Берта Зуттнер - Долой оружие!

• Название: Долой оружие!
• Автор: Берта Зуттнер
• Издательство: 2-е изд. Ф.Павленкова
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1903

Книга рассказывает о жизни молодой женщины, судьба которой была искалечена европейскими войнами 60-х гг. XIX в. Это горячий протест против войны, написанный с большим знанием дела и огромным запасом наблюдений, протест с точки зрения жены, матери и семьи, много претерпевшей от ужасов войны.

По изданию Ф. Павленкова, 1903. Предисловие Р. Сементковского.

---

— Где мне найти начальника станции?

— Вы хотите сказать: старшего врача здешнего лазарета; вон он стоит, это штабной врач С.

Хоть я добивалась не того, но, пожалуй, этот доктор сообщит мне какие-нибудь сведения о Брессере. Я пошла по указанному направленно. Штабной врач разговаривал с каким-то господином.

— Вот несчастье, — говорил он, — здесь и в Турнау учреждены депо для всех госпиталей северного театра войны. Пожертвования стекаются массами — белье, жизненные припасы, перевязочный материал, всего сколько хочешь; но как к нему подступиться? Как разгружать, как сортировать, как посылать дальше? Нам недостает рук; тут нужна целая сотня расторопных чиновников…

Я уж хотела заговорить со штабным врачом, как вдруг вижу: к нему торопливо идет какой-то господин, в котором я к величайшей радости узнаю доктора Брессера. Не помня себя, я бросилась на шею старинному другу дома. — Вы, вы, баронесса Тиллинг, что вы здесь делаете?

— Я приехала помочь, помочь… Нет ли Фридриха в одном из ваших госпиталей?

— Я его не видал.

Я не знала, радоваться ли мне такому ответу или печалиться. Иго не было там… значит, он убит или невредим… Впрочем, Брессер и не мог осмотреть всех раненых в окрестностях; мне надо самой обыскать все лазареты.

— Ну, а г-жа Симон? — допытывалась я дальше.

— Уже несколько часов, как она здесь… великолепная женщина! решительная, предусмотрительная… теперь под ее надзором происходит переноска здешних раненых в незанятые железнодорожные вагоны. Она узнала, что в ближайшем местечке Гороневос бедствие достигло ужаснейших размеров. Она хочет туда ехать, и я вместе с нею.

— И я вместе с вами, доктор Брессер, возьмите меня с собой…

— Что вы, баронесса Марта, где вам, такой изнеженной, приняться за нашу грубую, тяжелую работу?

— А что же мне делать здесь? — перебила я. — Послушайте, если вы мне друг, помогите мне исполнить задуманное… я все буду делать, нести всякую службу… Представьте меня г-же Симон, как добровольную сестру милосердия, и возьмите с собой из жалости ко мне.

— Ну, хорошо, будь по вашему. Вы храбрая женщина. Идемте же!

XI

Когда доктор Брессер подвел меня к г-же Симон и представил ей, как добровольную помощницу, она кивнула головой, но тотчас отвернулась, продолжая отдавать приказания. Ее лица мне не удалось рассмотреть при плохом освещении. Пять минут спустя, мы поехали в Гороневос. Ломовая телега, на которой только что оттуда привезли раненых, служила нам экипажем. Мы сидели на соломе, пропитанной кровью; солдат, поместившийся рядом с кучером, держал фонарь, бросавший неровный свет на дорогу; мною овладевал тяжелый сон, и в самом деле меня все более и более одолевала мысль, что я сплю и не могу отделаться от неприятного кошмара. Единственно, что напоминало мне действительность и успокаивало меня, было присутствие доктора Брессера. Я держала его за руку и опиралась на его плечо.

— Обопритесь на меня хорошенько, баронесса Марта, бедное дитя, — кротко произнес он.

Я устроилась, как могла, но, Боже мой, какая пытка была это путешествие! Когда привык всю жизнь ездить на мягких пружинных подушках, в рессорных экипажах и спать на эластичных тюфяках, как тяжело — да еще вдобавок после утомительного путешествия — ехать в тряской телеге, на подстилке из соломы, пропитанной кровью; а ведь я была не ранена; каково же должно быть тем, которых везут на таких телегах по убийственной дороге, с раздробленными членами, с торчащими осколками костей. Веки у меня опускались, как свинцовые… Я чувствовала болезненную сонливость, но неудобство положения, при котором болели все члены, и разбитость нервов не давали мне заснуть, и тем сильнее мучила меня неодолимая потребность сна. Мысли и образы, перепутываясь точно в лихорадочном бреду, кружились у меня в голове; страшные сцены, рассказанные полковым врачом, мерещились перед глазами, в ушах отдавались слова рассказчика; я видела перед собой и разудалых могильщиков, и крадущихся во мраке ночи мародеров, слышала отчаянные крики жертв из лазарета, охваченного пламенем, и тут же точно кто повторял мне в самое ухо отдельный слова: «вороны, лавочка маркитантов, санитарный патруль», но и это назойливое подсказывание со стороны не мешало мне слушать тихий разговор моих спутников… «Часть разбитой армии бежала в Кениггрец, — рассказывал доктор Брессер, — но крепость была заперта и с укреплений начали стрелять по беглецам, именно по саксонцам, которых в сумерки приняли за пруссаков. Часть их бросилась во рвы, окружавшие крепость и потонула… Добежав до Эльбы, беглецы были принуждены остановиться, и тут наступила невообразимая сумятица. Мосты до того загромоздили лошадьми и пушками… Тысячи попадали в воду и утонули, между прочим и раненые».

— В Гороневосе, должно быть, теперь ужасно, — заметила г-жа Симон: — деревни и замок покинуты жителями, жилища разрушены и в этих развалинах ютятся беспомощные раненые: как они будут рады, когда мы придем! Только у нас не хватит, не хватит всего.

— Да и наша врачебная помощь окажется ничтожной, — прибавил доктор Брессер, — вот, если б нас было человек сто, а тут где набрать инструментов и лекарств, да и много ли в них толку? Там столько скучено народу, что скоро начнутся эпидемии. Первым делом нужно удалить как можно больше раненых, но они большею частью до того слабы, что трудно решиться тронуть их с места… перевозить их — значить обречь на верную смерть, оставить там — разовьется горячка… да, тяжелая альтернатива! То, что довелось мне увидать за эти дни после сражения под Кениггрецом, превосходить всякое описание, и предупреждаю вас, готовьтесь к самому худшему, г-жа Симон.

— О, за мною многолетняя опытность, и я не трушу. Чем страшнее бедствие, тем тверже становится у меня сила воли.

— Знаю, о вас далеко идет слава; а я, напротив, если вижу вокруг себя слишком много страдания и не могу помочь, у меня сейчас опускаются руки и замирает сердце. Слышать, как сотни, да какое сотни! целые тысячи несчастных взывают к вам о помощи и не быть в состоянии им помочь, это ужасно. Во всех наскоро поставленных передвижных лазаретах вокруг поля битвы не хватает съестных припасов, а главное — воды. Большинство колодцев испорчено жителями… на целую милю расстояния не достанешь нигде куска хлеба… каждое здание, у которого уцелела крыша: церкви, мызы, замки, хижины полны больными, всякая тележонка захвачена для перевоза раненых… дороги по всем направлениям кишат этими адскими повозками, потому что страдания тех, кого перевозят на этих трясучках, должны быть адскими. Несчастные лежат на соломе как попало: офицеры, унтер-офицеры, солдаты, перепачканные пылью, кровью, грязью до неузнаваемости; тело их покрыто ранами, для которых нет больше человеческой помощи; стоны и крики этих страдальцев не имеют в себе ничего человеческого, а между тем, если они еще в силах кричать, их положение не самое отчаянное…

— И, вероятно, много раненых умирает дорогой?

— Конечно. А другие умирают по прибытии на место; другой раз и оглянуться не успеешь, как больной бросится на первую попавшуюся связку соломы и испустит дух. Только не все умирают тихо; другие, в отчаянной борьбе со смертью, бросаются, ревут, беснуются, посылают кому-то проклятия, от которых волосы становятся дыбом… Вероятно, некий мистер Твинниг из Лондона слышал подобный проклятия, потому что на женевской конференции он сделал следующее предложение: если состояние раненого не подает ни малейшей надежды на выздоровление, не лучше ли было бы в этом случае, после напутствия священника, дать ему время собраться с мыслями, а потом положить конец его агонии каким-нибудь наименее мучительным способом? По крайней мере, тогда он не умрет в бреду горячки и, пожалуй, с богохульством на языке.

— Вот уж это не по-христиански! — воскликнула г-жа Симон.

— Что? сократить агонию несчастного?

— Нет, но мнение, что богохульство, вызванное невыносимыми пытками, может повредить душе страдальца… Бог христиан не может быть так несправедлив и наверно милостиво принимает каждого павшего воина.

— Рай Магомета также обещан каждому турку, который убьет христианина, — возразил Брессер, — поверьте мне, почтеннейшая г-жа Симон, все те божества, которых выставляют руководителями войны и чье заступничество вместе с благословением сулят священники и полководцы бойцам, как награду за убийство ближних, одинаково глухи, как к богохульствам, так и к молитвам. Взгляните туда на небо: вон та звезда первой величины с красноватым светом — мы ее видим на небе только через каждые два года, и про нее можно сказать, что она светит, а не сияет: это планета Марс, посвященная богу войны; в древние времена его так сильно почитали и боялись, что он имел гораздо больше храмов, чем богиня любви. Еще при Марафонском сражении и в Фермопильском ущелье эта звезда с кровавым отблеском светила над головами сражающихся, и к ней неслись проклятия павших. Они обвиняли ее в своем несчастии, а она беспечно и мирно — как тогда, так и теперь — обращалась вокруг солнца. Враждебные созвездия? да ведь их нет. У человека нет другого врага, кроме человека, но он достаточно страшен. — Впрочем, у него нет и лучшего друга, — прибавил Брессер после короткой паузы, — чему примером служите вы сами, женщина высокой души. Вы…