Юрий Антропов - Самосожжение

• Название: Самосожжение
• Автор: Юрий Антропов
• Жанр: Научная Фантастика

Главный герой антивоенного романа «Самосожжение», московский социолог Тихомиров, оказавшись в заграничной командировке, проводит своеобразное исследование духовного состояния западного общества.

---

— Сколько там уже, пап? — Сын собрал свою сумку и смотрел на часы.

— Без двадцати четырех.

— Опять бегом… — Гошка вроде как упрекнул кого-то, но только не себя.

Под моим взглядом он замялся, решая, стоит ли надевать новую куртку. Может, надернуть на себя старое пальтишко, доставшееся от отца и давно вышедшее из моды? Пожалуй, так оно будет лучше, говорил взгляд Гошки. Отец был сегодня не в духе. Его это порадует, что сын за модой не гонится, что главное для него сейчас — учеба, что в новой школе он получает прежде всего знания и относительно свободный режим.

Ход был рассчитан точно. Я не только смягчился, но и озаботился:

— Господи, да оставь ты это пальто! Сначала рукава удлинить надо и почистить, а потом уж носить.

— А что же я тогда надену?

— А куртку? — Я подошел к вешалке.

Только это и нужно было Гошке.

— Ну ладно…

С покорным видом он снял нейлоновую куртку, которую я привез ему в подарок. В джинсах и куртке сын выглядел и вовсе стройным юношей. Он задержался у зеркала, приглаживая рукой свои жесткие, слегка вьющиеся волосы.

«Господи, какое это счастье — взрослый сын!.. — мелькнула у меня мысль. — Скоро семнадцать. Лишь бы уберечь его…»

Я толком не знал, от кого и чего нужно беречь сына. То есть знал, конечно, как не знать, и знание это накапливалось во мне постепенно, вместе с опытом жизни, все эти годы, с момента рождения старшего сына, но во мне как в отце говорил сейчас прежде всего инстинкт — то великое таинственное чувство, которому вроде бы не нужен житейский опыт.

Ох, нужен, еще как нужен! Всего лишь два месяца назад я не волновался так за судьбу старшего сына, как волновался теперь. В мире было неспокойно, а ребята — это солдаты. Скоро Гошке идти в армию. Если не поступит в институт. Но и сейчас, когда он еще был совсем мальчишка, носивший джинсы вместо военной формы, с ним могло случиться все, что угодно. Перед Новым годом Гошку избили какие-то типы. Прямо у школы. На виду у всех. Следователю они сказали: «Мы его перепутали с другим…» Гошка отлежался в институте Склифосовского, у него было сотрясение мозга, и с тех пор болит голова и держится высокое давление. У меня кровь стыла в жилах, когда я представлял, как матерые дебилы пинают моего сына, что они могли и убить его, если бы не закричали испуганно маленькие девочки, выходившие из школы. Только тогда бандиты перестали бить Гошку и спокойно удалились прочь. И нашли их случайно. Но они и сейчас как ни в чем не бывало разгуливали на свободе — по закону считались несовершеннолетними, а пострадавший, как сказали в милиции, то есть Гошка, остался жив и вообще, дескать, ему не причинили тяжких физических увечий, из-за которых стоило бы затевать сыр-бор.

— Ну я пошел, пап… — Гошка пригладил свои волосы и, не помня обиды на меня за утренний разнос, потянулся к щетинистому лицу — поцеловать перед уходом.

— Ты не задержишься в школе?

— Нет.

— Может, я встречу?

— Не надо, пап. Все в порядке…

Сын не то чтобы стеснялся, что его, такого с виду здорового, взрослого, встречает у школы отец. Он прекрасно понимал, что в этом нет ничего зазорного. И ему было даже приятно, что моложавый спортивный отец, которого можно принять за старшего брата, поджидает его после уроков. Вдвоем — не один. Есть кому перехватить удар в спину, по затылку, самый подлый удар труса. И Гошка дорожил тем, что отец всегда готов подставить себя под этот удар. Но он по-своему тоже берег меня, не хотел, чтобы я понапрасну терял время. По теории вероятности, говорил он мне, теперь такое нападение повторится не скоро. На что я отвечал, что никакая теория тут не годится, когда действует закон подлости.

— Ну пока…

Я поймал себя на том, что слишком охотно соглашаюсь с Гошкой, все-таки надо бы встретить, а то, не дай бог, опять случится что-нибудь, а у Гошки и без того болит голова, но встретить его сегодня, по правде говоря, некогда, и вчера было некогда, и позавчера…

— Пока!

И каждый из нас, протянув руку как бы для пожатия, слегка шлепнул кончиками пальцев по сомкнутым пальцам другого.

Уже закрыв за сыном дверь, я спохватился: опять, негодник, ушел без кепки! Не нравится ему, видите ли, мех кролика. А ведь на дворе февральская стужа. Да у меня в его годы вообще ничего не было — ватная телогрейка и треух с матерчатым верхом.

Я рывком открыл дверь, пока сын не сбежал с лестничной площадки, прыгая, как всегда, через несколько ступенек.

— Георгий!

— А?.. — Сын замер в конце пролета.

— Опять не надел кепку!

— Тепло, пап… — У него. стал кислый вид.

— Тепло — под носом потекло… — пробурчал я, оставляя дверь открытой и на мгновение скрываясь в прихожей, чтобы снять с вешалки кепку. — Надень, пожалуйста, прошу тебя!

Гошка пошел наверх с неохотой, медленно преодолевая ступеньку за ступенькой, уже явно опаздывая, потому что выходил из дома всегда минута в минуту. Он возвращался теперь ко мне с такой нарочитой несуетливостью, чтобы я видел, что он опаздывает из-за этой задержки, видел и каялся бы, ругая себя за мелочную опеку над таким взрослым сыном.

Гошка не достиг и середины лестницы, когда я не выдержал и устремился к нему навстречу. Он молча взял кепку и небрежно — косо, некрасиво — напялил ее на голову. И, снова кивнув мне, но уже сухо, почти как чужому, так же медленно спустился вниз. Сдерживая себя, чтобы не подогнать его окриком, я подавленно слушал, как с глуховатой размеренностью выстукивают каблуки сына по бетонным ступенькам — все глуше и глуше.

«Сдернет ее, конечно, с головы! — в отчаянии подумал я. — Может, уже сдернул…»

Я захлопнул дверь и кинулся в чем был на балкон. Морозный воздух охватил меня. Боковым зрением я видел, что из правого окна, выходящего на наш странный, без перегородок, длинный балкон, тянувшийся вдоль трех квартир, на меня смотрит старуха соседка. Социологиня. А может, и не смотрит, а просто уставилась в окно, разбуженная криком Юрика.

Я поежился от холода. Я смотрел вниз, на козырек у подъезда. И сначала услышал, как гулко стукнула дверь, а потом увидел Гошку. Как ни странно, он был в кепке. Мне показалось, что она сидела на голове сына аккуратно. Но это только до угла дома, подумал я. Сейчас Гошка обернется и помашет мне рукой. А потом, скрывшись с глаз, сдернет со своей головы кепку и, скомкав ее, сунет в сумку.

Гошка шагал уверенно — так, будто определенно знал все наперед: и то, что его ожидает сегодня, и то, что ему назначено в ближайшем и отдаленном будущем. Но знал ли? Скорее всего, он просто не думал об этом. За него пока думали отец и мать. В основном отец, сказал я себе. Я вовсе не хотел даже заглазно обидеть этим Алину, умалить ее материнскую роль, но так оно и было на самом деле: основная тяжесть всех забот, больших и малых, лежала на моих плечах. Я тащил этот непомерный воз почти в одиночку. Не говоря уже о том, что меня съедала работа, хотя я и любил ее больше, чем все другие мыслимые занятия. Поэтому неудивительно, как бы в оправдание говорил я себе, что на меня иногда наваливается чудовищная усталость, и не только чисто физическая, и уже с утра одолевало предчувствие какой-то беды. Как сегодня, например.

«Это все стресс, — нарочито будничным голосом успокаивала меня Алина. — Почитай «Литературку» — ученые уверяют, что нынче это неизбежно».

«Значит, это вроде гриппа?» — ехидно уточнял я.

«В определенном смысле — да… — не обращая внимания на мой тон, говорила Алина. — Ведь в конце концов грипп — это тоже результат нервной деятельности организма».

«Человек — это не просто организм! — я накалялся моментально. — Ведь в конце концов тоже будет верно, что организмов — много, а людей — раз, два и обчелся!»

Незаметно для себя я повышал голос. Юрик бросал игрушки и замирал, глядя на меня — не испуганно, нет, а с удивлением и как бы даже с сочувствием. Мне становилось не по себе от мысли, что двухлетний ребенок может все понимать, и хуже всего, если он понимает неправоту отца. Неправоту! Потому что иногда я срывал зло на Алине или на Гошке, а последнее время и на Юрике, хотя очень любил его и был счастлив, что у меня появился второй сын.

Зло было непонятное, страшное в своей непонятности.

Оно порой накатывало вроде ни с того ни с сего.

Во всяком случае, так могло показаться со стороны.

Так думала, кажется, даже Алина.

Наконец Гошка обернулся на ходу, махнув мне рукой, так как заранее знал, что я торчу на балконе. И скрылся за углом. И сдернул, конечно, с головы кепку.

Я вернулся в комнату. Меня слегка знобило. Из кухни доносился звонкий голос Юрика:

— Не хочу кашу, хочу конфетку!

Я пошел на кухню.

— Ты все бунтуешь? — улыбнулся я Юрику.

— Бунтую, — серьезно заявил он.

— И кашу есть не хочешь ни в какую?

— Ни в какую.

Юрик выгнулся, заработал ногами и локтями, сполз с коленей матери, освобождаясь от ее рук, все еще пытавшихся сладить с ним, и обхватил мои колени.