Никос Казандзакис - Я, грек Зорба

• Название: Я, грек Зорба
• Автор: Никос Казандзакис
• Жанр: Современная проза

Писатель, от лица которого ведется повествование, решает в корне изменить свою жизнь и стать человеком действия. Он арендует угольное месторождение на Крите и отправляется туда заниматься `настоящим делом`. Судьба не приносит ему успеха в бизнесе, не способствует осуществлению идеалистических планов, но дарует нечто большее. Судьба дает ему в напарники Зорбу.

`Грек Зорба` — роман увлекательный, смешной и грустный, глубокий и тонкий. Мы встретимся с совершенно невероятным персонажем — редчайшим среди людей, живущих на Земле. Этот человек воистину живет `здесь и сейчас`. Он совершенно свободное — в том числе и от каких бы то ни было моральных запретов — существо, для которого нет особой разницы между материей и духом, Богом и дьяволом.

И при этом Ошо Раджниш считал грека Зорбу высшим проявлением буддовости.

---

Глаза Зорбы блестят, он видит далекие города с иллюминацией, огромными домами и машинами, пароходы, красивых женщин…

— Волосы мои стали седыми, зубы начали шататься — я не могу больше терять время. Ты же молод и можешь еще потерпеть. Я больше не могу. Честное слово, чем больше я старею, тем больше я зверею! И пусть не рассказывают сказки, что старость делает человека мягче и умеряет его пыл! С приближением смерти он, тем не менее, не подставит шею со словами: «Перережь мне горло, пожалуйста, чтобы я отправился к праотцам». У меня наоборот, чем ближе смерть, тем мятежнее я становлюсь. Я не спускаю флаг. Я хочу завоевать мир! Он поднялся и снял со стены сантури.

— Иди-ка на минутку сюда, демон, — сказал он, — что это ты молча висишь на стене? Сыграй нам немножко! Я всегда с жадностью смотрел на то, с какой осторожностью и нежностью доставал Зорба сантури из тряпки, в которую она была завернута. Он делал это с таким видом, будто очищал инжир или раздевал женщину. Старый грек поставил сантури на колени, склонился над ней и слегка погладил струны — похоже было, что он советовался с ней о песне, которую они вместе будут петь, казалось, он упрашивал ее проснуться, составить компанию его печальной душе, уставшей от одиночества. Зорба затянул песню, она не выходила, прервав ее, он запел другую; струны звенели нехотя, словно им причиняли боль. Старик прислонился к стене, вытер пот, внезапно проступивший на лбу.

— Она не хочет… — пробормотал он с трудом, взглянув на сантури, — она не хочет.

Он вновь завернул ее с осторожностью, будто это был хищный зверь, который мог на него напасть, и, тихонько поднявшись, повесил сантури на стену.

— Она не хочет, — прошептал он снова. — И не нужно ее насиловать.

Зорба уселся на землю, положил каштаны в огонь и налил в стаканы вина. Он выпил, потом еще, очистилкаштан и протянул его мне.

— Ты в этом что-нибудь понимаешь, хозяин? — спросил он меня. — Я — ничего. Любая из вещей имеет душу: лес, камни, вино, которое пьют, земля, по которой ходят… все, все, хозяин.

Он поднял стакан.

— За твое здоровье!

Выпив его, он налил снова.

— Б…ая жизнь! — прошептал он. — Шлюха! Она такая же, как мамаша Бубулина.

И он рассмеялся.

— Послушай, что я тебе скажу, хозяин, да не смейся ты. Жизнь, похожа на мамашу Бубулину. Она стара, не так ли? Однако в ней все же есть нечто занимательное. У нее есть множество способов заставить тебя потерять голову. Закрыв глаза, ты себе представляешь, что держишь в объятиях двадцатилетнюю девушку. Ей всего лишь двадцать лет, клянусь тебе, старина, если ты в форме и погасил свет. Ты можешь мне сказать, что она перезрела, что она вела беспорядочный образ жизни, что она крутила с адмиралами, матросами, солдатами, крестьянами, ярмарочными торговцами, попами, рыбаками, жандармами, школьными учителями, проповедниками, судьями. Ну а потом? Что из этого? Она быстро все забывает, шлюха, не может вспомнить никого из своих любовников, становится (и я не шучу) невинной пташкой, наивной девочкой, маленькой голубкой, краснеет, можешь мне поверить, она краснеет и дрожит, словно это в первый раз. Женщина—это чудо какое-то, хозяин. Она может пасть тысячу раз и тысячу раз она поднимется девственницей. Ты меня спросишь, почему? Да потому, что она ни о чем не помнит.

— А ее попугай все помнит, Зорба, — сказал я, чтобы его уколоть. — Он все время называет имя и отнюдь не твое. Разве это не приводит тебя в бешенство? В ту минуту, когда ты вместе с ней поднимаешься на седьмое небо и слышишь попугая, который кричит: «Канаваро! Канаваро!», разве у тебя нет желания свернуть ему шею? Хотя в конце концов придет время и ты его научишь кричать: «Зорба! Зорба!»

— О-ля-ля! Какой же ты старомодный! — закричал Зорба, заткнув уши большими руками. — Почему ты хочешь, чтобы я его задушил? Да я просто обожаю слушать, как он выкрикивает это имя, о котором ты говоришь. Ночью он цепляется за что-то над кроватью, чертенок, глаза его пронизывают темноту, и едва мы начинаем объясняться, как этот негодяй вопит: «Канаваро! Канаваро!» И тотчас, клянусь тебе, хозяин, хотя, как ты сможешь это понять, ты развращенный своими проклятыми книгами! Даю тебе слово, хозяин, я чувствую на своих ногах лакированные туфли, перья на голове и бороду, нежную, как шелк и пахнущую амброй. «Буон джорно! Буона сэра! Манджате макарони». Я становлюсь настоящим Канаваро. Поднимаюсь на свой адмиральский корабль, пробитый тысячу раз и пошел… полный вперед! Канонада начинается!

Зорба рассмеялся. Он закрыл левый глаз и посмотрел на меня.

— Ты уж извини меня, — сказал он, — но я похож на своего деда, капитана Алексиса, Боже, прими его душу! В свои сто лет он по вечерам усаживался перед дверью, чтобы посмотреть на молодежь, которая шла к фонтану. Зрение у него ослабло, иногда он подзывал девушек: «Скажи-ка, кто ты?» — «Ленио, дочь Мастрандони!» — «Подойди-ка поближе, я коснусь тебя! Ну, иди же, не бойся!» Девушка подавляла смех и подходила. Мой дедушка поднимал тогда руку точно до лица девушки и нежно ощупывал его, медленно и жадно. У него текли слезы. «Почему ты плачешь, дедушка?» — спросил я его однажды. «Эх! Ты думаешь, что не о чем плакать, сынок, в то время как я вот-вот помру и оставлю на земле столько красивых девушек?» Зорба вздохнул.

— Ax! Бедный мой дедушка, — сказал он, — как я тебя сейчас понимаю! Я часто говорю себе: «Какое несчастье! По крайней мере, если бы все красивые женщины могли умереть в одно время со мной!» Но эти потаскухи будут жить, они будут вести красивую жизнь, мужчины будут их обнимать и целовать, а Зорба превратится в прах для того, чтобы они по нему ходили!

Он вытащил еще несколько каштанов из огня и очистил. Мы чокнулись. Долгое время мы так сидели неспеша попивая, жуя, наподобие двух огромных кроликов, и слушали, как снаружи бушует море.

7

Поздним вечером мы молча сидели около жаровни. Я вновь ощущал, какое счастье могут дать обычные, скромные вещи: стакан вина, каштан, жалкая печка, шум моря! Ничего другого. И чтобы почувствовать, что все это есть счастье, нужно только быть простым, непритязательным человеком.

— Сколько раз ты был женат, Зорба? — спросил я. Оба были немного пьяны, но не от того, что много выпили, а скорее от невыразимого счастья, наполнявшего нас. Мы всего лишь два эфемерных мотылька, уцепившиеся за поверхность земли и глубоко чувствующие жизнь каждый на свой лад. Мы стали друзьями, нашли удобный уголок на берегу моря, укрывшись за стенами из камыша, досок и пустых бочек; у нас вволю прекрасных вещей и съестного, мы ощущаем безмятежность, взаимную привязанность и чувствуем себя в безопасности.

Зорба меня не услышал, кто знает, по каким океанам блуждало его воображение. Протянув руку, я коснулся Зорбы кончиками пальцев:

— Сколько раз ты был женат, Зорба? — вновь спросил я его.

Он вздрогнул. На этот раз он услышал и, махнув своей большой рукой, ответил:

— О! Вот что тебя теперь интересует! Прежде всего я мужчина. В свое время я тоже сделал большую глупость — так я называю женитьбу. И пусть все женатые люди мне простят. Итак, я совершил большую глупость, я женился.

— Хорошо, но все же — сколько раз?

Зорба нервно почесал свою шею, на минуту задумался.

Сколько раз? — переспросил он. — Законным образом один раз, всего один раз. Полузаконно два. Незаконно тысячу, две тысячи, три тысячи раз. Неужели ты думаешь, что я считал?

— Расскажи немного, Зорба! Завтра воскресенье, мы побреемся, наденем красивую одежду и пойдем к мамаше Бубулине. Других дел у нас нет, поэтому мы можем посумерничать! Рассказывай же!

— Что рассказывать? Такие вещи не рассказывают, хозяин! Законное супружество не имеет вкуса, это блюдо без перца. О чем же рассказывать? Что нет никакого удовольствия сжимать друг друга в объятиях, когда святые благословляют вас со своих икон? В нашей деревне говорят: «Только краденое мясо имеет вкус». Твоя собственная жена — это не краденое мясо. Теперь о незаконных союзах, но как их все вспомнить? Разве петухи ведут счет? Подумай-ка! Хотя, когда я был молод, у меня была мания срезать прядь волос от каждой женщины, с которой я спал. Поэтому у меня всегда с собой были ножницы. Даже когда я шел в церковь, ножницы лежали у меня в кармане! Мы же мужчины, и никогда не знаем наперед, что может произойти, не так ли? Итак, я собирал коллекцию локонов: в ней были черные, светлые, каштановые, иногда попадались с сединой. Насобирал целую подушечку. Да-да, подушечку, которую подкладывал под голову, когда спал; но только зимой, летом от нее было очень жарко! Спустя какое-то время это мне опротивело: подушка начала вонять и я ее сжег.

Зорба рассмеялся.

— Это была моя счетная книга, хозяин, — сказал он. — И она сгорела. Сначала я думал, что их будет не так много, а потом, когда увидел, что им нет конца, выбросил ножницы.