Сергей Голицын - Записки уцелевшего

• Название: Записки уцелевшего
• Автор: Сергей Голицын
• Издательство: Орбита
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1990
• ISBN: 5-85210-018-8

Это произведение — плод творчества многих лет писателя Сергея Голицына, одного из представителей знаменитого княжеского рода Голицыных.

Удивительная память Сергея Голицына возвращает читателям из небытия имена сотен людей, так или иначе связанных с древним родом.

Русский Север, Волга, Беломорстрой — такова неполная география «Записок» картины страшной жизни Москвы второй половины 20-х годов, разгул сталинских репрессий 30-х годов.

Воспоминания правдивы, основаны на личных впечатлениях автора и документах тех далеких лет, наполнены верой в победу добра.

Эти воспоминания не предназначались для советской печати и впервые вышли в свет в 1990 г. уже после кончины автора.

---

— Пророк Наум, наставь на ум.

Вообще-то я был хорошо подготовлен по русскому языку, по истории, по географии, по языкам французскому и немецкому. Даже если бы мои сестры учились в других учебных заведениях, все равно я выдержал бы экзамены успешно. А тут учительницы сразу начинали радостно вспоминать — кто Лину, кто Соню, расхваливать их, спрашивать, что они сейчас делают, потом спохватывались, задавали мне два-три вопроса и отпускали. Осечка произошла с природоведением, вернее, с анатомией человека, которую я вообще не проходил. Я ответил, что у человека двадцать ребер и соединяются они как сзади, так и спереди с помощью двух позвоночников. А на вопрос учительницы, каких двух видов бывает человеческая кровь, я ответил, что черная и праведная. Когда же удивленная учительница потребовала объяснений, я патетически продекламировал:

И вам не смыть своею черной кровью

Поэта праведную кровь.

По природоведению я был принят условно, с тем чтобы через месяц вторично сдать экзамен, что я и выполнил.

Предстоял последний экзамен по арифметике. Ужас охватил меня. Учитель-то был, оказывается, новый, только в том году поступивший и, значит, не знавший моих сестер.

И он прошел мимо меня — высокий, несгибающийся, в свирепых очках, с маленькой козлиной бородкой на узком лице. Я его сравнил с палачом. В класс по очереди входили его жертвы — мальчики и девочки. Едва ступая, я вошел через роковую дверь и положил на столик свой экзаменационный листок.

— Садитесь, — не глядя на меня, произнес грозный математик.

Я сел на кончик стула. Он прочел листок и сразу взглянул на меня. Я готов был провалиться в преисподнюю. Но он задал мне такой вопрос, какой я никак не ожидал. И я тут же понял, что спасен.

— Скажите, пожалуйста, что — Владимир Голицын, который учился в гимназии на Староконюшенном, вам не родственник?

— Он мой старший брат! — воскликнул я, ликуя.

— Хороший был юноша, хотя с математикой порой не ладил и по поведению не всегда… А скажите, пожалуйста, где он сейчас и что он делает?

И тут я увидел, что очки экзаменатора вовсе не свирепые, наоборот поблескивают доброжелательными зайчиками.

Я сел на своего резвого конька и без запинки помчался рассказывать какой мой брат талантливый художник, как он путешествовал по северным морям, как строил корабль «Персей», упомянул о малице и о шекльтонах.

Учитель — его звали Андрей Константинович Исаков — изредка вставлял:

— Как интересно! Как интересно!

Только было я собрался рассказывать о предстоящей женитьбе Владимира, как в класс вошла учительница.

— Андрей Константинович, вы совсем замучили мальчика, — сказала она. Там целая очередь, мамы волнуются.

— Да, да, — спохватился он, — задам последний вопрос. — И, обернувшись ко мне, он спросил: — Дайте, пожалуйста, четкое определение, что такое составные именованные числа?

Я как раз только что это повторил и потому отрапортовал без запинки.

— Очень хорошо! — сказал учитель и поставил закорючку в экзаменационном листке.

Я выбежал и, не стесняясь многих тетей, мальчиков и девочек, подскочил к матери и крикнул нарочно громко:

— Выдержал!

Так я стал ежедневно ходить пешком со Спиридоновки на Плющиху. Конец был порядочный. По Садовому кольцу, где двигался трамвай «Б», большую часть пути я мог бы проезжать, но мать мне сказала, что денег у нас очень мало, а пешком ходить полезно, к тому же мы вот-вот должны переехать на новую квартиру, от которой до гимназии будет совсем близко.

Я не оговорился, написав слово «гимназия» вместо слова «школа». Все так называли то учебное заведение, в котором я начал учиться. Когда меня спрашивали, где я учусь, я неизменно гордо отвечал: в женской гимназии!

Еще до революции Алферовская гимназия славилась в Москве как одна из лучших; там обучались дочери состоятельных родителей, учились не только мои сестры, но и наши троюродные — три девочки Гагарины, а также дочери Шаляпина, дочери Нестерова, Марина Цветаева.

Славилась гимназия своими учителями. Ученики их не только любили и уважали, а боготворили. Много лет прошло с тех пор, как я кончил гимназию, а всегда с благодарностью вспоминаю своих учителей и учительниц. Все свое время, все силы, всю энергию они отдавали детям, стремились воспитать просто хороших людей.

Ольга Николаевна Маслова, учительница русского языка — очень некрасивая, с чеховским пенсне на сморщенном лице, с непомерно развитой нижней челюстью. Она ежедневно ходила пешком с Антипьевского переулка, шагала по-мужски крупным шагом, ее высокую прическу прикрывала старомодная шляпка с перьями. Когда она шла, к ней присоединялись дети, еще и еще, она им что-то рассказывала по пути, наконец толпой входили в гимназию. Она снимала старенькое пальто и оказывалась в "старомодном ветхом шушуне" с раструбами на рукавах. В моем классе она не преподавала, но если кто-либо из учителей заболевал, она его заменяла и целый урок о чем-то рассказывала. И сейчас я помню ее лекцию о Метерлинке. Благодаря ей я хорошо знаю и люблю его творчество.

Три сестры Золотаревы — Маргарита, Лидия и Людмила Ивановны. Первая была начальницей, когда я поступил в гимназию, и режиссером тех спектаклей, в которых я участвовал, вторая преподавала у нас рисование и постоянно меня расхваливала, третья учила в младших классах, и я ее почти не знал.

Антонина Николаевна Пашкова тоже занималась с маленькими. Она была тем, что сейчас называют замдиректора по воспитательной части, жила в самой гимназии во втором этаже и постоянно со мной разговаривала о моих сестрах, чему я очень гордился.

Елена Егоровна Беккер, учительница географии, — очень умная, живая, интересная немка с длинным носом, отчего на нее постоянно рисовали карикатуры. Она тоже со мной часто разговаривала. И тоже жила в гимназии.

Юлия Федоровна Гертнер, учительница немецкого языка, — очень строгая, все ее боялись, но одновременно и любили.

Были учителя, которые, как, например, Андрей Константинович, поступили недавно, но основной костяк преподавателей являлся алферовским, они хорошо знали и боготворили основателей гимназии — Александру Самсоновну и ее мужа Александра Даниловича Алферовых. Она была начальницей, он — учителем литературы. И этот костяк преподавателей, из коих многие молодые сами кончали Алферовскую гимназию, во всем стремился следовать тем заветам и тем принципам, которые выработали оба супруга.

Сейчас в педагогических трудах их имена не упоминаются, так же как забыта деятельность крупнейшего русского педагога Василия Порфириевича Вахтерова (1853–1924), долголетнего председателя Российского союза учителей и автора нескольких хрестоматий и учебников. В свое время на приглашение Луначарского работать в Наркомпросе он ответил, что не может сидеть за одним столом с теми, у кого "руки в крови".

Когда Вахтеров думал о крови, он, наверное, вспоминал своих ближайших сподвижников по преподавательскому поприщу — супругов Алферовых. Зимой 1918/19 года за ними пришли и увели под конвоем. А несколько дней спустя ошеломленные москвичи прочли в газетах их фамилии в списке расстрелянных. Без следствия! Без суда! В том списке значились и другие представители московской интеллигенции. Но прошло несколько лет имена тех погибших потускнели, а ореол мученичества вокруг Александры Самсоновны и Александра Даниловича продолжал светить кровавым светом в стенах основанной ими гимназии. Их дух словно витал по классам, по коридорам, по залу. И ученики, подобно мне явившиеся в это здание уже после их смерти, от своих старших сестер твердо усвоили, какими благородными людьми были оба безвинно погибших. Мальчики и девочки потихоньку передавали свое преклонение перед их памятью тем своим одноклассникам, которые попали в гимназию, потому что жили недалеко*.[12]

И это преклонение, и эта боль от сознания, что погибли ни за что ставшие легендарными замечательные педагоги, прошли через все мои годы учения. Их смерть сплачивала между собой в более поздние времена бывших учеников. И когда, может быть даже полвека спустя, я встречался с теми, кто учился в Алферовской гимназии, старше или моложе меня, то невольно в моем сердце возникало особенно теплое чувство к ее основателям. И, наверное, не случайно среди бывших алферовцев разных поколений так много оказалось тех, кто побывал в лагерях и кто там погиб.

Была еще причина, почему в стенах гимназии царил крамольный, с точки зрения Советской власти, дух. Скаутское движение в России началось незадолго до германской войны. Оно перешагнуло через революцию и привлекло подростков своей романтикой, романтичными названиями подразделений, знаками, нашивками, формой одежды — куртки цвета хаки с карманами, короткие штаны, голые коленки, широкополые шляпы. В Алферовской гимназии был отряд скаутов, собиравшийся на спортивные сборы.