Алексей Плуцер-Сарно - Большой словарь мата. Том 2

• Название: Большой словарь мата. Том 2
• Автор: Алексей Плуцер-Сарно
• Издательство: Лимбус Пресс
• Жанр: Языкознание
• Год: 2005
• ISBN: 5-8370-0395-9

Книга представляет собой второй том «Большого словаря мата». Вниманию читателей предлагается полное научное академическое издание. Данный том содержит более 800 грубопросторечных выражений со словом «пизда». Книга предназначена лингвистам, филологам, иностранцам, изучающим русский язык, а также всем ценителям русского народного юмора, чтобы они знали, чего говорить вслух ни в коем случае не следует. Только на основе такого рода словарей могут быть выработаны законы, запрещающие употребление нецензурной брани в общественных местах и в СМИ.

---

Означающее всегда потенциально готово к отзыву смысла, как звон колокольчика в пустой комнате. Понятие символических рядов нашего сознания подразумевает и память символа об исчезнувших, отозванных означающих: «…если перед нами текст, если означающее вписывает в окружение других означающих, то после стирания его остается место, где оно стерто, и вот место это и служит тем, что обеспечивает передачу»[47]. Причем Лакан декларировал это свойство означающих исчезать как имманентно им присущее: «Я хочу сказать, что одно из главных измерений означающего – это способность отменить, аннулировать самого себя. Такая возможность есть и охарактеризовать ее допустимо в данном случае как разновидность самого означающего»[48].

Всякое означающее может быть аннулировано бесконечное количество раз. Например, один и тот же поцелуй, запомнившийся на всю жизнь (неважно, был ли это «Первый поцелуй» или «Поцелуй тети Клавы»), может быть на протяжении многих лет ежедневно интерпретируем по-разному. Потому что один человек может поцеловать другого в знак чего угодно: дружбы, любви, радости, поддержки, уважения, пренебрежения (или сам не зная в знак чего). Как сказал Шиндлер в фильме Спилберга «Shindler's list», когда поцеловал еврейскую девушку Хелену в лоб: «It's all right. It's not that kind of a kiss».

Такого рода означающие – это всегда фетиши. К ним относятся не только фаллос и вагина, но и, например, дети: «И поскольку пенис с самого начала является результатом подстановки – я бы даже сказал, фетишем – то и ребенок с определенной точки зрения тоже есть не что иное, как фетиш»[49].

Вообще, все человеческие «привычки»– это комплексы означающих, упорядоченные с помощью таких центральных означающих, как вагина и фаллос. Взаимное непонимание, которое существует в этой области, в области «привычного» и «понятного», это, собственно, «непоявление» центральных означающих.

Итак, внутренние символические связи субъекта структурируются по образцу внешних межличностных отношений. Человеческая личность представляет собой внутри целый комплекс субличностей, каждая из которых способна участвовать в процессах символизации и десимволизации. Каждая из этих субличностей «не знает» о существовании иных субличностей. То есть сама личность «действует» всегда от лица какой-либо одной из своих субличностей и часто, как известно, склонна отрицать «собственные» слова и поступки.

Такой взгляд на человеческое «я» был заложен еще Фрейдом, который настаивал на структурном делении личности на «Я», «Сверх-Я» (Большой Другой) и «Оно» (бессознательное Я): «Понятие Сверх-Я описывает действительно структурное соотношение, а не просто персонифицирует абстракцию наподобие совести»[50]. По Лакану эти субличности делятся на еще более мелкие субличности следующего уровня. Большой Другой может иметь своего Большого Другого и так далее: «Другой возникает, как в заклинании, каждый раз, когда место имеет речь. <…> Но то потустороннее, что артикулируется верхней линией нашей схемы, – это не Другой. Это Другой Другого. Я имею в виду ту речь, что артикулируется на горизонте Другого. Другой Другого – это то место, где вырисовывается речь Другого как таковая. <…> Более того, отношения между субъектами и коренятся как раз, собственно говоря, в том факте, что Другой в качестве места речи прямо и непосредственно предстает нам как некий субъект – субъект, который, в свою очередь, мыслит нас в качестве своего Другого. <…> Но если мы осмеливаемся утверждать, что этот Другой Другого должен нам быть, по идее, совершенно прозрачен и вместе с измерением Другого неизбежно нам придан, то почему же тогда говорим мы одновременно, что этот Другой Другого является местом, где артикулируется речь бессознательного – речь сама по себе вполне артикулированная, но нашей артикуляции не поддающаяся! <…>…Бессознательное – это дискурс Другого. Это то, что происходит предположительно на горизонте Другого Другого по мере того, как именно там, на горизонте этом, возникает его, этого Другого, речь – но возникает не просто, а становясь нашим бессознательным…»[51] Упрощенно говоря, мы всегда приписываем собеседнику наше собственное понимание происходящего. Другой всегда коммуницирует с нами как часть нашего сознания.

Сюда еще можно было бы добавить Я-идеал, которое существует в рамках Большого Другого, плюс у большинства из этих субличностей есть бессознательные «двойники»,то есть вытесненные «клоны»: «…некоторые части того и другого, Я и самого Сверх-Я, являются бессознательными. <…> Сверх-Я и сознательное, с одной стороны, и вытесненное и бессознательное – с другой, ни в коем случае не совпадают»[52]. Есть еще такая конструкция нашего сознания, как «внешний мир», которая тоже способна присваиваться в качестве одной из субличностей: «Бедному Я еще тяжелее, оно служит трем строгим властелинам <…>Тремя титанами являются: внешний мир, Сверх-Я и Оно»[53]. Наличие «внешнего мира» в роли одной из субличностей никак не отменяет существования «реального» мира. Точно так же, как Большой Другой в качестве субличности не отменяет существования, скажем, «реального» отца.

7. Пизда философская

Субъект как постоянно трансформирующийся символ при любой попытке прочтения (психоаналитической, постструктуралистской, феноменологической) оказывается способен фиксировать сам факт попытки прочтения и отзывать смыслы, порождая бесконечную цепь каких-то клонов, сходных лишь внешне. Любая попытка его интерпретации вызывает в нем поток новых символизации, смены масок. То есть центральные означающие ведут себя как комплексы субличностей, каждая из которых имеет свою инстанцию речи. Во всяком случае, в пространстве нашего описания вагина эпистемологизируется именно как субличностный обмен информацией.

Реальные действия оказываются лишь симптомами чего-то непонятного, бессознательного. Как говорил Фрейд, «…Я <…> не является даже хозяином в своем доме, а вынуждено довольствоваться жалкими сведениями о том, что происходит в его душевной жизни бессознательно»[54].

Причем любые формы «реального» существования вагины также онтоло-гизируются в качестве речи. Все звуки, которые она способна издавать, все экспликации ее биологических процессов воспринимаются как речь. Выделения различных жидкостей, звуки в процессе совокупления, любые ощущения «там» – все не только интерпретируется как речь слушателем, но и продуцируется телом в качестве речевого бессознательного акта. Как известно, даже бурчание в животе – бессознательный речевой акт.

Однако тут возникает целый ряд вопросов. Если данный текст – это, как тонко подметил Г. П. Щедровицкий еще в 1965 году, лишь некие «…следы наших движений по объектам и применения к ним разных операций…»[55], то возникает вопрос: каких «наших», если автор данных строк тоже должен быть интерпретирован как комплекс субличностей. Тогда все сказанное в этой заметке – это, к примеру, речь Большого Другого автора. Желание быть умным – свойство нарциссического «я», желание говорить – прерогатива Другого и т. д.

Образно говоря, мы при написании любого текста сталкиваемся с аналогичным процессом оккупации смысловых пространств, ведущим к глобальной трансформации и сокрытию изначальных смыслов и обрастанию всей системы новыми ложными знаками. Здесь, по выражению Бодрийяра, «…мы видим, как побочная структура, отмеченная потворством знакам бессознательного и их взаимообмену, поглощает основную, в которой творится «работа» бессознательного, чистую и жесткую структуру перенесения и контрперенесения»[56].

Но тогда данный текст представляет собой своего рода снятие масок с некоторых субличностей, например, с нарциссического «я». То есть, по сути, мы имеем здесь дело с восстановлением законных прав Большого Другого автора. Но тогда перед нами не аналитика, а речь этого самого бессознательного: «…всякая наука, всякая реальность, всякое производство только и делают, что отсрочивают миг соблазна, который в форме бессмыслицы, чувственной и сверхчувственной бессмыслицы, сверкает на небе их собственного желания»[57].

Конечно, в отличие от сновидения данный текст изначально «…рассчитан на то, чтобы быть понятым какими угодно путями и с использованием любых вспомогательных средств. Но именно эта черта у сновидения отсутствует»[58].

Если сон – это «разговор» субличностей между собой, не подразумевающий наблюдателя, то статья – это все-таки информация, обращенная к слушателю. Но это не обязательно интерпретация (в данном случае некоей маски, вторично означенной как «вагина»), это может быть субличностная декларация (символов) Большого Другого, осознаваемая как речь субъекта в целом.

Получается, что, думая о «вагине» как означающем символе, мы себя же им и означиваем. Но тогда наши рассуждения мифологичны. Еще А. М. Пятигорский в «Лекциях по феноменологии мифа» говорил о том, что научное знание не может избавиться от мифологичности: «…миф о человеке есть миф о знании, с одной стороны, а с другой – миф о знании редуцируется к человеческому образу. Это приводит нас к размышлениям о мифологичности так называемой «научной» антропологии, включая сюда и любую антропологическую философию. Человек – точнее, «изучаемый, наблюдаемый человек» как одно из выражений понятия «другого человека вообще» – это не только одна из научно-философских фикций эпохи Просвящения. Это еще и сложный в своей композиции миф, непроницаемый для опыта современного антрополога или философа. Сложный, потому что за интуитивно мыслимым образом «человека», образом конечным и определенным, то есть недопускающим, при всех возможных изменениях, трансформации в «не-человека» <…> стоит идея «человека вообще», то есть иного, чем индивидуальность, моя или любого другого человека»[59]. Человек в конечном счете это лишь означаемое некоей «мифологической» структуры сознания. Причем рефлексия не помогает нам де-конструировать эти «мифологические» структуры сознания, а напротив, прячет их от нас. Рефлексия, как это ни парадоксально, оказывается функцией этих самых «мифологических» структур сознания, то есть их частью, а не чем-то внешним, неким посторонним исследовательским инструментом, с помощью которого их можно вскрыть и понять. Естественно, что хирург не может оперировать аппендицит с помощью пениса или другой части тела.