Василий Сиповский - История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1

• Название: История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1
• Автор: Василий Сиповский
• Жанр: История

Новая русская литература (Пушкин. Гоголь, Белинский). Издание третье. 1910.

Орфография сохранена.

---

Русская природа въ творчествѣ Пушкина. Народная поэзія въ творчествѣ Пушкина.

Большая группа лирическихъ и мелкихъ эпическихъ произведеній посвященій, изображенію русской природы ("Зимняя дорога", "Зима, что дѣлать намъ въ деревнѣ", "Зимнее утро", "Бѣсы", «Осень», "Опять на родинѣ"), сценамъ изъ русской простонародной жизни ("Утопленникъ", "Въ полѣ чистомъ серебрится", "Сказка о рыбакѣ и рыбкѣ"), событіямъ русской исторіи ("Пиръ Петра Великаго", "Опричникъ"). По прежнему интересовался Пушкинъ и народной пѣсней. Цѣлый рядъ "подражаній", имъ сочиненныхъ, указываетъ, до какой степени сроднился онъ съ народнымъ творчествомъ, его пріемами, духомъ и міросозерцаніемъ народа. Къ этимъ "подражаніямъ" относятся слѣдующія произведенія — "Кормомъ, стойлами, надзоромъ", "Начало сказки", ("Какъ весенней теплою порою", "Сватъ Иванъ, какъ пить мы станемъ", "Одинъ то былъ y отца, y матери единый сынъ", "Другъ мой милый, красно солнышко мое")…

Вс. Миллеръ о "народничествѣ" Пушкина.

Извѣстный ученый этнографъ Вс. Миллеръ говоритъ: "яркимъ примѣромъ удивительнаго процесса полнаго усвоенія народнаго духа и склада являются два отрывка — подражанія народнымъ стихамъ, сохранившіяся въ рукописяхъ Пушкина — начало сказки о медвѣдицѣ и нѣсколько стиховъ о вылетѣ первой весенней пчелки.

"Передъ нами, какъ будто, запись подлинной народной пѣсни, но, всматриваясь въ нее пристальнѣе, мы замѣчаемъ, что это попытка къ художественному воспроизведенію, руководимая замысломъ сохранить весь колоритъ народности, незлобивый юморъ, мѣткія характеристики, типическій стихъ, — попытка, дающая, какъ справедливо выразился Анненковъ, "впечатлѣніе деревенской пѣсни, пропѣтой великимъ мастеромъ". Сказка задумана изъ русскаго животнаго міра и начиваетъ разсказъ о событіи, случившемся въ лѣсномъ царствѣ — въ семьѣ медвѣдя-боярина. Нашъ бурый Мишка всегда пользовался народвой симпатіей и своими свойствами — неуклюжестью, лакомствомъ, человѣкоподобными позами — служилъ мишенью народному юмору. Въ сказкѣ Пушкина медвѣдь представленъ "бояриномъ лѣснымъ" въ моментъ горя: умерла y вего сударушка-медвѣдиха, и звѣри собираются къ нему выразить свое сочувствіе. Это предоставляетъ Пушкину возможность набросать краткія въ народномъ духѣ характеристики звѣрей: онъ зналъ, что "животный міръ, извѣстный русскому крестьянину — и звѣри, и рыбы, и даже насѣкомыя — даетъ обильную пищу его наблюдательности, вызываетъ въ его воображеніи сравненіе съ міромъ людей и возбуждаетъ тотъ благодушный юморъ, въ которомъ чувствуется симпатія ко всему живому. Онъ могъ знать извѣстную нынѣ во многихъ записяхъ "старинку о птицахъ и звѣряхъ, содержащую характеристику болѣе 30 представителей животнаго царства".

"Въ сказкѣ о медвѣдицѣ мы видимъ скорѣе такое же художественное собраніе въ одинъ фокусъ народныхъ красокъ, запечатлѣвшихся въ богатой памяти поэта, какъ въ его знаменитомъ прологѣ къ "Руслану и Людмилѣ" — этомъ дивномъ калейдоскопѣ русскихъ сказочныхъ мотивовъ".

Обработка народныхъ сказокъ въ стихи.

Къ этому же періоду относятся обработки народныхъ сказокъ въ стихи: 1) о рыбакѣ и рыбкѣ, 2) о царѣ Салтанѣ, 3) о попѣ и работнпкѣ его Балдѣ 4) о мертвой царевнѣ и — 5) о золотомъ пѣтушкѣ. Кромѣ того, изъ записанныхъ имъ нѣсколькихъ сказокъ (вѣроятно, еще въ Михайловскій періодъ) онъ далъ Жуковскому свою запись "сказки о царѣ Берендеѣ" — и Далю "о Георгіи Храбромъ и сѣромъ волкѣ". Очевидно, Пушкинъ не только самъ интересовался, но старался веиманіе и другихъ привлечь къ народному творчеству.

Оригинальность стихотворныхъ размѣровъ въ «народныхъ» произведеніяхъ Пушкина.

Вс. Миллеръ указываетъ на разнообразіе и оригиналъность стихотворныхъ размѣровъ, которыми пользовался Пушкинъ для своихъ «сказокъ»: напримѣръ, для сказки о Царѣ Салтанѣ онъ облюбовалъ совершенно особый размѣръ, которымъ раньше ничего не писалъ; причемъ трудно себѣ представить размѣръ, ближе соотвѣтствующій отрывистому слогу народныхъ сказокъ.[69] Въ "Сказкѣ о попѣ и его работникѣ Балдѣ" Пушкинъ удачно подражаетъ той рубленой, но снабженной риѳмами, прозѣ, которую мы читаемъ на сгаринныхъ лубочныхъ картинкахъ. Наконецъ, въ знаменитой сказкѣ: "О рыбакѣ и рыбкѣ" поэтъ отказывается отъ риѳмы и ведетъ разсказъ южно-славянскимъ стихомъ, съ которымъ познакомился онъ въ сербскихъ пѣсняхъ изъ сборника Караджича и которымъ вполнѣ соотвѣтствуетъ спокойному эпическому ходу повѣствованія.

Происхожденіе нѣкоторыхъ «народныхъ» произведеній Пушкина.

Не всѣ «сказки», обработанныя Пушкинымъ, чисто-русскаго происхожденія: такъ, "сказка о рыбакѣ и рыбкѣ", "сказка о мертвой царевнѣ" — сказки нѣмецкія по происхожденію. Нужно было знать и понимать русскую народную поэзію такъ, какъ Пушкинъ, чтобы изъ чужого-заимствованнаго создать чисто-русское и даже простонародное. То же онъ сдѣлалъ позднѣе и съ сюжетомъ, взятымъ изъ нѣмецкой сентиментальной оперы: "Das Donauweibchen", переработавъ его на русскій ладъ въ своей "Русалкѣ".

Работа Пушкина надъ своимъ языкомъ.

Сближеніе съ творчествомъ и жизнью народа заставили Пушкина обратить особое вниманіе на свой, не только литературный, но и разговорный языкъ. Въ письмахъ его это сказалось лучше всего: съ каждымъ годомъ его рѣчь дѣлается проще, народнѣе: онъ, словно, щеголяетъ простонародными выраженіями, знаніемъ пословицъ… Къ этому онъ шелъ сознательно и упорно. "Сказка сказкой, однажды сказалъ онъ, a языкъ нашъ — самъ по себѣ, и ему нигдѣ нельзя дать этого русскаго раздолья, какъ въ сказкѣ. A вакъ это сдѣлать?… Надо бы сдѣлать, чтобы выучиться говорить по русски и не въ сказкѣ… Да нѣтъ трудно, нельзя еще! A что за роскошь, что за смыслъ, какой толкъ въ каждой поговоркѣ нашей! Что за золото! A не дается въ руки, нѣтъ!".

Эпическія произведенія Пушкина въ этотъ періодъ.

Къ важнѣйшимъ эпическимъ произведеніямъ этого періода относятся поэмы: «Полтава» (1828), «Галубъ» (1829), "Мѣдный всадникъ" (1833); романы и повѣсти — окончаніе "Евгенія Онѣгина" (съ Ѵ-ой главы), "Арапъ Петра Великаго" (1827), "Повѣсти Бѣлкина" (1830), "Дубровскій" (1832), "Капитанская дочка" (1833).

"Полтава".

Поэма «Полтава» явилась результатомъ интересовъ Пушквна къ Петру Великому и малороссійскимъ преданіямъ, съ которыми познакомился онъ во время пребыванія своего въ имѣніи Раевскихъ въ "Каменкѣ". Самъ Пушкинъ и его друзья большое художественное значеніе придавали этому произведенію, усматривая въ немъ много литературныхъ достоинствъ.

Въ поэмѣ нѣтъ единства содержанія, — здѣсь развертываются двѣ темы: 1) любовь, связавшая Мазепу съ Маріей, и — 2) столкновеніе Петра съ Карломъ. Обѣ темы связаны только личностью Мазепы.

Мазепа.

Мазепа, въ отношеніяхъ къ Маріи и къ Петру, представленъ эгоистомъ, который ради своихъ личныхъ радостей и личнаго счастья, готовъ жертвовать другими. Въ этомъ отношеніи, и Марія, и Петръ оттѣняютъ собою этотъ эгоизмъ Мазепы, — Марія — своей самоотверженной любовью, Петръ — своимъ пониманіемъ общаго блага и неизмѣннымъ служеніемъ этому благу. И потомство расплатилось съ хищнымъ эгоизмомъ Мазепы, — его проклинаютъ въ церквахъ, тогда какъ трогательный образъ загубленной имъ дѣвушки сдѣлался предметомъ народныхъ пѣсенъ, a въ честь Петра воздвигся монументъ.

Отношенія Пушкина къ своему герою.

Въ обрисовкѣ характера Мазепы Пушкинъ не пожалѣлъ мрачныхъ красокъ. "Однакожъ, какой отвратительный предметъ! — восклицаетъ онъ, всматриваясь въ образъ своего героя: ни одного добраго, благосклоннаго чувства! ни одной утѣшительной черты! Соблазнъ, вражда, измѣна, лукавство, малодушіе, свирѣпость!" У Пушкина это единственный образъ, для котораго поэтъ не нашелъ ни одной симпатичной черты. Объясняется это, быть можетъ, тѣмъ, что онъ долго не всматривался въ дуiу Мазепы, a написалъ ее подъ вліяніенъ «думъ» Рылѣева,[70] — тамъ Мазепа представленъ безпросвѣтнымъ злодѣемъ-титаномъ. И это увлекло Пушкина. "Сильные характеры и глубокая трагическая тѣнь, набросанныя на всѣ эти ужасы, — вотъ, что увлекло меня — говоритъ Пушкинъ. «Полтаву» написалъ я въ нѣсколько дней, далѣе не могъ бы ею заниматься и бросилъ бы все!" Послѣднія слова очень характерны, — они свидѣтельствуютъ о томъ, что долго въ героевъ «Полтавы» Пушкинъ не вдумывался, не изучалъ ихъ, что написаны они «порывомъ», вѣроятно, подъ вліяніемъ Рылѣева. Если бы поэтъ самъ подошелъ къ этому образу, онъ, конечно, избѣжалъ бы слишкомъ неопредѣленныхъ и, въ то же время, сплошь темныхъ красокъ въ описаніи Мазепы. Поэтъ не обрисовалъ бы героя такими общими чертами:

…онъ не вѣдаетъ святыни,
…онъ не помнитъ благостыни,
…онъ не любитъ ничего!
…Кровь готовъ онъ лить, какъ воду,
…презираетъ онъ свободу,
…нѣтъ отчизны для него.

Повторяя характеристики, сдѣланныя Рылѣевымъ, Пушкинъ называетъ Мазепу «неукротимымъ», "старикомъ надменнымъ", "дерзкимъ хищникомъ", «губителемъ», "Іудой", "злодѣемъ", «скрытнымъ», съ душой «коварной», «мятежной», «ненасытной»… Слѣдуя за Рылѣевымъ, онъ разсказываетъ о "черныхъ думахъ" Мазепы, объ его "злой волѣ", объ "угрызеньяхъ его змѣиной совѣсти", объ его терзаньяхъ какой-то страшной пустотой, о томъ "кипучемъ ядѣ", который переполвяетъ его сердце. Въ описаніи наружности Мазепы Пушкинъ не щадитъ такихъ же красокъ: y Мазепы "блестящій", "впалый взоръ"; онъ «суровъ», "блѣденъ", «угрюмъ», онъ "молча скрежеталъ", y него "коварныя сѣдивы", онъ "сверкаетъ очами". Стремительность его неукротимаго духа и y Рылѣева, и y Пушкина выражается въ томъ, что Мазепа постоянно то «мчится», то «несется» на конѣ. Однимъ словомъ, въ лицѣ Мазепы Пушкинъ изобразилъ довольно шаблоннаго романтическаго злодѣя; только прекрасная сцена разговора его съ Маріей смягчаетъ этотъ напыщенный и неестественный образъ.