Филипп Контамин - Война в Средние века

• Название: Война в Средние века
• Автор: Филипп Контамин
• Издательство: Ювента
• Жанр: История
• Год: 2001
• ISBN: 5-87399-140-5

Книга известного французского медиевиста Филиппа Контамина посвящена истории средневековых войн. Автор исследует не только формы военных конфликтов, но и сопутствующие политические ситуации, эволюцию вооружения и представлений средневекового общества о войне. Издание изобилует увлекательными подробностями, ранее не известными российскому читателю.

---

Рукопись XV в. иносказательно определяет идеал благой войны, перечисляя «десять обвинений», которых не должно быть на турнирах знатных людей, если только они оказались виновными:

«Грабителей церквей
И отлученных от церкви
По злому умыслу убийц
Насильников девиц
Клятвопреступников добровольных.
Бежавших с поля боя.
Не могущих выиграть битвы.
Поджигателей,
Предводителей бандитов
И морских пиратов»[746]

Это значит, что «право в войне» (jus in bello) в сознании современников мало-помалу затмевало «право на войну» (jus ad bellum)[747] и во многом становилось просто кодификацией рыцарского идеала, запрещавшего действия, противные «всякому благородству и рыцарству». Заметим, однако, что этот идеал воплощался одновременно в нравственных императивах, регулировавших поведение военных, в правилах военной дисциплины, как и в ряде обычаев, традиций, ритуалов, свойственных миру военных (право оружия (jus armorum))[748].

Руководствуясь разными соображениями, власти и военные предводители часто стремились навязать своим войскам «рыцарскую дисциплину», следствием чего была не только некоторая гуманизация войны, но и укрепление боеспособности армий. Борьба с «дурными подвигами», с «кражами, грабежом, убийствами, святотатством, насилием женщин, поджогами, захватом людей»[749] была на пользу как государям, так и гражданскому населению. Вот почему военные ордонансы содержали приказы и предписания морального характера. Пример тому – «статуты, приказания и обычаи для войска», обнародованные Ричардом II в 1385 г.: они требовали, под страхом смерти, не осквернять Святое причастие и сосуды для Святых Даров, не грабить церкви, не нападать ни на клириков, ни на женщин, ни на гражданских лиц; грабеж домов вообще и потрава лугов также были формально запрещены[750]. Начиная с законов Фридриха Барбароссы (Lex pads castrensis, 1158 г.) различные законодательные тексты Империи отвечали той же цели. Так, один из них (Sempacher Brief, 1393 г.) брал под защиту женщин, а также церкви и другие святые места.

Однако усилиям, направленным на гуманизацию войны, противостоял целый ряд факторов, из которых можно выделить три основных:

1. Государства во многих случаях проявляли заинтересованность в том, чтобы, по-возможности, вести тотальную войну безо всякой пощады к противнику; понятие оскорбления величества, в частности, помогало оправдать массовое хладнокровное уничтожение людей. Во время Столетней войны английская монархия несколько раз давала примеры неукротимой жестокости. Позднее Людовик XI, как и Карл Смелый, отдавал своим войскам приказы все опустошать и без жалости убивать всех сопротивляющихся. Подобные жестокости встречаются, в масштабах вполне сравнимых, и во время крестовых походов против гуситов.

2. Право оружия, рыцарская дисциплина со всеми ограничениями, более или менее нравственными, могли в любом случае применяться только к армиям, набранным из благородного, феодального сословия; но в позднее Средневековье появляется очень много авантюристов, малочувствительных к рыцарским призывам: это наемники «Больших компаний» и «шкуродеры» во Франции, отряды кондотьеров в Италии, ландскнехты в Германии, албанские стратиоты времен Итальянских войн; они были самыми известными, не только свободно проявляли все свои дикие, садистские инстинкты, но и содействовали изменению общей атмосферы войны, хотя она и велась в основном традиционно военными слоями общества.

3. В противоположность аристократической войне, легко превращавшейся в большой полусерьезный полуразвлекательный турнир или серию авантюр и «военных приключений», которые были желанны и ценны сами по себе, война коммун, война народная предлагала поведение несомненно более жестокое: фламандские коммуны систематически уничтожали побежденных, не признавая практику выкупов, поскольку считали ее приманкой или проявлением низости. Когда рыцарская знать вступала в сражения с коммунами, то она неизбежно действовала таким же образом: в ответ на избиение французских рыцарей в сражении при Куртре были избиты фламандские ремесленники при Касселе и Розбеке. К этому способу ведения войны, лишенному всякой куртуазности, можно добавить военные обычаи ирландцев и швейцарцев: «Военный устав» Люцерна 1449 г. предписывал не брать никого в плен, а убивать; устав Цюриха 1444 г. счел необходимым запретить воинам вырывать сердце из тела мертвого противника и разрезать трупы; по свидетельству Фруассара, ирландцы «признают человека мертвым лишь после того, как разрежут ему глотку, как барану, вскроют живот, вырвут и унесут сердце, а по словам тех, кто хорошо знает их натуру, они его съедают, совершая большое преступление, выкуп же ни за кого не принимают»[751].

Если в конце Средневековья отношения между государствами выиграли с формальной стороны, по части вызовов и объявлений войны[752], перемирий[753], охранных грамот[754], мирных переговоров и договоров, и если растущие требования к дисциплине иногда помогали командующим лучше контролировать действия своих людей, то распространение наемничества, возросшая роль пехоты народного происхождения и обострение политических амбиций, напротив, часто влекли за собой рост насилия и жестокости во время военных операций, а требования государственного интереса увеличивали количество поводов для конфликтов.

5. СРЕДНЕВЕКОВЫЙ ПАЦИФИЗМ И ЕГО ПРЕДЕЛЫ

Учение Ветхого Завета, ограничительное толкование пацифистских стихов Нового Завета, унаследованная от римского права идея о том, что всегда дозволено сопротивляться силе силой и что «защита предусмотрена естественным правом, поскольку принадлежит не только человеческим существам... но и животным бессловесным»[755], так что даже клирики могут законно сопротивляться насилию, концепция религиозной истины как высшего блага, которую надлежит любой ценой защищать от угроз и нападок неверных и еретиков, ради чего Церковь выполняла самые разные мирские обязанности, а также то, что христианство со времени Константина, а позднее – Хлодвига, получило доступ к власти, – все это помешало средневековому пацифизму обрести определенную форму. Никогда Церковь наставляющая не осуждала все виды войн и никогда не предавала осуждению все типы воинов.

Тем не менее, не раз движения за мир, настоящие кампании ради умиротворения и примирения[756] развивались на Западе с разрешения, благоволения и при участии Церкви и духовенства. Папство, великие знатоки католического права и теологи испытывали явное беспокойство по поводу войн между христианами. Критерии справедливой войны, четко определенные со второй половины XII в., приводили к осуждению очень большого числа конфликтов, поэтому папы и их легаты особо благоволили к арбитражу, судебным инстанциям и переговорам. От Данте к Виклифу, от Марсилия Падуанского и Пьера Дюбуа, чешского короля Иржи из Подебрад к Эразму Роттердамскому передавалась неизбывная надежда – серьезный, хотя и иллюзорный проект создать под эгидой единой власти или суверенной ассамблеи новое христианское сообщество, где война была бы запрещена по закону и не известна на деле[757]. В отдельные эпохи мир становился настоящей политической концепцией, предметом всеобщих упований. И наряду с литературой о войне существовала литература о мире: «Книга мира» Кристины Пизанской, «Книга мира» Жоржа Шатлена, несколько речей и проповедей Жана Жерсона. Добавим, что если политики, светская и духовная элита не стремились к миру любой ценой и в общем полагали, что лучше справедливая война, чем неправый мир[758], то отношение народа было иным. «Все хорошо знают, что когда приходится судить и рядить о войне, то бедным людям лучше не мешаться, поскольку они только и мечтают о том, чтобы жить в мире[759].

Нравственное беспокойство по поводу войны вообще или частных конфликтов проявлялись тут и там. Петр Дамиани в XI в. заявлял, что «ни при каких условиях нельзя браться за оружие, дабы защитить веру Вселенской церкви; а еще менее дозволено людям прибегать к сражениям ради земных, преходящих благ»[760]. В XII в. некто Нигер протестовал против крестового похода, сомневаясь, что он совершался по воле Божьей[761]. Согласно разным французским хронистам, английский рыцарь Джон Корнуэльский, потеряв сына, убитого из пушки при осаде г. Мо в 1420 г., увидел в этом знаке то, что война ведется Генрихом V против воли Господа и неразумно; боясь погубить душу в этом несправедливом конфликте, он покинул экспедиционный корпус, вернулся в Англию и дал клятву никогда не воевать против христиан[762].

Наиболее законченное выражение средневековой идеи ненасилия следует искать у маргиналов, еретиков и симпатизирующих им. Пока нет углубленного исследования этой проблемы, наметим несколько отправных точек. В начале XIII в. группа вальденсов позволила папе Иннокентию III убедить себя вернуться в лоно официальной Церкви, но при условии освобождения от военной службы. Позднее в Италии таким же освобождением пользовались терциарии ордена св. Франциска, кающиеся и пребывающие в состоянии воздержания. Одна сторонница вальденсов, допрошенная в 1321 г. епископом Памье Жаком Фурнье, заявила: «Убийство христианина в любой войне является грехом»[763].