Хамза Есенжанов - Яик – светлая река

• Название: Яик – светлая река
• Автор: Хамза Есенжанов
• Издательство: Жазушы
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1971

Хамза Есенжанов – автор многих рассказов, повестей и романов. Его наиболее значительным произведением является роман «Яик – светлая река». Это большое эпическое полотно о становлении советской власти в Казахстане. Есенжанов, современник этих событий, использовал в романе много исторических документов и фактов. Прототипы героев его романа – реальные лица. Автор прослеживает зарождение революционного движения в самых низах народа – казахских аулах, кочевьях, зимовьях; показывает рост самосознания бывших кочевников и влияние на них передовых русских и казахских рабочих-большевиков.

Роман «Яик – светлая река» в 1968 году получил Государственную республиканскую премию имени Абая.

---

– Это верно, мы давно уже собираемся повести скот на базар, – подхватил Кубайра. – А бумажка нам крайне нужна, без нее ехать в город нельзя. Недавно я разговаривал с людьми из Уйректы-Куля, так они ни в коем случае не советуют ехать в город. Отберут, говорят, у тебя лошадь и дадут бумажку: «Взята в армию». А зачем нам, степным людям, бумажка, нам конь нужен. Это все равно что ты сейчас снимешь с меня шапку, а взамен выдашь бумажку. Скажи, разве бумажка заменит мне шапку? Нет, конечно. Так что давай нам, старшина, такое разрешение с печатью, чтобы никто в городе нас не тронул.

Жол молча, исподлобья поглядывал на Кадеса и Кубайру. Молчали и оба военных.

– Как будет платить налог Каипкожа? – сокрушенно покачал головой Асан. – Ведь у него всего-навсего во дворе одна старая кобыла. Хорошо, если удастся продать ее, а то отберут и ни копейки не заплатят…

– Да, Каипкожа в очень тяжелом положении, почти при смерти, – добавил Кадес. – Умрет старик, если его единственного сына заберут на службу!..

– Есть ли на этом свете страна, где с людей не берут налоги? – воскликнул Асан. Это была его заветная мечта.

– Довольно разговоров, – грубо оборвал Асана рыжебородый, щелкнув камчой по голенищу сапога. – Слушайте: если послезавтра не сделаете, что велено, не ждите от меня добра!

2

Глядя на молодую, только что народившуюся луну, плывшую рожками вверх по синему вечернему небу, старики сокрушенно покачивали головами: «Засушливый месяц будет, жаркий!..» Предсказания стариков сбылись: за весь месяц не появлялось в небе ни одной тучки, ни разу не было дождя, даже росы не выпадали, зато солнце палило неимоверно сильно, словно кипятком обливало притихшую степь.

Начало знойной поры лета совпало как раз с окончанием уразы. Небо выцвело, стало неприветливым, белесым, мутным, развеялись устели-поле, выгорел типчак, темная полынь стала светло-бурой. По вечерам, когда к аулам сгоняли скот, над юртами поднимался серый туман пыли. Иногда налетали степные вихри, и тогда столб пыли поднимался высоко в небо и надолго застывал в одном положении.

В полдень, в самые знойные часы, атаны[80] с крутыми горбами и верблюдицы устремлялись к золе и пыли. Защищаясь от назойливой мошкары и мух, они беспрерывно махали головами. Животные разыскивали потухший костер или старый, давно заброшенный очаг, разгребали золу своими огромными ступнями и ложились в нее, переворачиваясь то на один, то на другой бок. Если не было поблизости затухших очагов, верблюды ложились в дорожную пыль.

Кобылицы, спасаясь от жары и оводов, сходились к жели, здесь же рядком располагались жеребята. Овцы сбивались в кучи, целыми гуртами неподвижно стояли они, опустив вниз голову и покачиваясь, издали они похожи на оре[81], застланное сплошными рядами курта. В аулах тихо, словно замерла жизнь. Лишь изредка появляются женщины с кожаными конеками[82], наполненными сладковатым кобыльим молоком. В жару люди отсиживаются в юртах и пьют прохладный кумыс, ведут степенные беседы и только с наступлением вечера выходят в степь.

Хаджи Жунус велел приподнять кошму, прикрывавшую низ юрты, и потолще застелить пол свежим, зеленым тростником. После того как все было исполнено, Жунус вошел в юрту, снял с себя верхнюю одежду и, оставшись в нижнем белье, лег на разостланное тонкое одеяло. Под локоть он подложил мягкую пуховую подушку. Лежа на боку, он задумчиво расчесывал своими холеными пухлыми пальцами почти седую редкую бороду. Тростниковая подстилка и небольшой сквозняк приятно освежали в юрте воздух. Хаджи потягивался от удовольствия, поглаживая круглый, внушительный живот.

Так старик Жунус спасался от зноя во время изнурительной сорокадневной летней жары. Тростниковую подстилку сменяли в его юрте два раза в день. Тяжелые зеленые снопы тростника приносили с реки младший брат Жунуса Бекей и старший сын Нурым. Они безропотно выполняли эту обязанность, словно религиозный обряд.

Хаджи не был тщеславным, но любил когда к нему обращались с почтением, соглашались с ним, говоря: «Вы правильно сказали, хаджи-еке!» Не терпел старик Жунус, когда ему перечили, но и не уважал льстецов с их поклонами и сладкими речами.

Теперь, лежа на свежем тростнике и наслаждаясь прохладой, хаджи думал о том, какая будущность ожидает его сыновей. Он любил их крепкой отцовской любовью, заботился об их образовании, делал все, чтобы выросли они настоящими, умными джигитами, но в сердце старика вкрадывалась какая-то смутная тревога – неспокойно было в степи, народ волновался, предчувствуя большие перемены. «Может быть, они станут такими умными и всеми уважаемыми учителями, как Хален, может быть – адвокатами, как Бахитжан?.. Может быть… Но где теперь им учиться? В Петербург закрыт проезд, в Оренбург – тоже, и даже в Теке сейчас ехать далеко не безопасно. Кругом одни раздоры… – мысленно рассуждал Жунус. – Правительство в Кзыл-Уйе и не думает об учении детей. Если так пойдет дальше, то, пожалуй, сбудутся слова Халена: «Ханское правительство ни за что не сможет создать валаят!..»[83]

– Хален умно толкует, – вслух заключил хаджи.

– О чем он умно толкует? – спросила Балым. Она сидела в теневой стороне юрты возле самой решетки и сучила нитки.

– Это я просто так сказал, – спохватившись, недовольно буркнул хаджи.

Балым, окончив сучить нитки, достала иголку и попросила сына:

– Адильжан, твои глаза острее, продень, пожалуйста, нитку в иголку!

Мальчик сосредоточенно мастерил удочку, свивая из жестких длинных волос, надерганных из конского хвоста, леску. Он даже не посмотрел на мать – насупил брови и еще сильнее запыхтел, недовольный тем, что его отрывают от «серьезного дела». Балым держала в протянутой руке иголку и нитку. Адильбек нехотя отложил незаконченную леску, лениво поднялся и подошел к матери.

– Гляди-ка, как штаны-то порвал! Неужели ты не можешь подобрать их повыше? Посмотри на других ребятишек, какие они аккуратные, а ты?! Снимай, заштопаю сейчас, – сказала Балым, глядя на изорванные штанишки сына.

– Подожди, мама, мне некогда, – возразил Адильбек.

– Чего ждать, что значит некогда?.. Неужели тебе нравится ходить оборванцем? Снимай сейчас же, починю, – уже строже добавила мать.

– Да как же я буду сидеть без штанов? – упрямился мальчик.

– Ничего, посидишь. Накинь пока на себя бешмет Али-бека, – настаивала Балым.

Мальчик проворно скинул с себя штаны из кумачового ситца с изорванной до бедра правой штаниной и, скомкав их, бросил матери.

– Тише, тут котел с молоком стоит! – сердито прикрикнула Балым на сына. Она обернулась, подняла упавшие рядом с котлом Адильбековы штанишки и принялась чинить.

Адильбек, обидчиво надув губы, снова вернулся к своему «серьезному делу». Старик Жунус, искоса поглядывая на своего сына – упрямого и озорного мальчишку, улыбался.

– Где ты набрал конского волоса? – вдруг строго спросил он.

– Это не от нашей лошади. Вчера приезжал Сулеймен, кобыла его стояла на привязи. Пока он сидел у нас в юрте, я подкрался к кобыле и надергал, – ответил мальчик, нисколько не робея перед своим строгим и суровым отцом.

«Сорванец, шалун!..» – подумал хаджи Жунус о сыне. Невольно вспомнились шаловливые проделки Адильбека. Он рос упрямым и капризным мальчиком, был обидчив, мог сердиться, как взрослый, а главное, не боялся ни угроз, ни побоев, делал то, что ему хотелось. Скажут ему: садись сюда, поближе, – он назло пересаживается дальше от дастархана; скажут: не озоруй, не крутись через голову, мозги свихнешь – ни за что не остановится, с еще большей живостью продолжает свое дело. Однажды кто-то из домашних, желая отучить его от этой дурной привычки, поставил сзади его широкое деревянное блюдо с кислым молоком и сказал:

– Смотри, Адильбек, не крутись через голову, сзади тебя кислое молоко стоит, разольешь…

Адильбек молча выслушал предупреждение и тут же, не говоря ни слова, повалился на спину и разлил молоко… Но и это не отучило его от нехорошей привычки делать все наперекор. Старик Жунус вспомнил этот случай и усмехнулся. Полузакрыв глаза, он снова начал думать о будущности своих сыновей. «Хаким – умный, сдержанный и спокойный, – мысленно рассуждал хаджи. – Алибек – тоже очень способный мальчик, но слишком застенчив и мечтателен, а этот сорванец – смел и отважен. Он-то наверняка пробьет себе дорогу. Покойный отец говорил мне: «Когда тебе был год, тебя полуживого вынесли из пылающей юрты… Спасся от смерти, теперь будешь жить долго, достигнешь своей цели…» Предсказания отца сбылись, слава аллаху, был богат, да и сейчас имею кое-какое состояние. В Мекку ездил, мощам пророка поклонялся, уважают меня в округе, считаются с моим мнением. Аллах дал мне сыновей, и все они пока живы и здоровы. А ведь трое из них так же, как и я, чуть не погибли. Хаким тонул в реке, за Алибеком и Адильбеком бура гонялся… Возможно, что они тоже будут жить долго и достигнут своего…» Об одном мечтал хаджи Жунус – чтобы его сыновья стали такими, как Хален и Бахитжан. Учитель и адвокат представлялись Жунусу самыми достойными людьми степи, которых уважал не только он, хаджи, а весь народ, все жители дальних и ближних аулов. Старик преклонялся перед их умом, верил им и часто обращался к ним за советом. Это Хален посоветовал ему отдать Хакима учиться в русско-киргизскую школу, Хален доказывал ему, что только образование принесет счастье молодому джигиту.