Владимир Арсеньев - В горах Сихотэ-Алиня

• Название: В горах Сихотэ-Алиня
• Автор: Владимир Арсеньев
• Издательство: Государственное издательство географической литературы
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1955

В своей книге для детей старшего возраста советский исследователь Дальнего Востока, этнолог и писатель В. К. Арсеньев (1872–1930) рассказывает об экспедиции, предпринятой им для обследования северной части горной области Сихотэ-Алиня в 1908–1910.

---

Кстати, два слова об этом животном. Встречающаяся у берегов нерпа (по-орочски «хоота», причем первая буква «о» произносится с явственным оттенком буквы «ы») относится к семейству так называемых ушастых тюленей.

Пусть читатель не подумает, что нерпа имеет большие уши: наоборот, они маленькие и едва выдаются в виде двух кожаных придатков. Взрослое животное весит от 50 до 80 килограммов и имеет длину 1,5–2 метра.

Тело молодых нерп покрыто густой мягкой шерстью серебристо-белого цвета. Через полгода после появления на свет детеныша под кожей его появляется жир, предохраняющий тело от холода. Тогда белая шерсть выпадает, и на месте ее вырастают грубые, жесткие редкие волосы.

Обычно нерпы держатся около устьев рек. В погоне за рыбой они входят в большие реки и поднимаются по ним очень высоко.

Тело животного приспособлено к жизни в морской воде. Вес его немногим больше вытесняемой жидкости, вследствие чего оно находится в родной ему стихии как бы во взвешенном состоянии. Когда нерпа убита в морской воде, если в легких ее находится некоторое количество воздуха, она плавает на поверхности. В пресной воде нерпа тяжелее такого же объема воды, и потому в реке она должна все время употреблять некоторое усилие, чтобы не опуститься на дно. Вот почему нерпа, убитая в пресной воде, всегда тонет. Орочи знают это и потому, если им случается охотиться за нерпой около устья реки, они стараются загнать ее на мелкое место. Убитое животное поднимается со дна острогою.

Жир нерпы идет в пищу. Мясо орочи едят только в том случае, если нет другого. Орочи употребляют кожи на торбаза, шаманские юбки, чехлы для ружей и пр.

К закату солнца мы успели уйти далеко от мыса Успения. Приближались сумерки. В атмосфере установилось равновесие. Море дремало. Дальние мысы, подернутые синеватою мглою, как будто повисли в воздухе. Казалось, будто небо узкою полосою вклинилось между ними и поверхностью воды. Это явление рефракции весьма обычно здесь в сухое время года.

Пологий берег к. юго-западу от мыса Аку слагается из невысоких холмов, спускающихся широкими и пологими скатами к морю и местами переходящих даже в равнины. На этом протяжений в море впадают небольшие речки: Нагача, Ичача, Ича, Уо и река Спасения.

К югу от Ича в море выдвигается небольшой мыс из авгитового андезита с тем же названием, а между реками Уо и Спасения — мыс Пещерный, получивший свое название по обилию пещер и исполиновых котлов, выбитых в нем морским волнением.

Стало вечереть. От прибрежных утесов потянулись по воде длинные тени. Температура воздуха начала быстро снижаться.

Морские птицы так же рано засыпают, как и лесные пернатые. Первыми успокоились чистики и каменушки. Как-то вдруг их не стало видно. Они залезли в трещины скал и завтра на заре проснутся первыми. Затем перестали летать бакланы. Местами отдохновения и сна они избрали камни, одиноко торчащие из воды, и такие карнизы, куда не могут забраться хорьки. Эти птицы имеют издали вид узкогорлых кувшинов. Их так много, что кажется, будто кто-то нарочно увенчал ими прибрежные камни. Тут же, среди бакланов, можно было заметить и чаек. Своей белизной они резко выделялись среди черных карморанов. Бакланы их не трогали и как будто совсем не замечали присутствия посторонних птиц. Одни только стрижи с криками носились около берега, и чем ниже спускалось солнце, тем выше они поднимались на воздух.

Был один из тех чудных осенних вечеров, которые в прибрежном районе обычно следуют друг за другом подряд несколько суток.

Часов в восемь вечера мы сделали второй привал. Через минуту вспыхнуло веселое пламя и разом осветило лица людей, собак и нос лодки, вытащенной на берег.

Едва чаепитие было окончено, как приказано было снова укладываться. Люди, ослепленные резким переходом от света к темноте, идут, вытянув вперед руки и ощупывая ногами землю, чтобы не наткнуться на камень или не оступиться в воду.

Через несколько минут лодки стали отходить от берега. Некоторое время слышны были разговоры, шум разбираемых весел, а затем все стихло. На месте костра осталась только красные уголья. Легкий ветерок на мгновенье раздул было пламя и понес искры к морю. Лодки зашли за мысок, и огня не стало видно.

Савушка не хотел приближаться к берегу, чтобы не наткнуться на камни, но в то же время не решался и уходить далеко в море, чтобы не заблудиться.

Морской берег ночью! Темные силуэты скал слабо проектируются на фоне звездного неба. Прибрежные утесы, деревья на них, большие камни около самой воды — все приняло одну неопределенную темную окраску. Вода черная, как смоль, кажется глубокой бездной. Горизонт исчез — в нескольких шагах от лодки море сливается с небом. Звезды разом отражаются в воде, колеблются, уходят вглубь и как будто снова всплывают на поверхность. В воздухе вспыхивают едва уловимые зарницы. При такой обстановке все кажется таинственным.

Лица Савушки не видно. Как мраморное изваяние, он стоял на корме лодки, «вперив глаза во тьму ночи», и, казалось, совсем не замечал того, что вокруг него происходило. Фигура ороча с веслом в руке, лодка с людьми среди мрака напоминали мне картину Доре из мифологии греков, на которой был изображен Харон, перевозящий на лодке умерших через подземную реку Стикс.

В такие тихие ночи можно наблюдать свечение моря. Как клубы пара, бежала вода от весел; позади лодки тоже тянулась длинная млечная полоса. В тех местах, где вода приходила во вращательное движение, фосфоресценция делалась интенсивнее. Точно светящиеся насекомые, яркие голубые искры кружились с непонятной быстротой, замирали и вдруг снова появлялись где-нибудь в стороне, разгораясь с еще большей силой.

Все очарованы этой картиной, у каждого свои мысли.

К югу от реки Спасения на протяжении 12 километров берег опять становится возвышенным и состоит главным образом из роговообманкового андезита и мелкозернистой базальтовой лавы.

По распадкам между отрогами сбегает к морю несколько горных ручьев; наибольший из них называется Тахала. Река Ботчи была недалеко. Там, где она впадает в море, береговая линия немного вдается в сушу, и если бы не мыс Крестовоздвиженский, то никакой здесь бухты не было бы совсем. Это небольшое углубление берега носит название бухты Гроссевича.

Так вот это то самое место, с которым связана трагическая судьба молодого топографа Гроссевича!

История этого дела такова.[49]

В 1870 году в город Иркутск, где было сосредоточено все управление Восточной Сибирью, прибыли из Петербурга два топографа, только что выпущенные со школьной скамьи. Один из них был Гроссевич. Надо представить себе юношу девятнадцати лет, который первый раз в жизни уехал так далеко от родительского дома. По прибытии в Иркутск Гроссевич узнал, что весной он должен отправитьея на Амур, затем подняться вверх по Уссури до озера Ханка, а оттуда в пост Владивосток и явиться на шхуну «Восток», которой тогда командовал штурман Бабкин. Он узнал также, что на него возлагается производство съемки по берегу Японского моря между мысами Туманным и Успения. Этот берег впервые наносился на карту.

Как только солнце пригрело землю и деревья стали одеваться листвой, молодой Гроссевич, запасшись всем необходимым, отбыл в командировку. Путешествие до поста Владивостока он совершил благополучно. Во Владивостоке местное начальство назначило в его распоряжение двух солдат от местной команды. Тут Гроссевич узнал, что вдоль берега ему придется итти пешком, а все имущество его и продовольствие будут перевозить на лодке, которую он должен был раздобыть сам.

Ему повезло, и он, действительно, нашел у кого-то из жителей старую килевую лодку, которую и купил за довольно большие деньги. Лицо, продавшее лодку, обязалось до отплытия шхуны привести ее в исправный вид и приготовить весла и все необходимое для путешествия. В начале июня шхуна «Восток» снялась с якоря и направилась вдоль берега моря. Одного топографа, тоже с двумя солдатами, Бабкин высадил в заливе Рьшда, а другого, Гроссевича, — севернее реки Самарги, у мыса Туманного. Матросы спустили лодку в воду. Гроссевич погрузил в нее свои вещи и сел сам. В октябре Бабкин должен был опять притти на побережье, взять обоих топографов и доставить их обратно во Владивосток.

Первые дни работ для Гроссевича были благоприятные. Он довольно быстро подвигался вперед. Местами съемка его выражалась, только одной линией — там, где был обрывистый и скалистый берег, но там, где открывалась долина, он углублялся в нее на несколько километров и вновь возвращался к морю.

Но вот однажды случилась буря. Море разбушевалось. Непогода застала его на лодке. Долго пришлось искать какого-нибудь укрытия в виде бухточки или речки, но ни того, ни другого не было. Высокий скалистый берег тянулся на много километров вперед. Тогда Гроссевич решил пристать к намывной полосе прибоя, потому что дальше в море держаться было невозможно. Вот тут-то и сказалась неудачная конструкция его лодки с килем. Лишь только они дошли до полосы мелководья и лодка царапнула килем по придонным камням, как нашедшая волна в мгновение ока перевернула их и выбросила на берег. К счастью, все кончилось благополучно, путешественники ничего не потеряли, но все решительно, в том числе и спички, промокло насквозь. Как ни старались они разжечь огонь, им это не удавалось. Всю ночь они просидели на берегу и очень страдали от холода.