святые обязанности и еще, еще – взаимность той, о которой вы теперь мечтаете, которой внимаете, с которой жизнь есть все и все есть жизнь.

Пища наших чувств – настоящее!

CXLIII

Свершен венец создания природы!
Шумят под пальмами цветы!
Где дева провела младенческие годы?
Кто возлелеял в ней слиянье красоты?

Милое потомство не ведавшей ни колыбели [219], ни объятий родительских, в которой первое чувство было любовь, а второе – раскаянье!

Вы, к которым я прикован, как Прометей к скале Кавказской!… Вы, прелестные ничто и все!… золотые, алмазные мои! слабые, как сердце, легкие, как мысли, нежные, как чувства, гордые, как ум!

Вас встречаю я монгольским приветствием: Амур! [220]

Из ваших рук оковы, плен,
Как дар, приемлю
Для вас перенесу Эйреп
На землю!

На этом блюде перед вами сады Альциноя [221], воспетые слепцом Амуром… слепцом Омиром [222], хотел я сказать.

Послушайте, что говорит он про эти сады:

«Древа садов Альциноя вечно покрыты плодами; нежный зефир хранит живость, силу и соки их; одни поспевают, другие рождаются; за спелым гранатом и за апельсином скрываются новые, образующиеся; зрелая смоква уступает место другой; готовая маслина сменяется зарождающеюся…» [223]

Не похожи ли иногда и ваши привязанности на древа в садах Альциноя? Одно чувство созрело, другое рождается… старое уступает место новому.

Скажите мне, существа вечнолюбящие! помните ли вы прошедшее? вполне ли предаетесь настоящему? не перегоняют ли ваши мысли времени? не всегда ли вы носитесь в будущем? не разочаровывает ли вас видимое? «Это не то!» – думаете вы и – опять на крыльях! но…

Блажен, кто может испытать
Взаимность, чувство неземное,
И другу нежному сказать:
Я не один и нас не двое!
Я не одна и нас не двое!

CXLIV

К вам теперь обращаюсь, страдальцы и труженики мира. Вы, которым ни сладостная пища, ни песни любви и соловья не возвратят спокойствия и сна!… Вы, которые болезнями или обстоятельствами, добровольно или против воли исключены из жизни, но еще существуете! Вы, не лишенные единственно покрова небесного!… Для вас чаша, наполненная горьким терпением!… Выпейте до дна!… и вы увидите, что улыбка существует еще и для ваших уст.

Вы же, люди несчастные, но обложенные всеми средствами и способами жизни! вот источник живой воды! читайте надпись, прибитую над ним, и следуйте ей:

«В продолжение 6 недель обратите день в ночь, ночь в день, то есть спите в продолжение дня, бодрствуйте и трудитесь ночью; принимайте пищу обеденную в полночь; наблюдайте строгую диэту, предписанную медициною для пациентов, страждущих расстройством кровоносной, нервной или желудочной системы. Тело ваше укрепится, душа оживет, и вы взалкаете жизнию!»

CXLV

Здесь, здесь па благовонном лугу под пространной липой засяду я с вами, тучные, упитанные тельцы-гастрономы! Лучший час дня есть переход от голода и жажды к упоению и насыщению. Люблю вашу беседу! Вы вечно веселы, как мечтательные существа, которых небо одарило бесконечною жизнию, неизнуряемыми силами, неистощимым богатством, непз-менпмой любовию, верной дружбою, вечным здоровьем и неувядаемою красотой!

Слова ваши звучны, как вылетающие пробки! смысл пенится, как шампанское!

Люблю кипящие бокалы!
Люблю пиров несвязный шум.
Где чист, крылат, прозрачен ум,
Где речи остры, как кинжалы!

Вот, друзья мои, блюда, которые колкостию и остротою раздражают и притуплённые нервы вкуса.

Ух! на японском зангском фарфоре лежит кроншнеп! начинен труфе-лями, анчоусами, устрицами! Начинен, как век событиями!

Работайте вокруг паштета!
Он жирен, он вам по душе:
Румян, как перси Аишэ [224],
Слоен, как очи Магомета!
Но… оставляю вас, друзья,
И пир, довольствием цветущий;
Одежды сбрасываю я,
Чтоб встретить с честью сон грядущий.

День XIX

CXLVI

Если в душе, в чувствах и в словах певца есть родство с временем и семена для души, чувств и слов потомства, то завистливое невежество как Голиаф падет от руки Давида [225], а гармония усмирит громы.