Вирджиния Эндрюс - Долгая ночь

• Название: Долгая ночь
• Автор: Вирджиния Эндрюс
• Издательство: Вече, Персей
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1996
• ISBN: 5-7141-0120-0, 5-88421-052-3

Имя американской писательницы Вирджинии Эндрюс стало широко известно российским читателям после издания семейной саги в пяти томах: «Цветы на чердаке», «Лепестки на ветру», «Сад теней», «Сквозь тернии», «Семена прошлого». Новый роман прославленного автора «Долгая ночь» опять не оставит безучастными любителей любовного жанра.

Лилиан питала самые светлые надежды, живя в процветающем поместье Мидоуз до тех пор, пока не открылась тайна ее рождения. С этого дня начинается черная полоса в ее жизни: смерть любимой сестры и матери, унижения и гонения, надругательство отца, трагический финал первой любви, разорение семьи. Самоуверенный красавчик и повеса Билл Катлер готов вернуть поместье семье, если Лилиан выйдет за него замуж…

---

Все наполняло Евгению удивлением, и хотя бы на некоторое время это помогало ей забыть о болезни.

Она редко жаловалась. И, если ей становилось нехорошо, Евгения просто поднимала взгляд на меня и говорила:

– Я думаю, что мне лучше вернуться домой, Лилиан. Мне нужно немного полежать. Но ты останься со мной, – быстро добавляла она, – и расскажи мне снова о том, как Нильс Томпсон смотрел на тебя вчера, и что он сказал по пути домой.

Не знаю точно, когда я полностью осознала, но еще в самом раннем детстве я поняла, что моя сестра Евгения живет мной и моими историями. На наших ежегодных пикниках и вечеринках она видела многих мальчиков и девочек, о которых я рассказывала, но Евгения так мало с ними общалась, что зависела от моих рассказов о жизни за пределами ее комнаты. Я старалась привести своих друзей домой, но многим было неуютно в ее комнате, заставленной медицинскими инструментами, помогающими Евгении дышать, и бутылочками с лекарствами.

Я боялась, что большинство Детей, взглянув на Евгению, увидят, как она мала для своего возраста, и будут считать это уродством; я знала, что Евгения достаточно умна, чтобы понять, отчего этот страх и дискомфорт в их глазах, и в конце концов, оказалось проще рассказывать ей о ребятах.

Евгения лежала на кровати, закрыв глаза, и только мягкая улыбка блуждала на ее губах. Обычно я усаживалась рядом и принималась пересказывать все, что случилось за день в школе до самых мельчайших подробностей. Ей всегда было интересно узнать, что носят другие девочки, какие у них прически, и о чем они любят разговаривать и чем занимаются. Евгению интересовало кто и за что сегодня был наказан в школе. Но если я когда-либо говорили об Эмилии, Евгения просто кивала и говорила что-то вроде:

– Она просто хочет понравиться.

– Не будь такой всепрощающей, Евгения, – протестовала я. – Все это Эмили делает не только для того, чтобы понравиться мисс Уолкер или папе с мамой. Она хочет нравиться только самой себе. Ей нравится быть похожей на великана-людоеда.

– Но как ей это может нравиться? – спрашивала Евгения.

– Ты знаешь, как она любит командовать, как она иногда бьет меня по рукам в воскресной школе.

– Но ведь священник разрешил ей это делать, не так ли? – говорила в ответ Евгения.

Я знала, что это мама наговорила ей подобной чепухи, поэтому у Евгении возникают такие мысли. Возможно, мама хотела, чтобы Евгения верила в ее рассказы об Эмили. Тогда ей опять удалось бы избежать столкновения с реальностью.

– Но он не говорил ей, чтобы она полюбила это занятие, – настаивала я. – Ты бы видела, как загораются при этом ее глаза. Да она просто счастлива от этого.

– Эмили не может быть таким чудовищем, Лилиан.

– Она? Ты что, забыла о Пушинке? – ответила я, возможно, даже слишком жестко и холодно. Я видела, что Евгении больно от этих слов, и тут же пожалела о сказанном. Но выражение печали быстро исчезло с ее лица, и она снова улыбнулась.

– Расскажи мне теперь про Нильса, Лилиан. Я хочу послушать о нем, пожалуйста.

– Хорошо, – сказала я, успокаиваясь. Я всегда любила поговорить о Нильсе Томпсоне. Евгении я могла открыть свои самые сокровенные чувства. – Ему нужно подстричься. Его волосы падают прямо до носа. Каждый раз, когда я смотрю на него в классе, вижу как он занят тем, что убирает пряди волос с лица.

– У него теперь такие черные волосы, – сказала Евгения, вспоминая то, что я ей говорила пару дней назад, – черные, как смоль.

– Да, – улыбнулась я. Евгения внезапно открыла глаза и тоже улыбнулась.

– Он смотрел на тебя сегодня? Смотрел? – взволнованно спросила она. Как же могли иногда светиться ее глаза! Стоило только взглянуть в них, и я забывала, что Евгения так больна.

– Каждый раз, когда я смотрела на него, он тоже смотрел на меня, – почти шепотом ответила я.

– И твое сердце начинало биться сильней и быстрей, пока у тебя не перехватывало дыхание?

Я кивнула.

– Прямо как у меня, правда по другому поводу, – добавила она. И затем рассмеялась, раньше, чем я почувствовала горечь в ее словах.

– Что он сказал? Расскажи мне снова, что он говорил по дороге домой вчера?

– Он сказал, что у меня самая милая улыбка во всей школе, – ответила я, вспоминая слова Нильса. – Мы шли рядом, как обычно отставая на несколько шагов от Эмили и близнецов. Он пнул небольшой камушек, и взглянув, просто выпалил эти слова, и снова уставился под ноги. От неожиданности я не знала, что ответить. В конце концов, я пробормотала «спасибо». Это все, что я могла придумать. Мне нужно прочитать какой-нибудь мамин любовный роман, и тогда я узнаю, как нужно разговаривать с мальчиками.

– Да, все в порядке. Ты все правильно сказала, – заверила меня Евгения. – Я поступила бы так же.

– Правда? – Я задумалась. – Он ничего больше не сказал, а когда мы дошли до их поворота, Нильс проговорил: «До завтра, Лилиан», и заторопился прочь. Я знаю, наверняка, он был смущен и хотел, чтобы я сказала что-нибудь еще.

– Ты и скажешь, – заверила Евгения, – в следующий раз.

– Следующего раза не будет. Нильс скорей всего думает, что я дура.

– Нет, он не может так думать. Ты самая умная девочка в школе. Ты даже умнее Эмили, – гордо сказала Евгения.

Это было так. Из-за того, что я быстро научилась читать, я знала то, что знали только ученики намного старше меня. Я с жадностью прочитывала наши исторические книги, проводя часы в папином кабинете, внимательно просматривая его коллекцию книг об античной Греции и Риме. Здесь было много того, что Эмили не стала бы читать даже, если бы это предложила мисс Уолкер, так как Эмили считала, что эти книги о греховном времени и грешных людях. Следовательно, я знала гораздо больше ее о мифологии и античных временах.

Я также быстрее, чем Эмилия, умножала и делила. Это ее бесило. Помню, как однажды, я наткнулась на нее, когда она сражалась с колонками цифр. Я заглянула через ее плечо, когда она писала результат и сказала ей, что он не правильный.

– Ты забыла перенести сюда единицу, – сказала я, указывая ей ошибку. Эмили обернулась.

– Как ты смеешь подсматривать за мной и моей работой? Ты просто хочешь списать у меня, – обвинила она меня.

– Ну что ты, нет, Эмили, – возразила я. – Я просто хотела помочь тебе.

– Мне не нужна твоя помощь, и не вздумай указывать мне, что правильно и что – нет. Только мисс Уолкер может это делать, – раздраженно ответила Эмили. Я пожала плечами и ушла, но когда я оглянулась, то увидела, что она решительно стирает ответ, который был у нее на бумаге.

В буквальном смысле мы все трое росли в различных мирах, несмотря на то, что жили под одной крышей и имели одних и тех же родителей. Не важно, сколько времени я проводила с Евгенией, чем мы с ней занимались, и сколько я сделала для нее, я знала, что никогда не смогу даже представить всех ее переживаний, как тяжело все время проводить в доме и видеть мир только через окно своей комнаты.

Бога Эмили я действительно боялась. Она заставляла меня просто трястись от страха, когда угрожала мне Его гневом и отмщением.

Как он неблагоразумен, думала я, если может оставаться безразличным к несчастьям, заставлять страдать такого милого и доброго человека, как Евгения, и не замечать высокомерия и бездушности таких, как Эмили.

Эмили так же жила в своем собственном мире. Но не потому, что была беспомощна, как Евгения. Эмили добровольно заперла себя в стенах, отделяющих ее от реального мира, но это были не настоящие стены из дерева, покрытые штукатуркой и краской, это были стены гнева и ненависти. И каждую щелочку в них она зацементировала какой-нибудь библейской историей или цитатой. Я начала думать, что даже священник боится ее, вдруг она обнаружит какой-нибудь тайный его грех, который он однажды совершил, и расскажет об этом Богу.

И наверное, только я одна, несмотря ни на что, по-настоящему наслаждалась жизнью в Мидоуз: бегала по полям, кидала камешки в реки, вдыхала запахи цветов, и проводила много времени с рабочими плантации и знала всех их по именам. И я не могла представить себе, как можно запереться в какой-нибудь части дома и не обращать внимания на окружающий мир. Да, я была довольна жизнью в Мидоуз, несмотря на темное облако боли, связанное с моим рождением, неотступно следующее за мной по пятам, и даже имея такую сестру, как Эмили.

Мидоуз никогда не потеряет своего очарования, думала я и впоследствии. Грозы приходят и уходят, но затем всегда наступает теплая весна. Конечно, я тогда была маленькой. Я не могла даже представить, каким мрачным все может стать, каким холодным и чужим все окажется и какой одинокой я буду, когда моя безоблачная жизнь закончится.

Когда мне исполнилось двенадцать лет, я стала замечать некоторые изменения в моей фигуре, и это дало маме повод говорить, что я стану красивой молодой женщиной, цветком Юга. Было приятно, что тебя считают хорошенькой, и слышать от людей, особенно от приятельниц мамы, восторги по поводу мягкости моих волос, великолепного цвета моего лица и красоты моих глаз. Неожиданно мне начало казаться, что моя одежда становится мне тесной, и вовсе не потому, что я растолстела. Детские черты лица постепенно исчезали, моя мальчишеская фигура начала округляться и становиться более выразительной. Я всегда была худенькой девочкой с недоразвитой фигурой, хотя и не была такой неуклюжей, как Эмили, которая так быстро росла, что казалось, каждую ночь она вытягивается на несколько сантиметров. Из-за своего роста Эмили выглядела очень взрослой. Но это проявлялось только в ее лице, а развитие тела, казалось, остановилось, и ему не придавали никакого значения. Черты лица Эмили были лишены мягкости и нежности.