Берта Зуттнер - Долой оружие!

• Название: Долой оружие!
• Автор: Берта Зуттнер
• Издательство: 2-е изд. Ф.Павленкова
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1903

Книга рассказывает о жизни молодой женщины, судьба которой была искалечена европейскими войнами 60-х гг. XIX в. Это горячий протест против войны, написанный с большим знанием дела и огромным запасом наблюдений, протест с точки зрения жены, матери и семьи, много претерпевшей от ужасов войны.

По изданию Ф. Павленкова, 1903. Предисловие Р. Сементковского.

---

Не сказав никому из родных о своем намерении — потому что они стали бы меня отговаривать, — я выехала из Грумица, два часа спустя после получения письма. Свою поездку в Вену я мотивировала желанием купить самой все вещи, нужные для Брессера, и немедленно отправить их по железной дороге. Из Вены я намеревалась написать отцу всего несколько слов: „Отправилась на театр войны“. Конечно, меня осаждали сомнения: мне приходила в голову моя неспособность и неопытность в уходе за больными, отвращение к ранам», к крови и смерти, но я старалась отогнать эти мысли: что я делала, то было нужно делать. Взгляд моего мужа, умоляющий и властный, был устремлен на меня; со своего страдальческого ложа Фридрих протягивал мне руки, и я могла только мысленно повторять: «Спешу, спешу к тебе».

Нашу столицу я нашла в страшном волнении и переполохе. Куда ни взглянешь, везде расстроенные лица. С моим экипажем встречались другие экипажи и фуры, наполненные ранеными. Всякий раз я напряженно всматривалась, нет ли между ними Фридриха. Но нет, его тоскливый призыв, от которого содрогались все фибры моего организма, доносился до меня издали — из Богемии. Если б его доставили в Вену, то нас своевременно уведомили бы о том. Я приказала везти себя в гостиницу, съездила оттуда за покупками, отослала в Грумиц письмо, переоделась в самое простое и прочное платье, и, наконец, поехала на вокзал северной железной дороги. Я хотела отправиться со следующим поездом, чтобы не опоздать к месту своего назначения. То была единственная определенная идея, руководившая всеми моими действиями. На вокзале господствовало большое оживление, хотя это слово плохо гармонировало с видом неподвижных, распростертых человеческих фигур, который попадались там на глаза на каждом шагу. Платформа, зады, подъезд, все было переполнено еле живыми и умирающими; многие из них находились при последнем издыхании.

Вокруг них хлопотала масса народу: лазаретные служители, военные санитары, сестры милосердия, врачи; кроме того, мужчины и женщины всех слоев общества являлись сюда осведомиться, не привезен ли с последним транспортом кто-нибудь из близких; другие приезжали оделять раненых подарками — вином, сигарами и т. п. Железнодорожный персонал служащих высшего и низшего разряда старался сдерживать страшный напор публики. Меня также хотели было воротить назад:

— Что вам надо?… дайте дорогу!.. Здесь не позволяют раздавать еду и питье… обратитесь в комитет… там принимают всякие пожертвования.

— Нет, Нет, — возразила я, — мне надо ехать. Когда отходит следующий поезд?

На этот вопрос я долго не могла добиться положительного ответа. Большинство поездов отправления было отменено — сказали мне, наконец, — так как линия занята транспортами раненых, прибывающими один за другим. Вообще же сегодня не будет больше отправлено ни одного пассажирского поезда. Пойдет только один с резервными войсками, да еще другой, находящейся в исключительном распоряжении патриотического общества подания помощи на войне; на этом последнем отправляется множество врачей, сестер милосердия, да еще вдобавок груз материалов и медикаментов в окрестности Кениггреца.

— Значит, и мне можно поехать вместе с ними?

— Ни в каком случае.

Все яснее и жалобнее доносился до меня голос Фридриха, моливший о помощи, а я не могла поспешить к нему: тут, право, можно помешаться с отчаяния!

Вдруг у одних дверей, выходивших на платформу, я вижу барона С., вице-президента патриотического общества, того самого, с которым я познакомилась еще во время войны 59 года. Я бросилась к нему.

— Ради бога, барон С., помогите мне! Вы узнали, меня?

— Как же! Баронесса Тиллинг, дочь генерала, графа Альтгауза, не так ли?… Чем могу я вам служить?

— Вы отправляете поезд в Богемию… дайте мне на нем местечко; мой умирающий муж требует меня к себе… Если у вас есть сердце, — а ваша деятельность доказывает, насколько оно прекрасно и благородно, — не отвергните моей просьбы!

Хотя тут встретилось много препятствий и дело уладилось не очень скоро, но в конце концов мое желание было уважено. Барон С. позвал одного из врачей, командированных патриотическим обществом, и поручил меня его заботливости во время пути.

До отъезда оставался еще час.

Мне вздумалось пройти в залу для пассажиров, но оказалось, что на вокзале каждый удобный угол обращен в лазарет. Куда ни взглянешь, везде скорченные, лежащие фигуры с бледными лицами, с перевязанной головой или конечностями. У меня мороз подирал по кожи при взгляде на них, и я отворачивалась. Небольшой запас энергии, которым я обладала, следовало сохранить для предстоящего пути и его конечной цели. Я не смела расточать здесь своих сил, своей жалости, своей охоты взяться за тяжелый, непривычный труд ухаживанья за ранеными; все это нужно было сохранить для того, кто призывал меня к себе. Я чувствовала, что иначе меня не хватит на подвиг.

Однако тут некуда было уйти от ужасных потрясающих зрелищ. Я вышла было на платформу и как раз наткнулась на самое худшее: прибыл длиннейший поезд; все вагоны были переполнены ранеными, которых стали выносить оттуда. Кто был ранен сравнительно легко, выходил сам из вагона и кое-как тащился на вокзал; большинство же прибывших или не могли идти без посторонней помощи, или их приходилось переносить на руках. Все имеющиеся в запасе носилки были тотчас заняты, остальных пациентов клали пока на пол. Я присела на какой-то ящик, и у моих ног положили одного несчастного, у которого ежеминутно вырывалось из горла страшное хрипение и бульканье. Я наклонилась к нему, желая сказать слово участия страдальцу, но тотчас с ужасом откинулась назад и закрыла лицо руками. У этого раненого не осталось даже человеческого облика: нижняя челюсть была отстрелена, один глаз вытекал вон… от него несло невыносимым зловонием разлагавшейся крови и нечистот… Моим первым побуждением было вскочить и убежать без оглядки, но силы меня оставили и голова моя беспомощно откинулась на стену, у которой я сидела. «Малодушная, слабая женщина!» с горечью подумала я. «Чего ты ищешь в этом месте ужаса, где ты ничем не можешь помочь и где, вокруг тебя одни отталкивающие, отвратительные картины!..» Только мысль о Фридрихе помогла мне снова оправиться. Да, ради него, если б даже он находился в таком состоянии, как этот изувеченный живой труп у моих ног, я могла бы перенести, что угодно… Я даже обняла бы его и поцеловала, и всякая гадливость, весь страх поглотило бы во мне одно чувство любви. «Фридрих, мой Фридрих, я спешу к тебе!» твердила я вполголоса, выражая этими словами единственную мысль, овладевшую мною с момента получения письма от Брессера и не покидавшую меня более. Но тут в моем мозгу мелькнуло вдруг ужасное предположение: а вдруг этот изуродованный умирающий и есть сам Фридрих?! Я собрала всю свою твердость, чтоб еще раз всмотреться в несчастного: нет, это не был мой муж.

VII

Но вот прошел и томительный час ожидания. Хрипевшего больного унесли прочь. «Положите его вон туда, на скамью!» — донесся до меня голос полкового врача — «этого нельзя уж и перевезти в госпиталь: он на три четверти покойник». А, между тем, этот «покойник на три четверти» очевидно услыхал и понял сказанное, потому что с отчаянием всплеснул руками и поднял их к небу.

Наконец меня усадили в вагон, в обществе двоих врачей и четырех сестер милосердия. Воздух был удушливо зноен; в нашем купе пахло больницей и ризницей — карболкой и ладаном. Мне было дурно; я прислонилась в угол и закрыла глаза.

Поезд тронулся. В этот момент каждый отъезжающий непременно вспоминает о цели своего путешествия. До сих пор мне довольно часто случалось ездить по северной железной дороге, но тогда меня ждал впереди приезд в какой-нибудь переполненный гостями замок или улыбалась приятная перспектива повеселиться на водах; по той же дороге мы отправились с Фридрихом из Вены сейчас после венца — счастливое воспоминание! Тогда меня ожидал блестящий и задушевный прием в столице «Пруссии» (не странно ли, что это слово звучало теперь совсем иначе для моего слуха?) Ну, а сегодня куда я отправляюсь? На поле битвы и в близлежащие лазареты — в царство смерти и страдания. У меня мороз пробежал по коже.

— Сударыня, — обратился ко мне один из врачей, — мне кажется, вы сами больны… Вы так бледны и как будто страдаете.

Я подняла, на него глаза. Говоривший был симпатичный господин, еще очень юный. Вероятно, он только вступал на медицинское поприще. Как благородно, с его стороны, с первых же шагов посвятить себя такой почтенной деятельности, сопряженной с такими опасностями и трудами! Я чувствовала благодарность к этим людям, сидевшим со мной в вагоне, за их человеколюбие. Самоотверженный, в буквальном значении слова, сердобольные сестры милосердия также внушали мне почтение. Но что в сущности мог сделать каждый из них? При всем самоотвержении, он приносил только на какой-нибудь лот облегчения страдальцам. где человеческое бедствие могло быть измерено разве тысячами центнеров; а эти мужественные монахини, вероятно, питали такую же всепобеждающую любовь к человечеству, какую я чувствовала только к моему мужу. Как я недавно почувствовала, что если б страшно изуродованный и возбуждающи отвращение солдат, который хрипел у моих ног, оказался моим Фридрихом, то всякая гадливость и страх исчезли бы во мне, так и эти женщины чувствовали ко всякому из своих ближних такое сострадание, что оно побеждало в них все другие чувства; но это достигалось силою возвышенной любви к их избранному жениху, Христу. Однако и эти благородный души могли сделать сравнительно очень немного! Что значить один лот любви там, где свирепствовали тысячи центнеров ненависти!..