Екатерина Мурашова - Детдом

• Название: Детдом
• Автор: Екатерина Мурашова
• Жанр: Остросюжетные любовные романы

В третьем романе любовно-авантюрной трилогии «Анжелика и Кай» все сюжетные линии стягиваются в тугой узел. Четверо юношей и девушка из интерната для детей с нервно-психическими заболеваниями под руководством Аркадия организуют группу под названием «Детдом». Группа имеет успех. Одновременно в Россию возвращается выросший Кешка-Кай, к которому после сеансов психоанализа в Цюрихе, возможно, вернулась память. Кай знакомится с ребятами из ансамбля и принимает участие в их деятельности. При этом он безуспешно пытается заново выстроить отношения с дочерью Анжелики, которая когда-то, много лет назад, инициировала его возвращение к людям. А поиски креста Ефросинии не заканчиваются ни на минуту…

---

К тому времени он уже порядочно разбирал свое собственное устройство, и жалел, что в православии нет боевого какого-нибудь служения, орденов, вроде как, скажем, у иезуитов или там тамплиеров. Есть, конечно, странничество, но как-то это не совсем, казалось, по нему. В чем смысл? Ходить по миру с кружкой, собирать пожертвования на какой-нибудь монастырь… Раньше странники хоть живыми книгами и газетами были. А теперь? Телевизор, радио, кино, компьютеры вот появились…

Ему хотелось какого-нибудь конкретного дела, может быть, даже подвига. «Недоделок» – дразнили еще сверстники в школе. Так и оставалось: несмотря на годы, он как-то все не матерел, какая-то субтильность оставалась в теле, да и из души не до конца выветрилась романтическая легковесная восторженность. После окончания семинарии и рукоположения можно было бы жениться, взять приход с полуразрушенным храмом, недавно отданным Церкви государством (тогда было много таких) – и вот он тебе, подвиг. На много лет утруждения хватит…

Не по нему тогда показалось. Снова рванулся за увал, за пригорок, в синие дали. Куда от Бога убежишь? Только в грех, в объятия врага рода человеческого, не к ночи будь помянут. Грешен, грешен бессчетно…

Кто скажет, как занесло его в ту северную церквушку, что на полпути между Чупой и Керестью, где и приход непонятно из кого, и волки по ночам едва ли не в придел заходят, и в священнике неизвестно в чем душа держится… Что спрашиваешь, Фома неверующий?! Постыдился бы! Неужто до сих пор тебе непонятно, кто и как…

Почти полгода прожил в ветхом домике вдовца-священника, колол дрова, носил воду и был почти счастлив.

А потом однажды, завьюжной ночью, когда после бурана все стихает, и мир, как Божье творение, предстает во всей своей хрустальной, первозданной и пречистой красоте, в рассказе старика-священника ему открылось его служение… Он до сих пор помнит, как сверкали звезды на зеленоватом небе и значительно молчали огромные ели в синих снежных кафтанах. Трещали от мороза стены и ступеньки крыльца и уютно потрескивали дрова, горящие в печурке.

Уже сама по себе история выглядела какой-то сказочной, почти былинной, или уж вычитанной в детской книжке с потертой обложкой, на которой несколькими штрихами изображен летящий пиратский бриг. Он сам в отрочестве рисовал такие картинки и даже, рыжий «недоделок», осмеливался мечтать под одеялом, как однажды по праву ступит на прогретую тропическим солнцем и омытую штормовыми волнами палубу…

В истории, которую, буднично пришлепывая губами и то и дело отпивая жидкий, с брусничным листом, чай из выщербленной по краю кружки, рассказал ему старый священник, было все, чего только могла пожелать его душа: древние святые и древние же разбойники, украденные и пропавшие сокровища, драгоценный крест Ефросинии Полоцкой с бесценными реликвиями в нем, наступающие на Русь враги, вор старший и вор младший – раскаявшийся, изменивший свою жизнь…

– Он, Большой-то Иван, тогда меня спрашивал, а я ему и ответа дать не мог. Что я знаю, если столько лет вдали от большого мира? Он говорил: как так, священники тайну исповеди на бумажке записывают и в КГБ передают? Я, мол, доподлинно знаю. У меня кореш на этом самом погорел, да и в тюрьме, и в лагерях многие рассказывают. Скажи, святой отец, как это может быть? А почем мне знать, правда это или нет, если я сам этого КГБ в глаза не видел? Бога просил: вразуми! – да, видать, недостоин оказался. Не вразумил. Пришлось своим куцым умишком. Он говорит: ты – честный поп, это и по твоей житухе нищей видать, так хочешь, я тебе этот крест навовсе отдам? Остальное зарою, детишкам будущим в наследство, а крест – в твоей церквухе убогой святость лелеять будет. Грешен два раза: и за крест испугался (ты только подумай: одна из величайших святынь мира православного в строеньице, где я дверь, уходя, колом подпираю, чтоб от ветра не распахивалась! А ну как украдут лихие люди – на Беломорье их во все года немало было?!), и себе мороки не захотел, ушел, так сказать, от ответственности. Это ж, если б я, рукоположенный священнослужитель, такой крест принял, утаить-то от Церкви никак нельзя, что б там этот Иван про нее не думал. Ну и началось бы… суета сует, да всяческая суета… А я уж от этого за много лет отвык. Хотелось дожить свой век спокойно… Да вот не вышло! Грех на мне, мает меня, оттого и перед тобой нынче исповедуюсь…

Иван все мои сомнения, как умный человек, понял правильно. Хорошо, сказал, святой отец, сделаем так: я вместе с женой тут где-нибудь неподалеку осяду и буду жить честной христианской жизнью. Крест и прочее покуда спрячу понадежнее. Поглядим, как на святой Руси дальше дела повернутся. Если все по-старому будет, так не обессудьте, детям своим по нашему воровскому обычаю тайну передам. Ну а вы уж, святой отец, молитесь за меня, что ли. Я к вам иногда заглядывать буду…

Заглядывал редко. Я, каюсь, не ждал и не звал особенно. Тяжело мне с ним казалось. Слишком уж много в нем было нутряной, жильной силы, от которой мне – таракану запечному – ознобно делалось. Трус я, чего уж от тебя-то скрывать. Честный, верующий, старательный, за всю жизнь ни дня без утруждения мирского или молитвенного не провел – но трус! Вот и нынче свою маету на тебя перевалить норовлю…

Погиб Большой Иван несколько лет назад. Утонул в шторм, лодка перевернулась. Жена его утонула, и дочка тоже. Мальчишка выжил, но ума, видать, от потрясения лишился. Живет в зимовье с псом диким образом, от людей прячется. Я пытался приманить его, но даже увидать не сумел… Грех на мне… Но вот тут недавно ученые приезжали, я от людей слышал, что он с ними как будто бы якшался, и даже разговаривать начал…

Это была тайна!

Тайна, самым прямым образом гнувшая к земле старого трусливого священника (он уж и ходил не по двору, только опираясь на палку), горячила и разгоняла его собственную кровь! Он тогда, помнится, даже вышел в одной рубахе на крыльцо и растер снегом лицо, шею, предплечья.

Успел ли Большой Иван поведать сыну свою тайну? Ведь он явно не собирался умирать и думал жить со своей семьей еще долго и счастливо. Но, с другой стороны, кому, как не бывшему вору, знать о превратностях судьбы-злодейки? Что это такое: передать тайну по воровскому обычаю? Что именно имел в виду Иван, разговаривая со священником? Какой-такой воровской обычай передачи тайн? И если сын Большого Ивана все же что-то знает, то что он с этим знанием станет делать? Особенно, если учесть, что мальчик совершенно одичал… Но вот еще появились какие-то ученые. Должно быть, биологи или геологи, больше на диком Беломорье ни у кого, вроде бы, дел нет. Если им удастся мальчика разговорить, значит, крест-святыня опять может оказаться в руках людей неверующих…

Вот он – подвиг! Вот оно – прощение и искупление всех грехов. Вот оно, исполнение своей задачи, которая всегда зналась, мерещилась на грани сна и бессонницы, тянула за синий горизонт, под недостижимую арку радуги – райского моста. Не случайно, значит, мерещилась! И, конечно, Господь призвал к исполнению этой задачи именно его, а не согнутого крючком старика… Он с трудом удерживался от того, чтобы по-мальчишески не запрыгать от радости.

Подбросил дров в и так жарко пылавшую печь. Выпил воды из горлышка кувшина, плеснув себе на грудь. Проходя, склонился и от избытка чувств поцеловал пятнистую руку старого священника. Тот в испуге отдернул кисть.

– Не бойтесь, святой отец! – рассмеялся он. – Вы расскажете мне все, что знаете, а я пригляжу за этим мальчиком, и, коли это вообще возможно, верну крест Ефросинии нашей матери церкви!

– Благослови тебя Господь! – сказал старый священник, перекрестил его и заплакал.

Глава 6

Анжелика сидела за компьютером и писала письмо. Настя Зоннершайн лежала на тахте на животе и просматривала старый пожелтевший альбом с вышивками и мережками, который достался Анжелике от ее прабабушки. Анжелика не раз предлагала Насте забрать этот раритет себе, так как ни она сама, ни Антонина никогда никаких склонностей к художеству не проявляли. Настя всегда отказывалась.

– Теть Анджа, как вы не понимаете! Вот я посмотрю их, восхитюсь (даже во взрослом состоянии Настя не всегда верно спрягала глаголы и склоняла существительные) , а потом еще года два их не вижу. И каждый раз, как вспомню, они у меня другим боком поворачиваются, и что-то изменяется. А подглядеть нельзя, к вам ехать лень, вот и получаются новые композиции…

Анжелика считала, что логика художников закономерно должна отличаться от логики обычных людей, и потому с Настей никогда не спорила.

– Теть Анджа! – вспомнила Настя, оторвавшись на мгновение от созерцания разноцветных узоров. – Вот вы тогда, помните, нам с Тосей про варенье рассказывали? Так я тогда же еще, пока ощущение на языке и перед глазами не забыла, сделала композицию для внутреннего дизайна. Ночь сидела, день и еще одну ночь. Потом неделю отсыпалась. Называется: «чай с вишневым вареньем». Вишневое с коричневым и чуть-чуть золотистого, как будто бы на чашке и на блюдечке ободок. Чаинки кружатся, листья вишневые, и ягодки… Понимаете? И вот, мне агентша сегодня сказала, что сразу же, с колес аж три шутки уже купили. Ну, придется, конечно, под индивидуальные проекты еще немного покумекать, но это уж ерунда, не работа. Одна кафешка в Москве, один массажный салон с бордельным уклоном у нас, и еще, представьте, для себя – олигарх откуда-то из Краснодара. Наверное, он тоже вишневое варенье в детстве любил… Хи-хи-хи! – Настя засмеялась своей собственной шутке и, аккуратно послюнив палец, перевернула шуршащую страницу альбома. – Теть Анджа, вы меня слышите вообще?