Бертольд Брехт - Трехгрошовый роман

• Название: Трехгрошовый роман
• Автор: Бертольд Брехт
• Жанр: Классическая проза

«Трехгрошовый роман» (1934) – единственное крупное прозаическое произведение знаменитого немецкого драматурга и теоретика театра Бертольда Брехта. В нем обрела свое наиболее полное воплощение любимая Брехтом история о бандите Мэкхите, по кличке Мэкки – нож, к которой он уже обращался в триумфальной «Трехгрошовой опере», одной из самых громких театральных премьер столетия.

Авторизованный перевод с немецкого Валентина Стенича.

---

Бертольд Брехт. Трехгрошовый роман

ПРИСТАНИЩЕ

Вот и взял то, что дали ему, человек,
Но сказал, ибо был с головой:
«За что вы даете мне хлеб и ночлег?
Горе мне! Что будет со мной?»

Из старинной ирландской баллады «Гибель господина Эйгино»

Солдат по имени Джордж Фьюкумби был во время англо-бурской войны ранен в ногу, вследствие чего в кейптаунском госпитале ему ампутировали голень. По возвращении в Лондон он получил семьдесят пять фунтов пособия, причем с него взяли подписку, что он не имеет больше никаких претензий к государству. Эти семьдесят пять фунтов он вложил в маленькую харчевню в Ньюгете, которая, как явствовало из исписанных карандашом и заляпанных пивом счетных книг, приносила не менее сорока шиллингов прибыли.

Однако, въехав в крохотную каморку при харчевне и поторговав несколько недель с помощью одной старухи, он убедился, что нога его, в общем, не окупилась: прибыль была значительно ниже сорока шиллингов, несмотря на то, что солдат старался всячески угождать своим клиентам. Вскоре выяснилось, что за последнее время в квартале производились строительные работы, так что основными посетителями харчевни были каменщики. Теперь же строительные работы закончились, а вместе с ними исчезла и богатая клиентура. Новый владелец, как ему потом сказали, мог бы без труда установить это по книгам, так как доход в будни, вопреки всем законам трактирного промысла, превышал доход в праздничные дни, но наш солдат до сей поры имел дело с подобными заведениями только в качестве потребителя, а не хозяина. Он еле-еле протянул четыре месяца, из которых у него очень много времени ушло на розыски прежнего владельца, а затем очутился на улице без всяких средств к существованию.

Некоторое время он ютился у одной молодой солдатки и, покуда она хозяйничала в своей лавке, рассказывал ее детишкам о войне. А потом муж написал ей, что едет домой на побывку, и она поторопилась отвязаться от солдата, с которым, как это нередко водится, в тесных квартирах, она тем временем сошлась. Он еще несколько дней проторчал у нее, но в конце концов все-таки принужден был убраться, наведался к ней еще несколько раз, когда муж был уже дома, иногда у нее закусывал, падал все ниже и ниже и утонул наконец в бесконечном потоке тех жалких созданий, которых голод день и ночь гонит по улицам столицы мира.

Однажды утром он стоял на одном из мостов через Темзу, Он уже два дня не ел как следует, ибо те завсегдатаи кабаков, к которым он обращался в старом своем солдатском мундире, заказывали для него напитки, но не еду. Не будь на нем мундира, они бы и не поили его – для этого он, собственно, его и надевал.

Теперь он опять был в штатском, как в бытность свою кабатчиком. Ибо он решил просить милостыню и ему было стыдно. Он стыдился не своей простреленной ноги и не того, что купил нерентабельное предприятие, – ему было стыдно, что обстоятельства принуждают его клянчить деньги у совершенно чужих людей. Он считал, что никто никому ничего не должен.

Нищенство оказалось трудным делом. Это была подходящая профессия для тех, кто никогда ничему не учился, одг нако и эту профессию, по-видимому, нужно было изучать. Он обращался по очереди ко многим прохожим, но сохранял при этом высокомерное выражение лица и старался не загораживать им дороги. Кроме того, он изъяснялся относительно длинными фразами, которые успевал закончить лишь тогда, когда прохожего уже и в помине не было; к тому же он не протягивал руку. И в итоге, после того как он не менее пяти раз подверг себя унижению, едва ли кто из прохожих заметил, что у него просили подаяние. Впрочем, кое-кто это заметил, ибо внезапно за спиной у Фьюкумби чей-то хриплый голос произнес: «А ну, катись отсюда, сукин сын!» Чувствуя свою вину, он даже не оглянулся. Он просто пошел дальше, втянув голову в плечи. Пройдя сотню шагов, он осмелился обернуться и увидел двух оборванцев самого скверного пошиба, глядевших ему вслед. Он заковылял прочь; они последовали за ним.

Только пройдя несколько улиц, он потерял их из виду.

На следующий день, когда он бродил около доков, время от времени повергая разных простолюдинов в изумление своими попытками заговорить с ними, кто-то внезапно ударил его по спине. Одновременно ударивший сунул ему что-то в карман. Обернувшись, солдат не увидел никого; из кармана же он извлек смятую в комок и невероятно измаранную карточку, на которой значился адрес фирмы: «Дж.Дж. Пичем, Олд Оук-стрит, 7». Снизу было приписано карандашом: « Если тибедорок твой нюилет, тагдапо этому адрнсу». Приписанное было дважды подчеркнуто. Фьюкумби постепенно уразумел, что эти нападения имеют какое-то касательство к его нищенству. Он не испытывал, однако, ни малейшего желания идти на Олд Оук-стрит.

Под вечер у какой-то пивной с ним заговорил нищий, в котором он узнал одного из вчерашних своих преследователей. Сегодня он казался более снисходительным. Он был еще молод и обладал, а сущности, недурной наружностью. Он схватил Фьюкумби за рукав и потащил за собой.

– А ну-ка, сукин сын, – начал он дружелюбно и совершенно спокойным тоном, – покажи твой номер.

– Какой такой номер? – спросил солдат.

Идя с ним бок о бок, все так же дружелюбно, но ни на мгновение не выпуская его из виду, молодой человек объяснил ему на языке соответствующих общественных слоев, что его новая профессия так же регламентирована, как и всякая другая, а может быть, даже и еще строже; что он, Да будет ему известно, находится не в какой-нибудь дикой, покинутой цивилизованными людьми глуши, но в большом и благоустроенном городе, столице мира. Для того чтобы заниматься этим новым для него ремеслом, ему необходимо иметь номер, своего рода патент, каковой он может получить там-то и там-то, – разумеется, не бесплатно, – на Олд Оук-стрит находится фирма, где ему следует зарегистрироваться надлежащим образом.

Фьюкумби выслушал его, не задав ни одного вопроса. Потом ответил столь же дружелюбно, – они шли по людной улице, – что он душевно рад, что существует подобное объединение, как, скажем, у каменщиков или цирюльников, но он лично предпочитает действовать как ему заблагорассудится: он и так уж всю свою жизнь выполнял чужие предписания в гораздо большей мере, чем ему хотелось бы, доказательством чему может служить его деревянная нога.

Засим он подал на прощание руку своему спутнику, внимавшему ему с такой миной, словно он слушал чрезвычайно интересное рассуждение многоопытного человека, с которым, к сожалению, нельзя полностью согласиться, и тот, смеясь, хлопнул его по плечу, как старого приятеля, и перешел на другую сторону улицы. Фьюкумби его смех не понравился.

Положение его с каждым днем становилось все хуже.

Как выяснилось, для того чтобы более или менее регулярно получать милостыню, необходимо было иметь постоянное место (места бывали хорошие и плохие), а он его не имел. Его отовсюду гнали. Как устраиваются другие, он не знал. Почему-то все имели гораздо более жалкий вид, чем он. Одеты они были в настоящие лохмотья, из которых торчали кости (впоследствии он узнал, что в определенных кругах одежда, не позволяющая разглядеть те или иные части голого тела, уподобляется витрине, заклеенной бумагой). Физическое их состояние также было гораздо хуже, чем у него: увечья многочисленней и серьезней. Многие сидели без подстилки, прямо на холодной земле, внушая прохожему твердую уверенность, что нищий неминуемо схватит какую-нибудь болезнь. Фьюкумби охотно уселся бы на холодную землю, если бы ему позволили. Но этим жутким правом пользовались, очевидно, не все. Полицейские и нищие то и дело гнали его прочь.

В результате всех этих испытаний он простудился и бродил по городу, трясясь от озноба и ощущая покалывание в груди.

Однажды вечером он вновь встретился с молодым нищим, который тотчас же последовал за ним. Двумя кварталами дальше к первому нищему присоединился второй. Фьюкумби пустился бежать – они побежали следом.

Он сворачивал из переулка в переулок, пытаясь избавиться от них, и уже думал, что это ему удалось, как вдруг они выросли перед ним на перекрестке и, прежде чем он успел их как следует рассмотреть, принялись избивать его палками. Один из них даже упал на мостовую и дернул Фьюкумби за деревяшку так, что тот грохнулся затылком. В ту же минуту они оставили его в покое и убежали – из-за угла появился полицейский.

Фьюкумби решил было, что полицейский сию же минуту заберет его, как вдруг из ближайших ворот выкатился на тележке третий нищий и возбужденно указал на бегущих, пытаясь клохчущим голосом объяснить что-то полицейскому. Когда Фьюкумби, поднятый полицейским и получивший от него тумака в спину, потрусил дальше, нищий последовал за ним, обеими руками направляя свою железную тележку.

У него, очевидно, не было ног.

На следующем перекрестке безногий ухватил Фьюкумби за штанину. Они находились в самой грязной части города, улицы были тут не шире человеческого роста, рядом зияли низкие ворота, ведущие в какой-то темный двор.