Нодар Джин - История моего самоубийства

• Название: История моего самоубийства
• Автор: Нодар Джин
• Жанр: Современная проза

---

Рыская между машинами, искал грязное стекло, и, приметив, наконец, пятнышко птичьего помета на боковой створке серебристого Ягуара, радостно к нему метнулся. Створка с пометом крутанулась вокруг оси, и изнутри выглянул доллар. Вместе с ним пробился наружу тот капризный женский голос, который, подобно Ягуару, производится исключительно в Великобритании:

— Сэр, не откажите в любезности забрать доллар, но не трогать форточки! Благодарю вас!

— Мадам! — возразил я. — Она загажена говном!

— Это птичий помет, — поправил меня Ягуар, — и он мне мил! Благодарю вас!

Я забрал доллар:

— Мне нужна не бумажка, а квортеры. Разменяйте!

— Не держу, сэр. Извините и благодарю вас!

— Возьмите тогда обратно! — рассердился я.

— Ни в коем случае! — раздался мужской голос.

Оглянувшись, опознал и его: такие голоса, так же, как и раскоряченный фургон, из которого высовывался его обладатель, держат только хасиды в Бруклине.

— Не возвращайте же даме доллара! Он же ей не нужен, ну! Посмотрите же на ее машину! Это ж Ягуар! — воскликнул хасид и поманил меня пальцем. — Я же разменяю вам эту бумажку, ну!

— Слава Богу! — развернулся я к нему. — Выручают всегда свои!

— Тоже еврей? — забрал он деньги.

— А разве не видно?

— Обрезаются не только евреи! А ты вот что: смахни-ка мне пыль со стекла пока я найду тебе квортеры, да?

— Конечно, — обрадовался я и только сейчас заметил, что на стеклах его Форда лежал такой толстый слой пыли, как если бы хасид вернулся из сорокалетнего пробега по Синайской пустыне в поисках бесплатной автомойки. — Как же это я тебя не приметил?

— Наш брат не высовывается, — похвалился хасид. — Как сказано, знаешь, «смиренные унаследуют землю»!

— Обязательно унаследуют, — согласился я, содрал с бруска тряпку и попытался снять пыль со стекла; пыль не сходила.

— А зачем тебе квортер? Позвонить? Тоже евреям? Это хорошо. А что ты им скажешь чего те уже не знают?

— Долгая история! — ответил я, продолжая скоблить стекло. — Человек у нас скончался.

— А это нехорошо. Хотя… Как сказано, — «пристал к народу своему»… Вот здесь еще, в углу; старое пятно, со времен фараонов… А сказано так: «И скончался Авраам, и пристал к народу своему».

— Точно! — кивнул я. — Но Авраам был праведником… Это пятно, кстати, не сходит: наверно, манна небесная… Авраам, говорю, был старый, а у нас ведь скончалась еврейка молодая и к тому ж многогрешная. К народу своему ей не удастся пристать.

— К своему и пристанет; другой народ грешных не возьмет.

— Видишь ли, — начал было я, но осекся. — Все! Зеленый!

Хасид воздел очи к верхним этажам небоскребов:

— Да упокой Бог ее душу, амен! Возьми вот!

Я раскрыл свою ладонь и увидел в ней квортер.

— Больше нету, только один, — смиренно улыбнулся хасид. — Шалом! — и дал газу, унаследовав 75 центов…

За небитым телефоном пришлось шагать три квартала: чаще всего недоставало трубки. Опустив в щель монету, я сообразил, что в Квинс звонить нету смысла: никого из петхаинцев дома не застать, все на кладбище. Решил связаться с Брюсом Салудски, который жил неподалеку и родился в одном со мною тысячаЪдевятьсотЪтакомЪто году, о чем напоминали последние четыре цифры его телефонного номера. Хотя дома его не оказалось, автоответчик конфисковал у меня единственный квортер. Я грохнул трубкой о рычаг, вырвал ее из гнезда, а потом с размаху швырнул ею в аппарат. Разбил в куски сразу и трубку, и диск циферблата. Ощутил оглушительную радость разрушения и выдернул из гнезда шнур. Потом стукнул ботинком по стеклянной двери и отмерил локоть ошалевшей от испуга старухе. К сожалению, затмение оказалось кратким. Вернулось отчаяние, а вместе с ним — гнетущая мысль о неотложности благоразумных действий.

Определив свое местонахождение на мысленной карте Манхэттена и взглянув потом на часы, решил шагать по направлению к ООН. Логичнее поступка придумать было невозможно; не только из пространственных соображений, близости организации, — но также и временных, поскольку, согласно Черному каналу, ночное заседание комиссии по апартеиду должно было уже завершиться.

76. Ты — арзрумская зарница, Гюльнара!

Прямо напротив ООН, на углу 49-й улицы, располагался ресторан «Кавказский». Владел им петхаинец Тариел Израелашвили, жизнелюбивый толстяк, прославившийся на родине диковинным пристрастием к попугаям и нееврейским женщинам из нацменьшинств. Эмигрировал сперва в Израиль, и помимо попугая, напичканного перед таможенным досмотром бриллиантами, экспортировал туда тбилисскую курдянку по имени Шехешехубакри, которая вскоре сбежала от него в Турцию с дипломатом курдского происхождения. Израиль разочаровал Тариела высокой концентрацией евреев. Переехал, однако, в Нью-Йорк, где продал бриллианты и — в стратегической близости от ООН — открыл ресторан, который собирался использовать в качестве трибуны для защиты прав индейцев. С этою целью к грузинским блюдам он добавил индейские и завел любовницу по имени Заря Востока, — из активисток племени семинолов.

Между тем, ни ее присутствие в свободное от демонстраций время, ни даже присутствие попугая, умевшего приветствовать гостей на трех официальных языках ООН, успеха ресторану не принесли. Дела шли столь скверно, что Тариел подумывал закрыть его и посвятить себя более активной борьбе за дело индейского меньшинства, — подпольной скупке в Израиле и подпольной же втридорога — продаже семинолам автоматов «Узи». Провалила сделку встреча, которую Заря Востока организовала в резервации под Тампой между Тариелом и одним из старейшин племени. Этот «поц с куриными перьями на лбу», как назвал мне его Тариел, оказался антисемитом: узнав, что «Узи» изготовляют евреи, возмутился и сделал заявление, согласно которому миниатюрному автоматическому оружию он, по примеру предков, предпочитает старомодные ружья с такими длинными стволами, что, хотя при стрельбе они иногда взрываются, их можно зато подносить к мишени ближе. По возвращении в Нью-Йорк Тариел поспешил в ФБР и сообщил Кливленду Овербаю, что «вонючие семинолы готовят вооруженное восстание против США!»

Овербая растрогала бдительность Тариела, но он заверил его, будто никакое меньшинство не представляет опасности для большинства; тем более милые семинолы, вооружающиеся всего лишь для борьбы против евреев во Флориде. Овербай посоветовал Тариелу забыть о семинолах и повременить с продажей ресторана, который, по единодушному мнению коллег из ФБР, расположен в многообещающей близости от ООН.

То ли благодаря заботе Овербая и коллег, то ли благодаря тому, что Тариел выбросил из меню индейские блюда, бизнес пошел в гору: дипломаты валили в «Кавказский» делегациями, учтиво беседовали с попугаем у входа, нахваливали грузинские рецепты и ликовали, когда Тариел угощал их за свой счет кахетинским вином. Как-то раз — и об этом писали в газетах — Тариела навестил и проголодавшийся тогда, но теперь уже покойный советский министр Громыко. Заходил дважды и другой министр — тоже оба раза проголодавшийся и тоже бывший, но американский и еще живой, — Киссинджер. Шеварднадзе — хотя и земляк — кушать побрезговал: сказал Тариелу, будто находится на диете. Правда, выпил с ним стакан вина за свое «новое мышление» и пообещал способствовать расширению грузинского амбианса в районе ООН. Слово сдержал: напротив «Кавказского», во дворе организации, появился вскоре скульптурный ансамбль тбилисского символиста Церетели «Георгий Победоносец» — веселый горец на веселом же коне протыкает копьем межконтинентальную баллистическую ракету с большой, но легко расщепляющейся ядерной боеголовкой.

Что же касается Зари Востока, она приняла иудаизм, переселилась жить к Тариелу в квартиру, которую он, покинув Квинс, снимал прямо над рестораном, заделалась в нем мэтром и похорошела. Даже Шеварднадзе не мог удержаться от комплимента и, не скрывая блеска в умудренных международной жизнью глазах, сообщил ей, что в Тбилиси одна из газет называется «Зарей Востока». Заря Востока знала это давно, но все равно зарделась от удовольствия и в знак признательности предложила министру отведать клубничный джем, изготовленный ею по рецепту, описанному в романе «Анна Каренина». Тариел божился мне, будто ревновать ее к земляку не стал, потому что завел новую страсть, бильярд.

Эту страсть разбудили в нем Кливленд с коллегами. Они же привили ему и разделяли с ним любовь к кутежам с ооновскими делегатами из третьего мира. Какое-то время эта любовь казалась мне самоубийственно убыточной, ибо Тариел одарял дипломатов 30 %-ной скидкой на блюда, а к концу кутежей к наиболее важным делегатам Заря Востока подсылала политически активных семинолок, которые за ночь сексуальных чудес света спрашивали — по стандартам Большой Семерки — поразительно низкую цену. Ясно, что доплачивал им ресторан, и это должно было влетать ему в копейку, так же, как и разница между реальной и резко сниженной, «Кавказской», стоимостью блюд и напитков. Выяснилось, что все убытки за блюда, напитки и живность покрывали ресторану овербаевцы, но в последнее время, ссылаясь на урезанный бюджет, — перестали.