Чарльз Кингсли - Ипатия

• Название: Ипатия
• Автор: Чарльз Кингсли
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-86906-051-6

Предлагаемый читателю роман Чарльза Кингсли описывает реальное историческое событие, произошедшее в Александрии в 415 г. н. э. Обезумевшая толпа христианских фанатиков затащила в церковь красавицу-философа Ипатию и растерзала язычницу острыми устричными раковинами. Книга Кингсли не единственное, но безусловно самое популярное произведение о трагической судьбе Ипатии – ученого-астронома, математика, философа, одного из последних и самых ярких представителей неоплатонической школы.

В романе описана Александрийская философская школа, возглавляемая Ипатией и ее отцом-ученым Теоном – сосредоточение поздней эллинской культуры, представлены такие значительные фигуры, как глава Александрийского христианства Кирилл, птоломейский епископ Синезий, бывший наставник императора, монах Арсений и другие.

В оценке исторических событий и лиц сказалась, конечно же, личность автора – англиканского епископа, духовника королевы Виктории, и время создания романа – середина прошлого века.

Однако, мы надеемся, что захватывающий сюжет, острота и драматизм борьбы завоевывающего мир христианства и уходящего язычества, мастерский современный перевод сделают роман интересным для сегодняшнего читателя.

---

– Ты странный человек, – почти сердито заметил Синезий. – Едва достигнув спасительного утеса, ты снова хочешь броситься в воду. Ты находишь в этом какое-то странное наслаждение.

– Большое наслаждение сойтись в рукопашной с самим дьяволом! Видишь ли, я уже давно перестал верить в его существование. Но вот, возродившись для всего возвышенного и достойного, я снова почувствовал, что вокруг моей шеи обвивается холодная змея. Ты не поверишь, сколько адских мыслей возникло за последнюю неделю в моей голове! Вот, взгляни! Это закладная на все имущество ее отца! По внушению Бога или сатаны я купил ее у ростовщика в тот же день, как покинул их в Веренике, и они теперь всецело в моей власти. Я могу их погубить, продать в качестве невольников, предать смерти, как мятежников! А не нанять ли дюжину молодцов и, похитив ее, разом разрубить Гордиев узел? Нет, не осмелюсь! Я должен быть чист, чтобы приблизиться к ней. Я должен быть честен, чтобы прикоснуться губами к ногам этой целомудренной девушки. Не знаю, откуда взялась у меня эта совестливость, но она есть. Даже эту закладную я ненавижу, проклинаю, словно демона-искусителя.

– Сожги ее, – спокойно заметил Синезий.

– Может быть я так и сделаю. Во всяком случае я никогда не воспользуюсь ею. Принудить Викторию? О, нет. Я слишком горд или слишком честен, называй как хочешь, и даже просить ее не стану! Она должна сама прийти ко мне по собственной воле, должна сказать мне, что любит меня, будет моей и сделает меня достойным себя. Она должна сжалиться надо мной по собственному побуждению.

– Да поможет тебе Господь в этой великой борьбе, сын мой, – сказал Синезий и прослезился.

– Вовсе это не великая борьба! Это гнусная, отвратительная в мужчине робость, особенно в таком человеке, который прежде не страшился ни Бога, ни людей, ни черта, а теперь так низко пал, что трепещет перед беспомощной девушкой.

– Нет, – снова прервал его Синезий, – это благородный, священный страх! Ты трепещешь перед нравственной чистотой девушки. Мужайся, твою слабость подкрепит Господь своей силой.

На следующее утро, задолго до восхода солнца, Рафаэль в полном вооружении ехал рядом с Синезием. За ними следовали четыре или пять пар крупных борзых и верная Бран. Ее обрезанные уши и широкая голова служили неистощимой темой разговора для двадцати воинов, которые были взяты не только для охоты, но и ввиду возможного нападения разбойников. Воины ехали позади епископа на измученных степных лошадях, несших тяжелую службу, но получавших очень мало корма.

Охотники проехали несколько миль мимо разоренных деревень и покинутых мыз, откуда временами, пугливо озираясь, выходили жители, чтобы поведать несчастному епископу историю своих страданий. Они не просили у него подаяния и даже сами упрашивали принять в дар то немного зерна, то какую-нибудь домашнюю птицу, – жалкие остатки, уцелевшие от разгрома. Едва только охотники миновали разоренную и обезображенную войной местность, как сангвинический темперамент добродушного пастыря немедленно дал о себе знать. Он начал ласкать собак, болтал с воинами, строил планы охоты и убеждал своих спутников не плошать, потому что вечерний ужин всецело зависел от их ловкости и удачи.

Наконец, компания охотников миновала последние нивы и очутилась среди большой открытой равнины, поросшей кустарником и молодым лесом. Равнина местами пересекалась ложбинами, некогда густо застроенными и заселенными.

– Здесь, – заговорил Синезий, – мы будем охотиться. Теперь настало время забыть на минуту горести и предаться радостям благородного искусства. Мы живем в век трусов, Попытаемся забыть о нем, да и о нас самих.

– Даже о философии и об Ипатии? – лукаво спросил Рафаэль.

– Я покончил с философией. Биться, как потомок Геркулеса, и умереть, как подобает епископу, – вот все, что мне осталось, если не считать моей неизменной симпатии к мудрой и вдумчивой Ипатии. Уверяю тебя, друг мой, – среди самого глубокого горя я нахожу утешение в сознании, что на нашей грешной, развращенной земле еще может жить такое дивное существо.

Синезий начал превозносить свой идеал в самых напыщенных выражениях, но Рафаэль прервал его.

– Боюсь, что наши общие симпатии к ней объясняются некоторой слабостью. С некоторого времени я сомневаюсь и в ней, и в философии.

– Но ты, надеюсь, не подвергаешь сомнению ее добродетель?

– Ни добродетель, ни красоту, ни ум! Я только пришел к убеждению, что она не в состоянии сделать меня лучшим, чем я есть. Ты скажешь, что я сужу со своей, эгоистической точки зрения. Пусть так… Какой у тебя благородный конь!

– Да, когда-то он был таковым, а теперь поизносился, как и его хозяин, как и наше общее благополучие.

– Бедненькая, – воскликнул вдруг Синезий, заметив степную козочку, выскочившую из кустов у самых его ног. – Тебе, я вижу, не избежать супного котла в теперешнее тяжелое время!

И ловким взмахом аркана достойный епископ захлестнул петлю вокруг длинных ног животного, притянул его к седлу, а затем передал одному из верховых.

– Только зарежь ее скорей, не давай ей блеять, малый. Она кричит, как ребенок… А вон свежий след страуса!

Синезий сразу умолк и стал осторожно взбираться по откосу.

– Назад! – произнес он наконец. – Тихонько пригнись, как я, к шее лошади, а то длинноногие мошенники могут заметить нас. Они тут, поблизости. Я отлично знаю их любимую лужайку. Обогнем холм с той стороны, а не то они нас почуют, и тогда – прости-прощай!

В сопровождении верхового Синезий осторожно двинулся вперед, держась одной рукой за шею лошади. Рафаэль тщетно старался ему подражать. Затаив дыхание, Синезий остановился на выступе холма, посмотрел вниз и, трепеща от восторга, поднял два пальца, показывая число птиц.

– Они слишком далеко! Спусти собак, Сифакс!

Через минуту Рафаэль мчался во весь опор с пригорка, а две борзых с непостижимой быстротой гнались за страусами, великолепные перья которых развевались по ветру. – Какой я еще ребенок! – воскликнул Синезий, и в его глазах блеснули слезы радостного возбуждения.

Рафаэль тоже увлекся и, отдаваясь бешеной скачке через камни, холмы, ручьи и песчаные заносы, забыл все на свете, даже Викторию.

– Берегись пересохшего русла! Бодрись, старый конь! Еще две минуты! Против ветра страусы не могут бежать с такой быстротой. Расступитесь вправо и влево, дети мои, и бросьтесь на них, как только они покажутся.

Страусы, как и предвидел Синезий, не смогли больше бежать против ветра, мощно рассекая воздух распущенными перьями. Благодаря попутному ветру, бег их достигал невероятной быстроты.

– Наезжай на них, Рафаэль, и загони в кусты! – крикнул Синезий, положив стрелу на натянутую тетиву.

Рафаэль повиновался, и птица метнулась в низкий кустарник. Хорошо выдрессированная лошадь прыгнула на нее, как кошка, а Рафаэль, не доверяя своему искусству в стрельбе, ударил бичом по длинной шее благородного животного и свалил его на землю. Он хотел было соскочить с седла и ринуться к своей добыче, но Синезий остановил его.

– Ты с ума сошел! Он ногой вышибет из тебя дух! Предоставь его собакам!

– А где же другой? – воскликнул Рафаэль, едва переводя дыхание.

– Там, где ему следует быть. Когда я бью птицу на лету, я редко промахиваюсь.

– Ты, право, перещеголял бы даже императора Коммода!

– Ты думаешь? Однажды… Но что это такое? – и он указал на облако беловатой пыли, которая клубилась в стороне от долины. – Стадо антилоп? – Если это так, то Бог, действительно, покровительствует нам. Собирайтесь! Нечего зря терять время.

И, созвав свой рассыпавшийся отряд, Синезий поспешил навстречу приближавшемуся столбу пыли.

– Антилопы! – кричал один.

– Дикие лошади, – говорил другой.

– Нет, это люди! – с раздражением воскликнул Синезий. – Я вижу блеск оружия.

– Это – авсуры! – раздался всеобщий бешеный воз глас.

– Последуете ли вы за мной, дети мои?

– Мы готовы умереть с тобой!

– Я это знаю. О, если бы у меня было вас семь сотен как у Авраама, тогда мы увидели бы, какая участь постигла бы этих негодяев!

– Счастливый человек, в наше время ты еще можешь доверять своим рабам, – заметил Рафаэль, когда воины поскакали вперед, держа оружие наготове.

– Рабы? Я, так же как и они, давно забыл, что по закону имею право продать некоторых из них, если они того заслуживают. Их отцы состарились за столом моего отца, и дай Бог, чтобы то же самое выпало и на долю их детей. Мы вместе едим и работаем, охотимся и сражаемся, шутим и плачем. Да поможет нам Бог! Ну, молодцы, – теперь вы узнали врага?

– Это – авсуры, святой отец. Та самая шайка, которая на прошлой неделе устроила налет на Мирсинит.

– А с кем они сражаются?

Этого никто не мог сказать. Несомненно шел бой, но жертвы находились позади разбойников. Отряд поскакал вперед.

– Хотел бы я знать, с кем сцепились авсуры? – заметил Синезий. – Крестьяне давно были бы перерезаны, а солдаты не замедлили бы обратиться в бегство. В нашем краю схватки, продолжающиеся около десяти минут, чрезвычайно редки. Кто это может быть? Теперь я вижу, – они сражаются, как настоящие герои. Все они пешие, кроме двоих, а у нас ведь нет ни одной когорты пехотинцев.