Василий Сиповский - История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1

• Название: История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1
• Автор: Василий Сиповский
• Жанр: История

Новая русская литература (Пушкин. Гоголь, Белинский). Издание третье. 1910.

Орфография сохранена.

---

Гоголь въ Петербургѣ. Первыя разочарованія. Поѣздка Гоголя за границу.

Въ 1828 году Гоголь пріѣхалъ въ "завѣтный" Петербургь, куда его такъ тянуло съ дѣтства. "Здѣсь дѣйствительность сразу рядомъ тяжкихъ ударовъ умѣряетъ горячій пылъ его юношескихъ мечтаній: "вмѣсто квартиры съ окнами на Неву, какъ мечталъ Гоголь, приходится довольствоваться скромнымъ помѣщеніенъ въ верхнемъ этажѣ густонаселеннаго дома въ одной изъ весьма прозаическихъ улицъ" (Шенрокъ). Дороговизна столичной жизни его ошеломила; рекомендательныя письма Трощинскаго не принесли ему той пользы, на которую разсчитывали онъ и его мать. Ювошѣ, избалованному довольствомъ домашней жизни и лаской нѣжно-любящей матери, пришлось узнать лишенія: всю зиму принужденъ онъ былъ «отхватать» въ лѣтней шинели и отказать себѣ въ удовольствіи посѣщать театръ. Его, наивнаго провинціала, поразилъ холодъ и эгоизмъ столичныхъ обывателей.[81] "Скажу вамъ, — пишетъ онъ матери, — что Петербургъ мнѣ показался вовсе не такимъ, какъ я думалъ. Я его воображалъ гораздо красивѣе, великолѣпнѣе, и слухи, которые распускали другіе о немъ, также лживы. Жить здѣсь несравненно дороже, нежели думали. Это заставляетъ меня жить, какъ въ пустынѣ: я принужденъ отказаться отъ лучшаго своего удовольствія — видѣть театръ". Не понравились ему и люди петербургскіе: они не имѣли ничего типическаго;[82] иностранцы, живущіе здѣсь, слишкомъ обрусѣли, — русскіе «объиностранились». "Тишина (въ Петербургѣ), — разсказываетъ онъ, — необыкновенная, никакой духъ не блеститъ въ народѣ,- все служащіе, да должностные; всѣ толкуютъ о своихъ департаментахъ, да коллегіяхъ, — все погрязло въ трудахъ, въ которыхъ безплодно издерживается жизнь ихъ". Очевидно, и чиновничья карьера, въ глазахъ Гоголя, потеряла теперь весь ореолъ "великаго служенія родинѣ" и обратилась въ «безплодное», сѣрое существованіе. Это было новое разочарованіе для молодого энтузіаста. Съ лихорадочной поспѣшностью ищетъ онъ себѣ новаго поприща дѣятельности, и ненадолго останавливается на мысли поступить въ актеры. Онъ даже рискнулъ подвергнуться испытанію, "но его чтеніе, выразительное, совершенно естественное и чуждое всякой ложной аффектаціи, произвело неблагопріятное впечатлѣніе на тогдашнихъ театральныхъ аристарховъ. Гоголь зaмѣтилъ это самъ, и послѣ испытанія не явился за отвѣтомъ (Шенрокъ). Затѣмъ онъ рѣшился испробовать счастья на поприщѣ литературномъ и выпустилъ на свой счетъ въ свѣтъ свою идиллію "Ганцъ Кюхельгартенъ", скрывъ свою фамилію подъ псевдонимомъ "В. Алова".[83] Произведеніе было встрѣчено критикой очень враждебно, и юный авторъ уничтожилъ свое первое "дѣтище", отобравъ изъ магазиновъ нераспроданные экземпляры. И напечатаніе этой слабой поэмы, и сожженіе ея, — все очень характерно для пониманія Гоголя: съ этой стороны, видно и самомнѣніе его, выразившееся въ переоцѣнкѣ своего таланта, — съ другой стороны, болѣзненное самолюбіе, не терпящее осужденія. Онъ надѣялся, что "Ганцъ Кюхельгартенъ" сразу выдвинетъ его въ ряды замѣтныхъ писателей, — этому произведенію онъ, очевидно, придавалъ очень большое значеніе. Понятно поэтому, что неудача «Ганса» сильно потрясла его; онъ даже внезапно рѣшился покинуть Россію и уѣхать за границу. Это рѣшеніе было такъ неожиданно для него самого и его родственниковъ, что впослѣдствіи, затрудняясь самъ дать себѣ ясный отчетъ въ своемъ поступкѣ, онъ рѣшился даже оправдать его вымышленными фактами. Впрочемъ, въ томъ характерномъ письмѣ къ матери, въ которомъ онъ объяснилъ ей свое бѣгство изъ Россіи необходимостью спасти себя отъ какой-то безнадежной любви, слышатся искреннія страданія юнаго безпокойнаго сердца, все еще не примиряющагося съ мелочной, прозаическою жизнью обыкновевныхъ «существователей». Неудачи своихъ первыхъ шаговъ на житейскомъ поприщѣ религіозный юноша объясняетъ даже проявленіемъ мудрой воли Божьей. "Я чувствую налегшую на меня справедливымъ наказаніемъ тяжкую десницу Всемогущаго!" — писалъ онъ матери. Волей Бога объяснялъ онъ и свою неожиданную поѣздку на чужбину: "Онъ указалъ мнѣ путь въ зеемлю чуждую, чтобы я тамъ воспиталъ свои страсти въ тишинѣ, въ уединеніи, въ шумѣ вѣчнаго труда и дѣятельности, чтобы я самъ по нѣсколькимъ ступенямъ поднялся на высшую, откуда бы былъ въ состояніи разсѣевать благо и работать на пользу міра". Онъ опять повторяетъ, что не хочетъ «пресмыкаться» въ жизни. Онъ утѣшаетъ свою мать, говоритъ, что ему нужно "передѣлать себя", переродиться, оживиться новою жизнью, "расцвѣсть силою души въ вѣчномъ трудѣ и дѣятельности", чтобы найти не личное счастье, a возможность посвятить свою жизнь для счастья и блага себѣ подобныхъ". Мы видѣли уже, что съ этими же «мечтами» носился Гоголь еще въ бытность свою въ Нѣжинѣ.

Гоголь заграницей. Идеалы древней Руси и міросозерцаніе Гоголя.

Гоголь заграницей выжилъ только мѣсяцъ, — онъ соскучился по родинѣ, изъ которой бѣжалъ, да и тоска попрежнему его мучила здѣсь: его юную душу попрежнему мучилъ разладъ. Въ письмѣ изъ-заграницы онъ пространно исповѣдуется передъ матерью. Онъ сѣтуетъ, что Богъ, "создавъ такое единственное, или, по крайней мѣрѣ, рѣдкое въ мірѣ сердце, какъ его, создавъ такую душу, пламенѣющую жаркою любовью ко всему высокому и прекрасному, облекъ ее въ такую грубую оболочку. Это бореніе тѣла и духа, такъ мучительно выразившееся въ юной душѣ Гоголя, — было главнымъ содержаніемъ духовной жизни древней Руси; многихъ оно вело тогда къ аскетизму, подвижничеству, отреченію отъ земли. Это роковое наслѣдство досталось въ удѣлъ Гоголю. Юношей, еще мало вѣдающимъ жизнь, онъ узналъ уже тѣ духовныя страданія, которыми жили и питали свою душу подвижники древией Руси. Подобно имъ, Гоголь-юноша больше всего интересуется своей душой, копается въ ней, бичуетъ себя за ея недостатки. Онъ спрашиваетъ Бога, зачѣмъ Онъ допустилъ въ его душѣ такую страшную смѣсь противорѣчій, упрямства, дерзкой самонадѣянности и самаго униженнаго смиренія…

Гоголь на службѣ. "Вечера на хуторѣ близъ Диканьки".

Душевная борьба помѣшала ему заинтересоваться заграничной жизнью, и потому никакихъ особыхъ впечатлѣній его поѣздка ему не принесла. Вернувшись въ Петербургъ въ первыхъ мѣсяцахъ 1830 года, онъ поступилъ на службу въ департаментъ удѣловъ. Эта казенная служба слишкомъ отличалась отъ того "служенія" родинѣ, о которомъ мечталъ Гоголь, — естественно, что онъ не чувствовалъ себя удовлетвореннымъ. Даже жалованья чиновничьяго ему не хватало на существованіе. Приходилось давать частные уроки, заниматься гувернерствомъ и заказной литературной работой. Въ поискахъ средствъ къ существованію, Гоголь остановился на счастливой мысли пустить въ литературный оборотъ свои знанія малороссійской жизни. Онъ замѣтилъ, что петербургская читающая публика, подъ вліяніемъ господствующихъ въ тогдашней литературѣ романтическихъ вкусовъ, обнаружила интересъ къ знакомству съ жизнью различныхъ народовъ ("couleur locale"), — она узнала кавказскихъ горцевъ по Марлинскому, Пушкину и Лермонтову, крымскихъ татаръ и бессарабскихъ цыганъ — по Пушкину. Немного познакомилась она съ Малороссіей по произведенію Пушкина: «Полтава». Гоголю суждено было полнѣе и глубже ознакомить ее съ поэтической стороной жизни Украйны. Въ поискахъ "хлѣба", принялся онъ за сочиненіе своихъ "Вечеровъ на хуторѣ близъ Диканьки" — и, неожиданно для себя, завоевалъ этими веселыми поэтическими разсказами не только "хлѣбъ", но и «славу»… Этимъ разсказамъ онъ никогда не придавалъ большого значенія, такъ какъ его мучительная душевная борьба въ нихъ не отразилась, — ему дороже былъ его неудачный "Гансъ Кюхельгартенъ" — произведеніе, въ которое онъ вложилъ всю свою душу.

Работа Гоголя надъ повѣстями.

Впрочемъ, если онъ самъ мало интересовался своими бытовыми разсказами, онъ писалъ ихъ очень добросовѣстно: онъ не довольствовался своими знаніями Малороссіи, своей богатой фантазіей, — для своихъ разсказовъ онъ старательно собиралъ факты и матеріалы; мать его, друзья и знакомые, оставшіеся на родинѣ, доставляли ему въ столицу свѣдѣнія, пополняющія его знанія малороссійской жизни.[84] Эти матеріалы, дѣйствительно, сослужили Гоголю большую службу, — они придали его веселымъ разсказамъ ту этнографическую полноту и содержательность, которыя отмѣчены были сразу русской крвтикой.

Гоголь въ апогеѣ славы. Вліяніе Пушкина на а) литературное развитіе Гоголя;

Высокую художественность гоголевскихъ разсказовъ оцѣнили выдающіеся русскіе писатели того времени: Жуковскій, Пушкинъ, Плетневъ, Дельвигь. Они сблизились съ нимъ и ввели его въ кругъ тогдашнихъ русскихъ литераторовъ. Попалъ Гоголь и въ салонъ фрейлины Смирновой, гдѣ собирались лучшіе русскіе умы того времени и выдающіеся иностранные дипломаты. Пушкинъ былъ душой этого салона. Подружился онъ съ Віельгорскими. Въ 1832 году Гоголь ѣздилъ на родину и по дорогѣ остановился въ Москвѣ; здѣсь онъ сошелся съ Погодинымъ, Шевыревымъ, семьей Аксаковыхъ. "Послѣ долгихъ неудачъ Гоголь вдругъ испыталъ какое-то фантастическое, волшебное счастье: онъ сразу почувствовалъ себя перенесеннымъ въ высшія сферы литературнаго міра (Шенрокъ). Несомнѣнно, подъ впечатлѣніемъ удачи, Гоголь забылъ надолго свои душевныя страданія, къ тому же онъ всецѣло подпалъ подъ вліяніе Пушкина,[85] который съ любовью занялся литературнымъ и умственнымъ развитіемъ талантливаго «самородка». Онъ указывалъ Гоголю, что надо прочесть, объяснялъ Гоголю характерныя черты его таланта и рѣшительно повелъ его на путь художественнаго реализма. "Изображеніе отрицательныхъ сторонъ русской дѣйствительности" — вотъ дорога, которую указалъ Гоголю Пушкинъ.