Олег Смирнов - Северная корона

• Название: Северная корона
• Автор: Олег Смирнов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1981

Роман воскрешает суровое и величественное время, когда советские воины грудью заслонили Родину от смертельной опасности.

Писатель пристально прослеживает своеобычные судьбы своих героев. Действие романа развивается на Смоленщине, в Белоруссии.

---

В развалинах замяукала полосатая, как тигр, кошка, по куску железа она прошла не по-кошачьи громко, ее зрачки — поставленные торчком тире — скользнули по Циммерману. Женский голос словно бы из-под развалин сказал:

— Солдат, эта кошка пожирает своих котят. Принесет и пожрет. Убей ее!

Седые космы, грязный лоб, размытый, полоумный взгляд. «Сумасшедшая?» — подумал Циммерман и, поправив ранец, пошел прочь.

Церковь и отель были разбомблены, дом Лотты между ними — целехонек. Циммерман поднялся по винтовой лестнице, позвонил. Дверь приоткрылась. Не снимая цепочки, выглянула соседка, кривобокая, в бородавках старушенция, в фартуке и с веником.

— Здравствуйте, фрау Келлер, — сказал Циммерман, не отрывая плеча от стены — у него внезапно ослабели ноги.

— Здравствуйте.

— Вы меня не узнаете?

— Тут перебывало столько гостей, что всех не упомнишь. Но вы не похожи на остальных. Фронтовик?

— Фронтовик. Меня зовут Адольф Циммерман, я у вас бывал, помните? Я друг Лотты.

— Не помню. — Она сняла цепочку. — У Лотты много друзей. Но проходите. Лотта дома, ее комната не заперта. Вы можете посидеть в прихожей.

Фрау Келлер ушла к себе, Циммерман опустился на деревянный диванчик и стал смотреть на дверь, ведущую в комнату Лотты. За дверью — шепот, шуршание одежды, голосок Лотты:

— Кто там?

— Я, — сказал Циммерман. — Я, Адольф.

— Какой Адольф? — спросила Лотта. — Минуточку.

Она вышла, прикрыв за собой дверь, запахиваясь в халатик, раскрасневшаяся, растрепанная. Увидела Циммермана, вскрикнула:

— Адольф, дорогой! Я не узнала твой голос.

— А я твой узнал сразу.

Она прильнула к нему, положила голову на грудь. Он перебирал золотистые волосы, целовал их. Потом она отстранилась, сказала:

— Мы еще не поздоровались как следует. Хайль Гитлер!

— Хайль, — сказал Циммерман.

— Дорогой, — сказала Лотта, и приложила палец к губам, и стала напоминать женщину с плаката: «Нет!», и уже шепотом повторила: — Дорогой! У меня гости, сейчас не спрашивай, я после объясню… Я не могу пригласить тебя в комнату. Поступим так: оставь ранец и выходи на улицу. Я переоденусь и спущусь к тебе.

Через полчаса она показалась в подъезде. Как она была красива, как соблазнительна, черт возьми! Локоны рассыпались по плечам, губы полураскрыты, сочные, алые, грудь выпирает под свитером, юбка обтянула бедра. Все обозначено, все прочерчено — Лотта возмужала, располнела, а я какой? От окопной жизни не располнеешь, но возмужал — допустим.

Циммерман еще шире раскрыл глаза, увидев на свитере значок со свастикой. Вот как, у Лотты действительно перемены. Раньше значка не было. Лотта, не смущаясь прохожих, чмокнула его в щеку:

— Негодный! Почему не написал, что едешь в отпуск?

— Чтоб не спугнуть удачу. К тому же — сюрприз, — сказал Циммерман.

— Да уж, сюрприз! — сказала она со смешком. — А гости скоро уберутся, и мы вернемся ко мне. Пока погуляем.

— Поедем в парк, — сказал Циммерман.

В парке они зашли в глухое место — ни людей, ни птиц, сплошные кусты, — и он стал обнимать ее, целовать.

— Ты меня задушишь, — сказала Лотта. — Выпьем-ка. Я принесла.

Она достала из сумочки бутылку джина. Циммерман откупорил:

— А закусывать чем?

— Сиренью, — сказала Лотта, и оба рассмеялись.

Они пили из горлышка и заедали цветочками распустившейся сирени, стараясь отыскать с пятью лепестками — на счастье.

Оглядевшись по сторонам, Циммерман расстелил газету на зеленевшей траве.

— Дорогой, — сказала Лотта, — что это? «Фольмер беобахтер»? Ты с ума сошел! Партийная газета!

Она подняла газету, сложила, а на землю бросила свой платок…

— Дорогой, — сказала Лотта, — наверное, можно возвращаться ко мне.

В комнате у Лотты форточки были настежь, но воздух застоявшийся, спертый. Постель прибрана кое-как. На скатерти пятна пролитого вина. В пепельнице недокуренная сигара.

— Кто у тебя был? — спросил Циммерман.

— Товарищи по партии, — сказала Лотта, стаскивая со стола грязную скатерть.

Циммерман принюхивался, вертел головой. В комнате многое изменилось. Новая мебель, пианино, роскошные, как из дворца, люстры. На стенах веер из открыток: киноартисты, смазливые до противности. Циммерман снял мундир, повесил на спинку стула, перелистал альбом на чайном столике: молодчики в мундирах, с медалями, сытые, самоуверенные — СД, СС, армейские офицеры.

— А это кто? — спросил Циммерман, кивнув на альбом.

— Добрые знакомые, — сказала Лотта, стеля на кровать свежее белье. — Займись-ка делом, помоги сервировать стол,

Циммерман раскрыл ранец: подарочный пакет — шоколад, конфеты, консервные банки — рыба и колбаса, сливочное масло, бутылки. И это не эрзац, это настоящая жратва и настоящее питье! Так будем пить, и жрать, и любить эту женщину, чье тело пахнет, как и когда-то, духами «Ночь»! Она обожает эти духи, флакончик их неизменно носит под платьем, в ложбинке между грудями…

Вечером Циммерман прокучивал в ресторане свое солдатское жалование, накопленное на фронте. Старикашка кельнер трусил с подносами, кряхтел в поклонах, музыканты на эстраде по заказу Циммермана пиликали из «Мейстерзингеров» — усердно, но с дрянцой.

— Оркестр гермафродитов, — шепнула Лотта. — Этим и знаменит. А играют ни к черту.

— Ты бывала здесь? — спросил Циммерман.

— Бывала, дорогой.

Ресторан помещался в подвале. Своды нависали, давили на массивные колонны, под сводами плавал табачный дым. Циммерман слушал Вагнера, покуривал сигару, пускал кольца, косился на женщин: за соседним столиком две девки, размалеванные, с приоткрытыми коленками — или из Союза германских девушек, или проститутки. Впрочем, это одно и то же. За другим, у колонны, — брюнетка с родинкой над верхней губой, на плечах горжетка, и кажется издали, будто у брюнетки черно-бурая борода. За третьим — в красном, с блестками платье, а сама — белесая, бесцветная, с лошадиным подбородком. Далеко им до его Лотты! То-то господа офицеры пялятся на нее. Пяльтесь, дурачье, вы видите ее оголенную спину, а я видел и буду видеть ее всю. С ног до головы…

Циммерман пил, хмелел, и в нем, как со дна фужера, поднималось что-то пузырящееся, тоскливое, злое. Грохнуть бы кулаком по столу, чтоб подскочили рюмки и тарелки.

А Лотта, наоборот, развеселилась. Улыбается, ямочки на щеках, губы будто вспухли, говорит-щебечет: «Я попробовал арманьяк, он чудесен», «Я съел спаржу и еще хочу», «Я нисколько не устал, посидим подольше, да?». Когда у нее отличное настроение, она говорит о себе в мужском роде.

— Выпьем, — сказал Циммерман.

— Я уже выпил, — сказала Лотта. — Налей мне еще! С салфеткой на полусогнутой руке из буфета вышел обер-кельнер, тучный, больной водянкой, с искусственным глазом, бархатисто объявил:

— Господа, воздушная тревога. Желающие могут пройти в бомбоубежище.

Размалеванные девки из Союза германских девушек и их спутники — золотушные лейтенанты — встали. Остальные остались на местах: подвальчик сам как бомбоубежище. Наверху выли сирены, ухали бомбы. От близких разрывов звякали рюмки и фужеры, раскачивались люстры, с потолка сыпалось, но кельнеры суетились с подносами, пиликали гермафродиты, пили и ели посетители.

— Я захотел побыть с тобой. Наедине, — сказала Лотта. — Кончится налет, поедем ко мне, да?

Новый налет начался в полночь, едва они вернулись из ресторана. Взвыли сирены, и тотчас хлопнула дверь — фрау Келлер ссыпалась в бомбоубежище. Старушенция, а за жизнь цепляется. Будет дрыхнуть в подвале, разложив, свою перину.

А они с Лоттой лежали и лежали. В комнате горел ночник — так пожелала Лотта: «Я хочу тебя видеть». И он хотел ее видеть и видел: разметавшиеся по подушке волосы, запрокинутое лицо, нестерпимая белизна плеч. И думал: по сути, ему ничего в жизни не надо, только вот это соседство, такое тесное, что между ними не пройдет и ветерок, струящийся из форточки.

Потом Лотте стало плохо. Он накинул что-то на себя, а ее, нагую, приподнял — зеркала отразили их, — повел в ванную, умыл холодной водой. Снова уложил в постель, сделал холодный компресс. Она сказала:

— Убери компресс. И дай русской водки. У тебя есть?

— Но, дорогая… Ты и так перепила…

— Я? Перепила? Вздор! Я знаю толк в русской водке!

Она выпила рюмку и уснула у него на локте. А он смотрел на нее. Мне бы надо жениться на ней, так вот взять и, ни о чем не раздумывая, жениться. Люблю ее? Возможно. Если из всех женщин, которые у меня были, тянет больше к ней.

Лотта и во сне крепко обнимала его, чмокала губами, неровно дышала. Маскировочная бумажная штора на окне колыхалась, будто тоже дышала.

Утром Лотта ушла получать продукты по карточкам, а Циммерман, насвистывая, с безопасной бритвой отправился в ванную. В коридоре его остановила фрау Келлер — не с веником, со шваброй: