Владимир Возовиков - Сын отца своего

• Название: Сын отца своего
• Автор: Владимир Возовиков
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1980

---

Павел Прохорович искренне забывал спросить себя, в каком свете сам он виделся посреднику в момент внезапного столкновения с превосходящим «противником». Он слишком болел за свою роту, он следил за нею со стороны, не участвуя в бою, он видел гораздо больше, чем видится с командирского места, и не сомневался в исходе совершенно необъяснимой и никому не нужной затеи Ермакова. Чего хотелось теперь Павлу Прохоровичу, так это отвернуться, зажмурить глаза… И надо же — все происходит в момент, когда над головой висит вертолет командующего! Дай бог, чтобы там не было самого генерала, который, кажется, считает Ордынцева все-таки неплохим ротным командиром, способным научить своих лейтенантов хотя бы здравому смыслу.

Но и другие глаза следили за движением роты с гребня увала. Не были они уже ни колючими, ни бесстрастными — только внимательными, очень внимательными. Глаза танкиста-фронтовика, семнадцатилетним парнем дважды горевшего в машине и не сгоревшего в третий раз только потому, что война научила его кое-каким хитростям, кое-какой изобретательности, научила «применяться к местным условиям», чтобы одурачить врага.

Кто ожидал сейчас, что рота, потерявшая два танка, почти охваченная с флангов, почти обреченная, — почти! — сама кинется в стальную петлю? Кинулась — а петля-то с маху не затягивается: этот лейтенантик посадил им на удавку сразу два узелка — левую колонну ослепил дымом, теперь вот от правой закрылся стеной пыли и шествует между огнями, как по коридору с железными стенками. Попробуй по нему стрелять! Его «противники» знают только одно: свои — напротив. А лейтенанта со всеми его танками надо еще разглядеть да опознать. Ему-то никого опознавать нет нужды — у него и справа и слева только чужие. Он, чего доброго, и в тыл им проскочит! Тогда они сами меж двух огней окажутся. Главные силы батальона — вон они пылят во всю моченьку. И комбат уже кричит во всю глотку по радио: «Держись, Десятый! Я иду!»

«Ну, лейтенант, сумел ухватить удачу за хвост, так сумей теперь удержать ее…»

Подполковник прижал ладонь к лицу — у него всегда болело обожженное лицо, если нервничал или сильно волновался.

К величайшему изумлению Ордынцева, скрипучий голос не выходил в эфир, и чужие пушки тоже молчали. И Павел Прохорович, еще не понимая происходящего, следил во все глаза, как его рота, постепенно отставая от облаков пыли, сближается с колонной «противника», который замедлил ход, начал неуверенное перестроение в боевой порядок, видимо, не понимая еще, кто там и что там, за растрепанной, наползающей стеной летучего суглинка…

Когда рота вслед за тучами пыли перевалила гребень увала, Ермаков еще не знал, каким будет его следующий шаг — для такого шага ему требовалось новое ощущение обстановки. Этому способу строить живую модель внезапного боя, исходя из него самого, чувствуя, как события наступают на пятки и гонят мысль вперед, Ермаков учился с тех пор, как стал командиром. И теперь, когда интуиция подсказала, что колонны «противника» и его роты поравнялись, он знал следующий шаг:

— Всем — налево!

Танки круто развернулись, и колонна превратилась в изломанную стальную шеренгу. Пыль уносило вдоль ее фронта. Вот-вот покажутся чужие танки: они не могут открыть огня первыми, боясь расстрелять своих, значит, у наводчиков роты будет в запасе по две-три секунды, а в секунду бронебойный снаряд пролетает полторы тысячи метров. Ермаков приказал экипажам самостоятельно и немедленно бить по возникающим впереди силуэтам машин.

Голос его теперь окреп и звенел в эфире на высокой волне. Он в ярости пообрывал застежки шлемофона, который вдруг начал душить его. Чувство слитности с ротой было таким сильным, что он позабыл, где его командирское место, и продолжал катить в своем танке в боевой линии…

Вот когда он любил свою роту! Любил за то, что она сделала все, чего он хотел, и еще больше любил за то, что она сделает все, чего потребует лейтенант Ермаков… Словно уколотый в спину холодной иглой, он обернулся и увидел в светлом бронестекле, как далеко позади редела дымовая завеса, тянущаяся от подбитого танка. «Дыми, родной мой, дыми еще хоть полминуты. Ты же знаешь: у меня нет за спиной никого и ничего, кроме тебя и твоего дыма…»

На левом фланге — оттуда тянул ветер — глухо стукнуло орудие, и тотчас большие огненные лягушки — рыжие, красные, бело-зеленые, оранжевые, желто-голубые — громадными скачками запрыгали вдоль фронта роты. Машина Ермакова пронеслась сквозь пылевое облако, взметенное выстрелом, и он, похоже самый последний в роте, увидел на половинной дистанции прямого выстрела спутанные предбоевые порядки чужих танков, а за ними — небольшую колонну бронетранспортеров, из которых торопливо сыпалась пехота. Большинство машин горело. В желтой пыли и черной копоти, в белых вспышках разрывов и багровых языках огня бессмысленно двигались танки и метались фигуры людей…

Там тоже находились посредники, и они делали свое дело не хуже этого — с обожженным лицом. Но там они соблюдали интересы Ермакова.

— Скорость! — только и сказал Ермаков в эфир, и тотчас его прижало к спинке сиденья — вал роты, грохоча дизелями и пулеметами, накатывал на остатки разбитой колонны. А позади тоже неистовствовали пушки и пулеметы — комбат подошел и с ходу брал в клещи вторую колонну «противника».

Он оказался настолько скоротечным, этот встречный бой, одинаково внезапный для обеих сторон, что, вероятно, большинство его участников начали разбираться в происшедшем, когда над атакованной колонной «южных» затрепетал белый флаг — печальный знак поражения. И лишь тогда подполковник отнял от лица руку и понял, как переживал до сих пор за незнакомого звонкоголосого лейтенанта. «Не смей дурить! — прикрикнул он на себя. — Посредник не может переживать и сочувствовать. Оп может только рассуждать и судить, позволять и запрещать, засчитывать победы и поражения. Потому что посредник на учении — это бесчувственная объективность реальной войны… Не смей любить этого лейтенанта и болеть за него!..»

Но как не болеть за человека, который тебе вдруг понравился?! Даже и наказывая его, все равно за него болеть будешь.

8

Вертолет набрал высоту и взял курс на штаб руководства учениями. Командующий приказал вызвать представителя штаба в авангардном батальоне.

— Узнайте у него фамилию командира походной заставы. Уж больно он лихо «противника» побил. — Тулупов улыбнулся, вспомнив, каким петушиным, срывающимся тенорком тот командир начал отдавать команды, приняв управление ротой, а последний приказ произносил почти баритоном — даже радио уловило эту перемену в его голосе.

Пепельные, с буроватыми подножиями, холмы однообразно плыли в стекле иллюминатора, утомляя взор. Вдали, над полем недавнею боя, еще качались столбы пыли, поднятые лавинами танков и бронетранспортеров. Глядя на них, командующий думал о последствиях, которые повлечет разгром авангарда одной из сторон. Случаен ли успех молодого командира? Едва ли… Уж больно беспечно шли те, разбитые теперь, колонны: разведанного маршрута не выдержали, дозоры держали на носу, наблюдение, судя по всему, вели плохо. Но ведь и у другой стороны было чуть лучше: тоже, поди, подумывали: «Не война, и так сойдет, лишь бы маршевую скорость показать». Небось за это представитель штаба руководства учениями и «отыгрался» на командире походной заставы… И надо было преодолеть растерянность и ее последствия, свести к нулю превосходство «противника» в силе и тактическом положении, набраться дерзости — влезть прямо в походно-боевой порядок «противника». И, наконец, надо было додуматься ослепить его дымом и пылью, чтобы расправиться с каждой колонной поодиночке… Лихо, командир, лихо!

И все же генерал, слишком опытный в делах военных, чтобы доверяться первому же чувству симпатии к неизвестному офицеру, не спешил с выводами. Чего не случается на войне?! Иной раз примитивный ход кажется гениальным, поскольку противостоящие ждали удара, рассчитанного тоньше. Не зря говорят: и дураку везет. Но везет дураку на войне обычно один раз.

— Товарищ генерал-полковник! Посредник сообщил: командование головной походной заставой принял лейтенант Ермаков!

— Ермаков?..

— Так точно, лейтенант Ермаков.

— Неужели тот белобрысый?

— Не знаю, товарищ генерал-полковник, — смутился связист. — Посредник примет не сообщил.

Тулупов засмеялся. Сам-то он помнил приметы каждого офицера, с которым имел дело. «Выходит, это Ордынцева вывел из строя представитель штаба учений и ротой теперь командует тот самовольник с неправдоподобно синими глазами».

Генералы, конечно, не за красивые глаза ценят подчиненных, а вот, поди ж ты, запомнились командующему глаза лейтенанта Ермакова: уж больно цепкие…

И еще одни глаза желал увидеть сейчас Тулупов. «Хотел бы я знать, — думал он, — что-то в них отразится, когда доложат нашему юному генералу о разгроме авангарда в его первом эшелоне?»