Томас Рид - Сын Альбиона

• Название: Сын Альбиона
• Автор: Томас Рид
• Издательство: Стрелец
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1998
• ISBN: 5-88887-016-1

Этот роман занимает особое место в творчестве мастера приключенческой прозы Т. Майн Рида. В предисловии к посмертному изданию этого романа в 1888 году вдова автора Элизабет Рид написала: «Большинство событий, изложенных в этой книге, происходило в жизни автора или он был их свидетелем».

_{Художник О. Иванов}

---

Слышался бой барабанов, звуки сигнальных рожков и гул больших пушек.

— Кто идет? — раздался неожиданно возглас на венгерском языке.

У входа в пастуший шалаш стоял солдат. В шалаше находился караульный пост.

— Друзья! — ответил австрийский граф на том же языке. — Друзья общего дела. Да здравствует Кошут!

Услышав эти магические слова, солдат опустил карабин, а из шалаша выбралось с полдюжины его товарищей.

Пароль, полученный графом в Араде, сделал переговоры короткими, и под крики «Да здравствует Кошут!» путники двинулись дальше.

Глава XXVII СЛОМАННЫЕ САБЛИ

Полчаса спустя граф Рузвельдт и капитан Мей-нард — именно они были двумя быстрыми всадниками — достигли Вилагоша и оказались в лагере венгерской армии.

Они остановились в центре, перед палаткой главнокомандующего. Прибыли они как раз вовремя, чтобы стать свидетелями необычной сцены, каких не встретишь в военной истории.

Вокруг собрались офицеры всех званий и всех родов войск. Они стояли группами, возбужденно разговаривали, время от времени подходили к другим товарищам.

Все свидетельствовало о подготовке к сражению, но что-то загадочно сдерживало эту подготовку. Повсюду мрачные взгляды и мятежные речи.

На расстоянии слышался постоянный гул артиллерии.

Собравшиеся знали, откуда доносится канонада и что ее вызвало. Знали, что стреляют под Темешваром, где Шандор Надь со своим поредевшим героическим отрядом сдерживает армию Редигера.

Да, их замечательный и любимый товарищ Шандор Надь, этот великолепный кавалерийский офицер, которому уступают даже beau sabreur[91] французы, сражается в неравной битве!

Именно мысль об этом вызывала мрачные взгляды и мятежные речи.

Подойдя к группе офицеров, граф попросил объяснить ему, что происходит. Все они были в гусарских мундирах и казались более возбужденными, чем остальные.

Один из них шагнул вперед и схватил графа за руку, воскликнув:

— Рузвельдт!

Его узнал старый товарищ по службе.

— У вас неприятности? — спросил граф, едва ответив на приветствие. — В чем дело, мой дорогой друг?

— Слышите эти пушки?

— Конечно.

— Это храбрый Шандор сражается против превосходящего противника. А этот коварный химик не отдает нам приказа идти ему на помощь. Сидит в своей палатке и словно оглох, потому что ни на что не отвечает. Поверите ли, Рузвельдт: мы подозреваем его в предательстве!

— Если подозреваете, — ответил граф, — то вы большие глупцы, позволяя предательству созреть. Вам следует выступить без его приказа. Со своей стороны — я говорю и от имени своего товарища, — мы здесь не останемся, когда где-то сражаются. Наше дело общее, и мы проехали несколько тысяч миль, чтобы обнажить в его защиту сабли. Мы опоздали в Баден, а если останемся здесь с вами, можем пережить еще одно разочарование. Идемте, Мейнард! У нас нет дел в Вилагоше. Идемте в Темешвар!

С этими словами граф быстро направился к лошади, которая оставалась нерасседланной. Капитан пошел с ним. Но не успели они сесть верхом, как произошла сцена, которая заставила их остановиться.

Гусарские офицеры, и среди них несколько в высоких званиях — генералы и полковники, — слышали слова Рузвельдта. Друг графа сообщил им его имя.

Им не нужно было сообщать его титул, чтобы придать вес его речи. Слова его послужили горячим углем, который сунули в порох, и эффект был почти мгновенным.

— Гергей должен отдать приказ! — воскликнул один из них. — Или мы выступим без него. Что скажете, товарищи?

— Мы все согласны! — ответило два десятка голосов. Гусары, схватившись за оружие, повернулись в сторону палатки главнокомандующего.

— Слушайте! — воскликнул их предводитель, старый генерал с седыми усами до ушей. — Слышите? Это пушки Редигера. Я слишком хорошо знаю их проклятый язык. Бедный Шандор истратил все боеприпасы. Он, должно быть, отступает!

— Мы остановим отступление! — одновременно воскликнули офицеры. — Требуем приказ наступать! В его палатку, друзья, в его палатку!

Невозможно было ошибиться в том, чья палатка имелась в виду. С криками гусары устремились к палатке главнокомандующего, остальные бросились за ними.

Несколько вбежали внутрь, вслед за этим послышались громкие голоса.

Вскоре они вышли вместе с Гергеем. Тот был бледен и казался испуганным, хотя скорее это был не страх, а сознание вины.

Тем не менее у него хватило силы духа, чтобы скрыть это.

— Товарищи! — обратился он к окружающим. — Дети мои! Вы ведь доверяете мне? Разве я ради вас не рисковал жизнью — ради нашей любимой Венгрии? Я вам говорил, что наступать бесполезно. Это было бы безумием, катастрофой. У нас здесь превосходящая позиция. Нужно остаться и защищать ее! Поверьте мне, это наша единственная надежда.

Эта речь, как будто бы такая искренняя, заставила мятежников дрогнуть. Кто может сомневаться в человеке, доставившем столько неприятностей Австрии?

Усомнился старый офицер, возглавивший мятеж.

— Вот! — воскликнул он, почувствовав предательство. — Вот как я буду защищать ее!

С этими словами он выхватил саблю из ножен, схватил за рукоять и лезвие и переломил о колено, а обломки бросил на землю!

Это сделал друг Рузвельдта.

Его примеру с проклятиями и слезами последовало еще несколько. Да, сильные мужчины, солдаты, герои, в тот день, в Вилагоше, они плакали.

Граф уже встал на стремена, когда с края лагеря послышался крик, заставивший его остановиться. Все в поисках объяснения повернулись к крикнувшему часовому. Но объяснение пришло помимо него.

Вдали на равнине показались люди, всадники и пешие. Они приближались группами, длинными неровными линиями, знамена их были опущены. Это были остатки отряда, который так героически защищал Темешвар. Их мужественный предводитель был среди них, в арьергарде; он отбивался от преследующей кавалерии Редигера, отступая дюйм за дюймом.

Это был заключительный акт борьбы за независимость Венгрии!

Нет, не заключительный! Мы поторопились в своей хронике. Был еще один — и его будут помнить всегда, пока остаются способные чувствовать сердца — чувствовать печаль и горечь.

Я не пишу историю венгерской войны, этой схватки за национальную независимость, равной которой, может быть, нет на земле. Иначе мне пришлось бы описывать все хитрости и уловки, с помощью которых предатель Гергей обманул своих товарищей и в полной безопасности для себя выдал подлому врагу. Я говорю только об одном ужасном утре — об утре шестого октября, когда тринадцать старших офицеров, все победители многих сражений, были повешены, как пираты или убийцы!

И среди них храбрый Дамьянич, казненный, несмотря на рану; молчаливый, серьезный Перецель; благородный Аулих; и, может быть, больше всех достойный сожаления великолепный Шандор Надь! Поистине страшная месть — бессердечная казнь героев, каких никогда раньше не видел мир!

Мейнард и Рузвельдт не были свидетелями этого трагического финала. Графу угрожала опасность на территории Австрии, и в подавленном состоянии духа оба предводителя революционеров повернули на запад. Им печально было думать, что сабли их остаются в ножнах, они не испробовали крови тиранов и деспотов!

Глава XXVIII ТУР В ПОИСКАХ ТИТУЛА

— Мне тошно от Англии!

— Кузина, то же самое ты говорила об Америке!

— Нет. Только о Ньюпорте. А если и говорила, что с того? Я хотела бы вернуться. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда, от этих балов и бульдогов. Нью-Йорк лучше всех городов Земли!

— О! В этом я с тобой согласна. И Штаты, и город, если хочешь.

Начала этот разговор Джули Гирдвуд, а отвечала ей Корнелия Инскип.

Они сидели в красивом помещении — в одной из комнат их номера в лондонском отеле «Кларендон».

— Да, — продолжала первая, — там по крайней мере есть общество, если не элита, то хоть достаточно образованное, чтобы можно было поговорить. Здесь никого нет, абсолютно никого, за пределами аристократии. Мне невыносимы эти жены и дочери торговцев, с которыми мы вынуждены общаться. Пусть они богаты, пусть считают себя значительными людьми. Они не могут думать ни о чем, кроме своей королевы.

— Это правда.

— И говорю тебе, Корнелия, если титулованная леди, пусть из самых неродовитых, кивнет им издали головой, они будут об этом помнить всю жизнь и обсуждать это ежедневно. Только подумай о том старом банкире, к которому мама отвела нас вчера на обед. У него под стеклом на каминной доске туфелька королевы. И с каким жаром этот старый сноб о ней рассказывает! Как он ее заполучил; и как он благодарен, что может передать это ценное наследство своим детям, таким же снобам, как он сам! Тьфу! Их снобизм невыносим! Среди американских торговцев по крайней мере такое не встречается. Даже самый скромный галантерейщик постыдится так себя вести!