Томас Карлейль - Французская революция, Бастилия

• Название: Французская революция, Бастилия
• Автор: Томас Карлейль
• Издательство: Мысль
• Жанр: История
• Год: 1991
• ISBN: 5-244-00420-4

Классический труд, написанный выдающимся английским историком в 1837 г., вышел на русском языке в 1907 г. и теперь переиздается к 200-летию Великой французской революции. Его сделало знаменитым соединение исторически точного описания с необычайной силой художественного изображения великой исторической драмы, ее действующих лиц и событий. Книга полна живых зарисовок быта, нравов, характеров, проницательных оценок представителей французского общества. Это захватывающее и поучительное чтение, даже если сегодня мы не во всем соглашаемся с автором.

Комментарий в конце книги написан кандидатом исторических наук Л. А. Пименовой; примечания, обозначенные звездочкой, написаны Ю. В. Дубровиным, Е. А. Мельниковой и Л. А. Пименовой.

---

Разъяренная толпа окружает Ратушу с криками "Оружия!", "Приказов!". 26 городских советников в длинных мантиях уже нырнули в бешеный хаос, из которого не вынырнут уже никогда. Безанваль с трудом пробирается на Марсово поле и вынужден оставаться там "в ужасающей неопределенности"; курьер за курьером скачет в Версаль, но ни один не приносит ответа, да и сами они возвращаются с большим трудом, потому что на дорогах заторы из батарей и пикетов, потоков экипажей, остановленных - по единственному приказу, отданному Брольи, - для осмотра. Oeil de Boeuf, слыша на расстоянии этот безумный шум, который напоминает о вражеском нашествии, в первую очередь старается сохранить в целости свою голову.

Новое министерство, у которого только одна нога вдета в стремя, не может брать барьеры. Безумный Париж предоставлен самому себе.

Что являет собой этот Париж после наступления темноты? Столица Европы, внезапно отринувшая старые традиции и порядки, чтобы в схватках и столкновениях обрести новые. Привычки и обычаи больше не управляют человеком, каждый, в ком есть хоть капля самостоятельности, должен начать думать или следовать за теми, кто думает. Семьсот тысяч человек в одно мгновение ощущают, что все старые пути, старые образы мысли и действия уходят из-под ног. И вот устремляются они, охваченные ужасом, не зная, бегут ли они, плывут или летят, стремглав в новую эру. Звоном оружия и ужасом, своими раскаленными ядрами угрожает сверху разящий бог войны Брольи, а разящий мир бунтовщиков - снизу - грозит кинжалом и пожарами: безумие правит свой час.

К счастью, вместо исчезнувших 26 собирается избирательный клуб и объявляет себя Временным муниципалитетом. Поутру он призовет старшину Флесселя с одним-двумя эшевенами для оказания помощи в делах. Пока же он издает одно постановление, но по наиболее существенному вопросу - о немедленном образовании парижской милиции. Отправляйтесь, вы, главы округов, трудиться на благо великого дела, в то время как мы в качестве постоянного комитета будем бодрствовать. Пусть мужчины, способные носить оружие, всю ночь несут стражу, разделившись на группы, каждая в своем квартале. Пусть Париж заснет коротким лихорадочным сном, смущаемым такими бредовыми видениями, как "насильственные действия у Пале-Руаяля", чтобы время от времени при нестройных звуках вскакивать в ночном колпаке и вглядываться, вздрагивая, в проходящие взаимно несогласованные патрули, в зарево над отдаленными заставами, багрово взметающееся по ночному своду.

Глава пятая. "ДАЙТЕ НАМ ОРУЖИЕ!"

В понедельник город проснулся не для повседневной деятельности, а совсем для иного! Рабочий стал воином, и ему не хватало только одного оружия. Работа прекратилась во всех ремесленных мастерских, кроме кузнечных, где без устали куются пики, и частично продуктовых, где готовят на ходу продовольствие: ведь есть все-таки нужно. Женщины шьют кокарды, но теперь не зеленые - это цвет графа д'Артуа, и Отель-де-Виль должен был вмешаться, - а красные и синие, наши старые парижские цвета. Наложенные на конституционный белый фон, они образуют знаменитый триколор, который (если верить пророчествам) "обойдет весь мир"[225].

Все лавочки, кроме булочных и винных, закрыты: Париж на улицах, он кипит и пенится, как вино в венецианских бокалах, в которое подсыпали яд. Набатный звон в соответствии с приказом несется со всех колоколен. "Эй, вы, городские выборщики, оружия! Дай нам оружие, эй, Флессель и твои эшевены!" Флессель дает то, что может: обманчивые, а может быть, и предательские заверения выдать оружие из Шарлевиля, приказы искать оружие здесь, искать оружие там. Новые члены муниципалитета отдают все, что у них есть: около трехсот шестидесяти плохих ружей - снаряжение городской стражи; "какой-то человек в деревянных башмаках и без камзола тут же хватает одно из них и становится на часах". Кроме того, намекают, что кузнецам дан приказ приложить все силы для изготовления пик.

Губернаторы бурно совещаются; патриоты, находящиеся под их началом, блуждают в поисках оружия. До сих пор из Отель-де-Виль получено лишь то небольшое количество плохих ружей, о котором мы знаем. В так называемом Арсенале не хранится ничего, кроме ржавчины, грязи и селитры, более того, на него направлены пушки Бастилии. Оружейная Его Величества, которую они называют Garde mouble, взломана и разграблена: в ней немало тканей и украшений, но весьма ограниченное количество боевого оружия: две посеребренные пушки - старинный дар Его Величества короля Сиама Людовику XIV, позолоченный меч Генриха Доброго[226], вооружение и латы древних рыцарей. За неимением лучшего бедные патриоты жадно расхватывают и эти, и им подобные вещи. Сиамские пушки катятся на дело, для которого они не предназначены. Среди плохоньких ружей видны турнирные копья, рыцарский шлем и кольчуга сверкают среди голов в рваных шляпах - прообраз времени, когда все времена и их атрибуты внезапно смешались.

В Сен-Лазаре, доме св. Лазаря, где когда-то помещалась больница для бедных, а теперь находится исправительный дом на попечительстве монахов, нет и следов оружия, зато есть хлеб, прямо-таки в преступном количестве. Вытащить его - и на рынок! И это при теперешней нехватке хлеба! О небо! Удастся ли 52 телегам, вытянувшимся в длинный ряд, вывезти его в Halle aux Bles? Да, преподобные отцы, ваши кладовые куда как полны, обильны ваши ледники, переполнены винные погреба, вы, заговорщики, доводящие бедняков до отчаяния, предатели, загребающие хлеб!

Напрасны протесты, коленопреклоненные мольбы: в Сен-Лазаре много добра, которое уплывает, несмотря на протесты. Смотрите, как извергаются из каждого окна целые потоки барахла под рев и гам, а из погребов сочится вино! И вот как и следовало ожидать - подымается дым, пожар разожжен, как говорят, самими отчаявшимися обитателями Сен-Лазара, потерявшими надежду на иное избавление. И заведение исчезает из этого мира в клубах пламени. Отметьте тем не менее, что "вор (подосланный, а может быть и нет, аристократами), пойманный там, был немедленно повешен".

Посмотрите также на тюрьму Шатле[227]. Долговая тюрьма Ла-Форс взломана снаружи, и те, кто задолжал аристократам, освобождены; услышав об этом, заключенные в Шатле делают то же самое, вырывают из мостовой булыжники и готовятся к наступлению; у них много шансов на освобождение, но проходящие патриоты "дали залп" по скопищу заключенных и загнали их обратно в камеры. Патриоты не имеют дела с ворами и уголовниками: и в эти дни, как и всегда, наказание ковыляло (если оно все еще ковыляет) за преступлением с удручающей быстротой! "Одна-две дюжины" несчастных, мертвецки пьяными свалившихся у погребов Сен-Лазара, с негодованием были водворены в тюрьму, но у тюремщика не нашлось для них места, вследствие чего - за неимением другого надежного помещения, как написано, - они были повешены (on les pendit). Короткое, но не лишенное значительности сообщение, независимо от того, было ли это на самом деле или нет.

В этих обстоятельствах аристократам и непатриотически настроенным богачам лучше всего укладывать вещи и уезжать. Но им не удастся уехать. Сила, обутая в деревянные сабо, захватила все заставы, и сожженные, и уцелевшие; всех, кто въезжает, и всех, кто порывается уехать, задерживают и тащат в Отель-де-Виль: кареты, телеги, утварь, мебель, "множество мешков муки", по временам даже "стада коров и овец" загромождают Гревскую площадь.

И вот все ревет, бурлит и вопит; бьют барабаны, звонят колокола, носятся глашатаи с колокольчиками: "Ойе, ойе, все мужчины - в свои округа, вступайте в ополчение!" Округа собираются в садах, на площадях, формируют отряды волонтеров. Из лагеря Безанваля еще не упало ни одного раскаленного ядра; напротив, оттуда постоянно приходят дезертиры с оружием, более того о, верх радости! - в два часа дня французская гвардия, которой было приказано направиться в Сен-Дени и которая решительно отказалась это делать, пришла в полном составе! Это стоит многого: 3600 отличных солдат с полной амуницией, с канонерами и даже пушками! Их офицеры остались в одиночестве и даже не успели "заклепать пушки". Можно даже надеяться, что швейцарцы, старая дворцовая гвардия и другие подумают, прежде чем браться за оружие.

Наша парижская милиция, которую, по мнению некоторых, было лучше назвать Национальной гвардией, процветает. Пред полагалось, что в ней будет 48 тысяч человек, но через несколько часов это число удваивается и утраивается: непобедимая сила, если бы у нас было оружие!

Но вот и обещанные шарлевильские ящики, помеченные надписью: "Артиллерия". Ящики и здесь и там, так что оружия будет достаточно! Представьте себе вытянувшиеся лица патриотов, когда они обнаружили, что ящики набиты тряпками, грязными лохмотьями, огарками свечей, древесными опилками! Купеческий старшина, как же так? И в монастыре картезианцев, куда нас послали с подписанным им приказом, не оказалось, да и никогда не было боевого оружия. А вот на Сене стоит корабль, на котором под брезентами спрятано 5 тысяч пудов пороха, и если бы не тончайшее чутье патриотов, то они не ввозились бы, а тайком вывозились. Что ты по этому поводу думаешь, Флессель? Опасная игра - "дурачить" нас. Кошка играет с пойманной мышью, но может ли мышь играть с разъяренной кошкой, с разъяренным тигром-нацией?