Салли Боумен - Темный ангел

• Название: Темный ангел
• Автор: Салли Боумен
• Издательство: Эксмо-Пресс, Континент
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1998
• ISBN: 5-04-001377-9

Никто из гостей на приеме, устроенном в честь кометы Галлея, не подозревал, что эта волшебная ночь завершится жестоким убийством, отбросившим зловещую тень на целых три поколения династии Кавендишей. Ни один мужчина этого семейства не мог противиться чарам обворожительной и опасной Констанцы. Любовь, надежда, обман – все смешивается в темном водовороте страсти, в который затягивает их блистательная и по-своему несчастная Констанца. Ее мрачная тайна становится проклятьем прежде всего для нее самой.

---

– Папа тоже молился об этом? – хотела я знать, но мать только хмурилась.

– Предполагаю, что да, Викки. По-своему. Всегда помни – важно молиться не только о себе. Ты не должна относиться к Богу, как к Санта-Клаусу, и просить его об изобилии подарков. Но если ты будешь просить у него хорошие вещи, правильные и достойные, тогда Бог прислушается к тебе. Он не всегда может удовлетворить твои пожелания или же… – Она помолчала. – Или же Он может удовлетворить их неожиданным образом, но Он слышит тебя, Викки. Я верю в это.

Было ли мое желание посетить свою крестную той достойной вещью, о которой я могла просить Бога? Какое-то время я взвешивала все «за» и «против»; наконец решила, что это достойная просьба. Меня учили аккуратности, и я столь же методично подошла к этой проблеме. Я молилась каждый вечер и каждое утро. Я молилась по воскресеньям, когда ходила в церковь. Раз в неделю я покупала свечку за пенни и зажигала ее, чтобы моя молитва обрела крылья. Я вежливо настаивала на своей просьбе: пожалуйста – Боженька – если – ты – считаешь – что – просьба – хорошая – позволь – мне – поехать – в – Нью – Йорк – и – остаться – с – Констанцей – если – на – то – будет – твоя – воля – благодарю – тебя – аминь.

Я молилась дважды в день в течение трех месяцев. И в конце этого срока, когда лето в Винтеркомбе стояло в самом разгаре, мое желание было удовлетворено. Мне стоило более внимательно прислушиваться к словам моей матери, может, потому, что оно было удовлетворено самым неожиданным образом.

* * *

До того, как это случилось, я вовсю наслаждалась летом. Я помню, что дни были солнечными и теплыми, но меня не покидало ощущение, что мир, затаив дыхание, чего-то ждет. Все вокруг было исполнено какого-то странного спокойствия. Где-то за границами этого безопасного мира что-то происходило, и порой мне начинало казаться, что я слышу далекие отзвуки – тихие и рокочущие, словно работает какая-то невидимая машина, мощь которой постоянно усиливается.

Через много лет мне стало понятно, что тот сиротский приют, который отнимал столько времени у моей матери и так ощутимо сказывался на средствах, выделяемых отцом, поддерживал связь со своим собратом в Европе. Тем летом мать отвела меня в сторону и объяснила, что планы изменились: она с отцом в июле и августе должны отправиться в Европу и заниматься судьбой сирот. Я удивилась, но не очень. Мать раз или два предпринимала такие путешествия в прошлом, обычно в обществе своей ближайшей подруги Винифред Хантер-Кут, которую она знала еще с времен первой войны. На этот раз, объяснила она, отец решил отправиться вместе с ними, потому что они не только собираются, как обычно, посещать европейские сиротские приюты, но и должны увидеться с друзьями в Германии, которые помогут им доставить некоторых детишек в Англию. На какое-то время, растолковала она, этим детям будет безопаснее находиться здесь, чем в своей родной стране. Необязательно, что они будут сиротами, осторожно намекнула она, скорее всего, правильнее считать их беженцами. Не всегда получается убедить власти выпустить их, вот почему с ней и Винифред отправляется отец – он бегло говорит по-немецки…

И тут, что было для нее совершенно не характерно, мать запнулась, и я поняла, что она о чем-то умалчивает, что-то утаивает от меня.

– Эти дети… родители потеряли их? – спросила я, и мать улыбнулась.

– Нет, просто им приходится расстаться на некоторое время. Просто так надо. Нас долго не будет дома, но ведь я не потеряю тебя? Ты будешь писать, Викки?

И я в самом деле писала каждый день, собирая письма воедино, так что получалось что-то вроде дневника, и ежедневно отсылала их по разным почтовым адресам. Сначала для меня было непривычно проводить лето в Винтеркомбе без родителей, но довольно быстро я привыкла к странной пустоте дома. Случались и развлечения. Заезжала и оставалась тетя Мод, каждый раз прихватывая с собой пачку новых романов в ярких обложках. Она несколько похудела, потому что перенесла в прошлую Пасху легкий удар, но ее любовь к сочинениям не уменьшилась. В сопровождении своих гончих являлся дядя Фредди. Они совершенно «выдохлись», насколько я понимала, потому что дядя Фредди больше не упоминал Ирландские дерби. На месте были Дженна и Вильям, а Шарлотта пребывала на безопасном расстоянии у «Даниелли», так что какое-то время не нужно было ломать себе голову, что бы такое еще придумать. Лето стояло в разгаре, мне все нравилось, хотя рядом не было родителей. И что лучше всего, я обрела нового друга.

Его звали Франц Якоб, ему исполнилось десять лет, он был немцем, и он был евреем. Он прибыл в первой партии детей-сирот и входил в небольшую группу из пяти или шести немецких мальчиков, которые держались слегка в стороне от английских ребятишек, которые каждое лето регулярно бывали в Винтеркомбе.

Скорее всего мои родители знали его семью, которая оставалась в Германии, но каковы бы ни были причины – может, просто потому, что он пользовался известностью как очень умный мальчик, – Франц Якоб держался в стороне от всех прочих. Он жил вместе с другими ребятами в спальном корпусе, который много лет назад был возведен на месте старой красильни и прачечной. Его приглашали, как и всех прочих, принимать участие в играх в крикет и в теннис, заставляли плавать и играть на свежем воздухе. Но, кроме того, каждое утро он являлся к нам домой, чтобы присоединиться ко мне за уроками.

Поскольку мама уехала, за ними следил мистер Бердсинг, уделяя особое внимание тому, в чем он был силен: истории, математике и здравомыслящей героической английской поэзии. Я не очень успевала по этим предметам и, оглядываясь назад, уверена, что мистеру Бердсингу было утомительно обучать меня, хотя, надо признать, он искусно скрывал свое нетерпение. Но с того дня, когда в моих занятиях стал принимать участие Франц Якоб, мистер Бердсинг будто расцвел.

Я отчаянно сражалась с многочисленными уравнениями, шаг за шагом продвигаясь вперед. Франц Якоб, чьи познания в английском были ограничены, предоставил мистеру Бердсингу возможность попрактиковаться в немецком, что сразу же вызвало у того прилив воодушевления. Во второй раз он пришел в восторг от его способностей в математике. Я помню, они сразу же начали со сложных уравнений: учебник был раскрыт, и Франц Якоб склонился над столом. Ярко светило солнце, в комнате было жарко, и я слышала, как скребет его перышко. Пока я складывала две суммы, Франц Якоб сделал все упражнение. Он преподнес его мистеру Бердсингу с легким поклоном, положив перед ним страницы. Мистер Бердсинг просмотрел их. Он кивал, щелкал языком, восторженно хмыкал. Сначала он был удивлен, а потом его лицо порозовело, что было признаком восхищения.

С этого момента мистер Бердсинг словно заново родился: он влетал в комнату для занятий с энергией, которая чувствовалась в каждом его движении. В первый раз я увидела отблеск того человека, которым он должен был стать – одаренного математика из Оксфорда, который по настоянию своего отца бросил академическую карьеру, чтобы принять обет святости.

На меня теперь почти не обращали внимания, и я ничего не имела против. Мистер Бердсинг мог дать мне учить поэму или заставить выписывать самые важные даты Реформации, но, хотя он был неизменно добр ко мне, огонька в его глазах не было, когда он выслушивал стихотворные строчки или перечень дат. Пламя его души теперь предназначалось только Францу Якобу. Они углублялись в вычисления, и мистер Бердсинг только потирал руки, раскрывая учебник.

Франц Якоб был ярким исключением, чего не могла не видеть даже я. Он не походил ни на одного из тех мальчиков, кого я раньше встречала.

Внешне он был невысок и хрупкого телосложения, но жилист и мускулист, что заставляло более рослых английских ребят остерегаться связываться с ним. У него было худое сосредоточенное лицо, карие глаза и тонкие темные волосы, которые, коротко подстриженные сзади, оставались длинными спереди, так что часто падали ему на глаза, и он нетерпеливым жестом отбрасывал их. Улыбался он редко, и в глазах его постоянно стояло выражение, которое мне не доводилось видеть и которого я так и не смогла понять, выражение, свойственное тем жителям Европы, чьи семьи неоднократно подвергались преследованиям в прошлом и могут пострадать снова; эти глаза не верили, что человек может быть счастлив. Он был по-старомодному вежлив и серьезен, но и одинок. Я тоже была одинока, потому что рядом не было папы и мамы; думаю, что тоже была очень серьезна и столь же старомодна: мне приходилось придерживаться образа жизни и образцов поведения, которые уже отмирали. И не стоит удивляться, что мы стали друзьями.

Все лето мы были неразлучны. Вечерами, когда он возвращался в спальный корпус к другим ребятам, мы из окон перемигивались фонариками по азбуке Морзе. Днем, по окончании уроков, он нередко оставался со мной в доме. Он стал просто любимчиком моей тети Мод, чей немецкий был ужасен, но достаточно выразителен. Тетя Мод просто бомбардировала его историями о кайзере Вильгельме, которого знала, но не любила. Она испытывала искреннее удовольствие, объясняя Францу, что можно есть и чего нельзя.