Джон Барт - Плавучая опера

• Название: Плавучая опера
• Автор: Джон Барт
• Жанр: Юмористическая проза

---

Гаррисон попыхтел сигарой, мы встали.

- А может, и хорошо бы сделал, - откомментировал он, кладя на стол четвертак для официантки. Потом принес наши соломенные шляпы, и через вестибюль мы вышли на улицу. Да, а описывал я уже его внешность? Я ведь не профессионал в литературе, могу и пренебречь такими деталями. Так вот, он грузноват - весит фунтов двести, пожалуй, - но фигура у него все еще стройная, хотя от сидячей жизни кое-где выпирать начинает. Черты, прямо-таки чеканные, когда мы познакомились, теперь стали немного расплывчатые, а щеки, живот уже очерчены не так твердо - вот раньше, когда он играл в теннис и скакал на лошадях, было иначе. Волосы еще густые - они у него вьются жесткими завитками, русый цвет приятно смотрится рядом с бронзовым загаром, скрывающим розовые прожилки на лице (давление у него, думаю, выше моего, но ниже, чем у Марвина), а глаза, зубы, руки - все превосходное. На вид настоящий здоровяк наш Гаррисон, подобранный такой, чистенький. Какой-нибудь изможденный от чахотки коммунист, разумеется, ненавистью изойдет, на него глядя, да и салонный коммунист из тех, кто хорошо питается, рядом с душкой Гаррисоном сильно проигрывает. Я лишь про некоторые особенности Гаррисона писал, имеющие отношение к рассказу, а оттого он у меня вышел не такой симпатичный, как был на самом деле, - ну, уж извините, ведь книга-то не про него, так что не стану дополнять портрет. Только замечу еще, если не успел раньше, что ни дураком он не был, ни нытиком - ни в коем случае. Наоборот, очень даже не глуп, умеет проявить и ловкость, и великодушие, а в обращении очень приятен. Больше скажу: если бы мы жили в разумном мире и мне бы, допустим, дали возможность сделаться кем захочу, так я бы Тоддом Эндрюсом сделаться уж никак не захотел. Я бы предпочел стать кем-нибудь очень напоминающим моего друга Гаррисона Мэка.

- Как там маринадные дела, Тодд? - окликнул меня судья, когда мы выходили, - он целые дни сидит у входа на тротуаре, окрестную жизнь наблюдает. Это он, понятно, про завещание спросил, за разбирательством следит с самого начала, и чем дальше, тем ему только интереснее. - Отспорили уже денежки-то, джентльмены, или пока нет?

Вообще-то я бы охотно ему растолковал что и как, поскольку соображает он хорошо, хоть профессионально и не слишком подготовлен, и мой тактический маневр уж наверняка оценил бы по достоинству. Но при теперешних обстоятельствах, разумеется, и думать было нечего.

- Все по-старому, судья, - сказал я, стараясь погромче выговаривать. - Война продолжается, посмотрим, чья возьмет.

- Сомневаюсь я, что республиканцы долго продержатся, - говорит он уверенно. - Пока еще упираются, только вряд ли устоят. Русские за них, но за Франко-то немцы, а, как ни крути, из немцев вояки лучше, чем из русских. Немцы - они, конечно, тупые, но хорошим собакам тоже ума большого не требуется. А русские тупые, но вроде волов.

Гаррисону не терпелось поскорее кончить этот разговор. Мне, наоборот, были любопытны эти прогнозы, ведь судья газеты читать умеет, а прочитывает штук пять-шесть от доски до доски каждый день. Он, кстати, первым предсказал, что Ролло Мура не переизберут, и на этом его предсказании основывались мои планы, хотя среди балтиморских республиканцев никто пророчества судьи не подтверждал.

- Так, думаете, Франко скоро победит, а?

- Года два, думаю, ему еще повозиться придется, - сказал судья. - Ну, к тому времени как бы вообще все вверх тормашками не полетело.

- Ну да! - Гаррисон даже поежился.

Я сердечно попрощался с судьей - ведь скорей всего нам больше не увидеться, а он был из тех обитателей нашего города, которые мне особенно нравились, - и прошелся с Гаррисоном до его машины, припаркованной на Поплар-стрит.

- Заглянешь вечером на коктейль? - осведомился он, садясь за руль.

Я наклонился и через стекло поблагодарил:

- С удовольствием, премного обязан.

Кадиллак Гаррисона взревел.

- Не чувствуй себя обязанным, - усмехнулся он. - Заходи, после четырех мы все время дома.

Он покатил вдоль застроенной кирпичными домами улицы, плавившейся под горячим солнцем. Я побрел к гостинице вздремнуть, как обычно, и думал о Гаррисоне - приятно было вспомнить наш разговор. С решением торопиться пока не буду, но этот наш ленч сильно увеличил его шансы выиграть тяжбу.

XVII. ЗАПОЛНЕНИЕ КАНВЫ

Описываемый мной день, подразумевая погоду, был из редких в округе Дорчестер и вообще на восточном побережье, где всюду вода - океан, и залив, и устья всевозможных речек, ручьев, бухточки, заводи, топи, каналы, - а поэтому температура чаще всего какая-то странная. А тут вдруг выдалась теплынь (пока я добрел до гостиницы, на термометре было уже 95) да к тому же сушь. На мне были костюм, рубашка, фуфайка, сверху шляпа, а Поплар-стрит - улица, где не бывает тени, но ни капельки не выступило, и тело мое напоминало кость, белеющую среди пустыни, - замечательное ощущение, лучше не выдумать. В такой день тянет посидеть, уединившись, где-нибудь среди дюн на атлантическом берегу, где ветерок и обычно тоже сухо, а воздух горячий, соленый, каким, должно быть, был, когда сотворялась Земля, - эта засуха предтворения, за которой придет влага порождения, - хорошо себя представляю, этакий святой Тодд Чесапикский, иссохшая, обветренная фигура, просолившиеся мощи, уселся наверху и разглядываю, как чайки с жадными криками носятся над песчаными склонами, круто сбегающими к морю, да над акульими плавниками, вымоченными в этом песчано-соленом растворе так, что уже и запаха никакого не осталось. Акации у здания, занятого "Народным трестом"[14], покрылись пылью, а где-то сзади в кронах высоченных тополей на Главной улице пряталась мелкая летучая живность и трескучими голосами - словно лопается на сковородке кукуруза - отпевала последний мой полдень среди живых. Отличный запах для самоубийства. В такой-то зной и суховей, наверно, и крови почти не прольется, так, налетит жаркий ветерок и легким поцелуем сотрет красное пятнышко, оставшееся на шее.

Скамейка для фланеров за перекрестком, где сходились Поплар-стрит, Локаст-стрит и Главная, была пуста, стариков потянуло в сон. Ослепительно сверкал в конце бульвара Чоптенк. Афиши "Оригинальной и Неподражаемой Плавучей Оперы Адама" виднелись в окнах всех контор по пустым улицам от кондитерской судьи до гостиницы - красные, белые, голубые афиши: словно город принарядился ко Дню независимости, а затем все - женщины, мужчины, собаки, служители похоронных бюро - отправились на парад куда-то еще.

В вестибюле гостиницы было светло и прохладно;

я перекинулся двумя словами с Джерри Хоги и пошел к себе. Вам не хочется меня сопровождать по коридору в мужской туалет? Если не хочется (всего минута, не больше), почитайте пока что, как я возобновил свой роман с Джейн Мэк. Загляните в конец третьей главы, где я изложил канву событий, которые, как мне представляется, увенчались тем, что Мэки ввергли меня в соблазн. Я там рассматриваю четыре вероятные формы, которые могли бы принять мои с ними отношения после того, как я их прервал поступком, дававшим им повод счесть себя оскорбленными, если руководствоваться понятиями, мною как раз отвергнутыми. Из этих четырех форм первая и четвертая (то есть полное охлаждение или возобновление сдержанно дружелюбных чувств, причем сдержанность им, помимо прочего, сообщит прекращение моего с Джейн романа) представлялись наиболее вероятными - после той сцены с Дороти Майнер у меня в кабинете, когда все прежнее между нами кончилось.

Однако эти расчеты строились с пренебрежением двумя вещами, предсказать которые решительно не было возможности.

Во-первых, буквально через несколько недель после нашего разрыва Джейн, которую все время подташнивало, отправилась к Марвину Роузу, и оказалось, что она беременна. Похоже, уже четвертый месяц, - давно бы могла удостовериться, но дело в том, что с такими делами у нее всегда был беспорядок. Марвину достаточно было одного взгляда, чтобы определить: "Скоро пополнение семейства!" - и тут уже самой ей до того сделалось все ясно, что чуть она в слезы не ударилась: какая же я была дура (потом она клялась, что в ту самую секунду, как Марвин ей про беременность сообщил, животик у нее прямо взял и выпер). Марвин ей успокоительное что-то дал. Помчалась она домой и ждет не дождется, когда Гаррисон со службы явится, уж такой восторг ею овладел. Только вот ведь как: входит он, она уж разлетелась его обрадовать, как вдруг мысль ее ослепила - четвертый месяц идет, не четвертая неделя или день четвертый, и тут же обо мне вспомнила, и в слезы, чуть не в обморок. А когда наконец собралась с силами Гаррисону сказать, он от растерянности и речи лишился.

Им обоим беременность эта нелегко досталась (о чем я, понятно, узнал лишь гораздо позже). В общем-то, несложно было устроить аборт, но они, видите ли, действительно хотели ребенка, уж несколько лет старались, да все не выходило. А теперь, спохватившись, принялись жалеть, что со мной Джейн не очень-то предохранялась, хотя надо было; но Гаррисон - он и правда святой, ни разу ее за беззаботность не попрекнул, а ведь Джейн, умница какая, обо всем ему честно сказала. Люди они современные, поэтому откровенно друг с другом говорили и все старались поточнее свои чувства выразить да по-умному решить, как им надо ко всему происходящему относиться.