Кристоф Виланд - История абдеритов

• Название: История абдеритов
• Автор: Кристоф Виланд
• Издательство: Наука
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1978

Древнегреческий город Абдера, расположенный во Фракии, прославился в истории человечества глупостью своих жителей, так же как немецкий город Шильда или швейцарский город Лаленбург. Единственный здравомыслящий человек в Абдере – философ Демокрит. Абдериты обвиняют заезжего Еврипида в том, что он на себя много берет, критикуя постановку своей же пьесы, судятся из-за тени осла, испытывают лягушачьими языками своих жен на верность и разводят квакающих «священных животных» до тех пор, пока из-за расплодившихся лягушек всем жителям приходится перебраться в другое место.

«Все человеческие расы изменяются от переселения, и две различные расы, смешиваясь, создают третью. Но в абдеритах, куда бы их ни переселяли и как бы они ни смешивались с другими народами, не заметно было ни малейшей существенной перемены. Они повсюду все те же самые дураки, какими были и две тысячи лет тому назад в Абдере».

---

Председатель открыл заседание краткой речью. Герольд снова потребовал тишины. И сикофантам обеих сторон предложили изложить жалобу и ответ на нее. Уже одна возможность блеснуть своим искусством в процессе об ослиной тени необыкновенно ободряла сикофантов, слывших мастерами своего дела. И можно легко себе представить, какое усердие проявили они, когда ослиная тень сделалась важным предметом для всей Абдеры и разделила город на две партии, каждая из которых рассматривала дело своего клиента как свое собственное. Со времен возникновения Абдеры не было еще ни одного судебного процесса, столь смешного и столь серьезно разбиравшегося. В подобном случае сикофанту вовсе и не требовалось быть гением, чтобы превзойти самого себя.

Тем более достойно сожаления, что всеистребляющая рука Времени, которой не избегли и не смогут избегнуть многие великие создания гения и остроумия, не пощадила, увы, насколько нам известно, и подлинники этих двух знаменитых речей. Но кто знает, быть может, какому-нибудь будущему Фурмону или Севену,[311] занимающемуся поисками старых рукописей, со временем удастся разыскать их список в пыли какой-нибудь старинной греческой монастырской библиотеки? Или ate, если это маловероятно, то кто знает, не станет ли с течением времени сама Фракия владением христианских государей, которые, по примеру некоторых великих королей нашего философско-героического века,[312] сочтут для себя честью быть могучими покровителями искусств, основывать академии, делать раскопки исчезнувших городов и пр. И кто знает, возможно, и настоящая история абдеритов, как бы она ни была несовершенна, будет переведена в будущем на язык этой лучшей Фракии и даст повод какому-нибудь новофракийскому Мусагету[313] воскресить город Абдеру из пепла? И тогда, без сомнения, отыщутся переписка и архив знаменитой республики, а в нем все подлинные акты процесса об ослиной тени, об утрате которых мы сожалеем. Во всяком случае, приятно подобным образом переноситься на крыльях филантропическо-патриотических мечтаний в будущее и наслаждаться счастьем наших потомков, счастьем, верным залогом которого служит нам постоянное совершенствование наук и искусств, просвещающих и улучшающих образ мыслей, вкусы и нравы!

А пока некоторым утешением для нас служит то, что мы имеем возможность представить хотя бы отрывок из этих речей, извлеченный, как и данная история, из тех же бумаг. В подлинности его нисколько не следует сомневаться, ибо любой читатель, обладающий нюхом, сразу же почувствует дух абдеритства, исходящий из речей. Такой внутренний довод, пожалуй, всегда, в конечном итоге, – лучший довод, чтобы отличить произведение любого смертного, будь это Оссиан[314] или же фиговый абдерский вития.[315]

Глава тринадцатая Речь сикофанта Физигната

Сикофант Физигнат, защитник зубодера Струтиона, получивший слово первым, был человеком среднего роста, крепкого телосложения и с могучей грудью. Он очень гордился тем, что являлся учеником знаменитого Горгия[316] и считал себя одним из величайших ораторов своего времени. Но в красноречии, как и во многих прочих областях, он был законченный абдерит. Его необыкновенное искусство заключалось в том, что, желая придать своим многословным речам больше живости и выразительности посредством разнообразных модуляций голоса, он, как белка, перескакивал с одного звукового интервала на другой в пределах целой полутораоктавы и при этом так гримасничал и жестикулировал, словно слушатели могли его понять только с помощью жестов. Тем не менее нельзя отрицать его умения довольно искусно и бесцеремонно использовать всевозможные приемы, чтобы располагать к себе судей, сбивать их с толку, взывать к противной стороне и вообще представлять дело лучше, чем оно есть, а при случае рисовать трогательные картины, как это отлично увидят из его речи проницательные читатели и без нашей помощи.

Физигнат предстал перед Советом во всем бесстыдстве сикофанта, вполне уверенный, что его слушателями будут абдериты, и начал так:

Благородные, почтенные, мудрые и полномочные члены Совета четырехсот!

Если когда-нибудь и проявлялось во всем своем блеске превосходство государственного устройства нашей республики и если я когда-либо и появлялся перед вами с гордым сознанием того, что значит быть гражданином Абдеры, то это как раз случилось в сей великий торжественный день, когда перед этим достопочтенным высочайшим судилищем, перед этим полным ожидания и живого участия множеством народа, перед огромным стечением иностранцев, привлеченных сюда молвой о необычайном зрелище, должна решиться тяжба, которая в менее свободном, менее хорошо устроенном государстве, даже в Фивах, Афинах, Спарте, не была бы сочтена столь важной, чтобы занять, хотя бы на минуту, гордых блюстителей общественного блага. Благородная, достохвальная, трижды счастливая Абдера! Лишь ты одна наслаждаешься безопасностью и свободой под охраной законов, для которых священны даже самые маловажные, самые сомнительные и самые запутанные права граждан, ты одна наслаждаешься безопасностью и свободой, лишь тень которых существует в других республиках, как бы ни кичилось их патриотическое тщеславие своими прочими преимуществами!

Скажите мне, в какой другой республике тяжба между простым гражданином и беднейшим человеком из народа, тяжба из-за каких-то двух-трех драхм, тяжба из-за предмета, столь незначительного, что законы о собственности, кажется, даже забыли его упомянуть, тяжба из-за того, что, по мнению иного тонкого диалектика,[317] не заслуживало бы и названия вещи, короче, распря из-за тени осла могла бы стать предметом всеобщего интереса, делом каждого и, следовательно, если так можно выразиться, как бы делом всего государства? В какой другой республике законы о собственности настолько точно определены, настолько гарантируются взаимные jura vel quasi[318] граждан от произвола служебных лиц, а самые маловажные притязания или требования беднейшего человека в глазах властей столь важны и значительны, что даже высшее судилище республики не считает ниже своего достоинства торжественно собраться и вынести приговор по поводу сомнительного права на ослиную тень? Горе тому человеку, который при этих словах с неудовольствием вздернет нос и, руководствуясь глупыми детскими понятиями о великом и незначительном, с безрассудной насмешкой будет взирать на то, что составляет высшую честь нашего правосудия, славу наших властей, торжество абдеритства и каждого доброго гражданина! Горе тому человеку, – я повторяю это дважды и трижды, – который не в состоянии это почувствовать! И благо республике, для которой и ослиная тень ни в коем случае не является мелочью, коль скоро заходит речь о гражданской справедливости, о сомнениях относительно понятий «мое» и «твое», составляющих опору всякой безопасности граждан!

Но если я, с одной стороны, с пылом патриота, со всей справедливой гордостью истинного абдерита чувствую и признаю, что эта тяжба явится для грядущего потомства не только блестящим свидетельством превосходного управления нашей республикой, но равно также беспристрастного постоянства и неусыпной заботы, с которыми наше славное правительство удерживает в своей деснице весы Справедливости; то, с другой стороны, я вынужден немало скорбеть и об утрате той прямодушной простоты наших предков, об исчезновении того гражданского и доброжелательного образа мыслей, той взаимной услужливости, которая способна добровольно из любви и дружбы или, во всяком случае, из желания мира поступиться чем-то в своих безусловных личных правах! Короче, как вынужден скорбеть я об упадке наших добрых старых абдерских нравов, ибо этот упадок является единственным источником недостойной, постыдной тяжбы, завладевшей нами! Могу ли я без стыда говорить об этом? О ты, некогда столь славная честность наших добрых праотцев, куда ты исчезла? И абдерские граждане, готовые прежде в любом случае из преданности к отечеству и добрососедской дружбы делить друг с другом и радость, стали теперь такими своекорыстными, такими скупыми и недружелюбными, – да что я говорю! – бесчеловечными, что отказывают своему ближнему даже в тени!

Но простите мне, дорогие сограждане… Я ошибся в выражении… Простите мне мое неумышленное оскорбление! Тот, кто оказался способен на такой низкий, грубый, варварский образ мыслей, то не наш соотечественник! Он просто терпимый нами житель, клиент храма Ясона, человек из подонков черни, от которого нечего было ждать лучшего, судя по его рождению, воспитанию и образу жизни, короче, погонщик ослов, не имеющий ничего общего с нами, кроме того, что он дышит одним воздухом с нами и ходит по той же земле, что и мы, но ведь это роднит нас и с самыми дикими народами гиперборейской пустыни.[319] Его позор клеймит лишь его одного, нас он не может затронуть. Абдерского гражданина, я осмеливаюсь это утверждать, никогда бы не обвинили в таком преступлении!