Михаил Ромм - Устные рассказы

• Название: Устные рассказы
• Автор: Михаил Ромм
• Издательство: Союз кинематографистов СССР. Всесоюзное творческо-производственное объединение «Киноцентр»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1989

Дорогой читатель или дорогой слушатель, я не знаю, будет ли это напечатано когда-нибудь, а может быть, останется только записанным вот так на пленку, но, во всяком случае, я хочу предупредить тебя, дорогой читатель или дорогой слушатель, что не собираюсь писать или диктовать общепринятых воспоминаний. Я думаю, что жизнь моя не представляет собой такого интереса, чтобы занимать ею внимание других людей. Но в жизни каждого человека были интересные встречи, попадались интересные люди. Слышал он какие-то очень интересные истории. Хочется выбрать из жизни то, что могло бы пригодиться другим, могло бы пригодиться любому человеку. Что будет попадаться на память, то и буду рассказывать…

---

Так вот, голодные, мутные, Юренев и Погожева уже ничего не отвечают, только томно вздыхают. Начинаем мы снова подыматься куда-то в горы. Вот оно – имение Илико Чавчавадзе. Это уже часов пять или даже шесть вечера, а мы ничего практически не ели со вчерашнего дня.

Маленький районный городишко. В центре там домик, в котором когда-то жил классик. В этот домик идет цепочка посетителей. Почтительно обходят комнаты, рассматривают стул, на котором он сидел, какие-то копии с его книг, какие-то его записки, перо, которым он писал, шапку, которую он носил, Сапоги, в которых он ходил, еще какие-то его произведения и мебель.

Проходит цепочка через этот домик, выходит на улицы города. А улицы сплошь заставлены машинами: «волги», «победы», «победы», «победы», «москвичи», ну, просто места свободного нет. Вся Грузия тут. Тут писатели, тут весь Тбилиси, машину поставить некуда.

И вот, пройдя через домик, так сказать, поклонившись ему, все текут в крепость. А крепость – это огороженное пространство. Кусок луга, огороженный высокой старой крепостной стеной, и башня. На лугу на этом вытоптанном построена временная эстрада. И уже начался митинг, кто-то выступает. Толпа там, в этом дворе, громаднейшая – тысячи три, а то и четыре. И все прибывает, и прибывает, и прибывает. И мы там. Юренев стонет, опершись на мое плечо:

– Михаил Ильич, я больше не могу. Я вот просто умираю от голода.

А Мдивани стоит сзади и тихонько говорит:

– Это сейчас выступает секретарь обкома. Но ты, Юренев, не думай, что я забыл из-за этого великого торжества то, что тебе говорил по дороге, – ты помни это Ты слушай выступление. Я вам его переводить буду, потомучто я вас предупреждаю, что все равно, рано или поздно, вы совершите ошибку. Сейчас будет секретарь райкома выступать, потом председатель Союза писателей будет выступать, потом от общественности будут выступать. Вот так. А я все равно подстерегу ошибку.

Юренев говорит:

– Я умереть могу от голода, а ты меня все точишь.

– Я точу и буду точить, потому что я тебе говорю: я тебя подстерегу. Ну вот секретарь обкома кончил говорить. Ничего, скоро конец митингу. Тогда поедем в совхоз имени 23 Октября, там будет стол, знаешь, накрыт на три тысячи человек. Три тысячи человек, понимаешь? Там будут кормить, там поешь, и тогда, со свежими силами, тогда я снова скажу, что я с тобой сделаю.

Ну вот, выступает оратор за оратором, оратор за оратором, оратор за оратором, и уже начинает солнце склоняться к горизонту, а мы все стоим не евши, и сесть некуда. Вот, наконец, последний оратор выступил, поаплодировали ему. Смотрю: батюшки светы – сквозь народ пробирается явный ансамбль песни и пляски. Тут Юренев застонал и сел прямо на землю, говорит:

– Не могу больше.

– Ничего, – сказал Мдивани, – посмотришь грузинское искусство. Сиди, если хочешь. Все равно придется терпеть.

Ну, тут сначала читали произведения Илико Чавчавадзе, потом пели, потом плясали, потом зажглась какая-то лампа, уже стемнело совсем, а конца-края этому празднику совершенно не видно, и голод уже немыслимо терпеть, просто под ложечкой сосет и кажется – еще минута, и я лягу и заплачу.

И вдруг – бурные аплодисменты: конец. Народ стал расходиться. Тут все владельцы машин ринулись на улочки города разыскивать свои машины. И мы бросились. Пыль столбом, все машины подмигивают фарами, дают гудки, каждая на свой манер, кто протяжный, кто короткий, кто «лам-ца-дрица-а-да-ца», фыркают моторы, машины отъезжают. Куда-то бегут, грузинский говор, крик, шум. Мы ищем свою машину в этом столпотворении, никак не можем найти. Наконец, находим. Вот она – гудит. Сажусь я, Юренев, Погожева. Где Мдивани? Нет Мдивани.

Юренев говорит:

– Поехали, невозможно ждать. Он меня совершенно из себя выводит.

А в это время появляется Жоржик Мдивани и говорит:

– Хотели без меня уехать? Я бы вас все равно догнал. Поехали.

– В совхоз 23 Октября.

– А где совхоз?

– Не знаю, где совхоз. Все знают, спроси кого-нибудь.

Ну, тут я смотрю, все друг друга спрашивают. Шофер что-то спросил, машина тронулась. И сразу за нами еще четыре машины, которые тоже ищут совхоз 23 Октября.

Поехали мы куда-то в ночь по дороге, а за нами четыре, потом шесть, потом восемь, потом, смотрим, штук тридцать за нами машин идет. Потом их делается уже пятьдесят, целая очередь за нами. А мы впереди несемся.

Смотрим, а навстречу нам такой же кортеж. Останавливается наша машина, останавливаются те шоферы, кричат друг другу:

– Ты куда, ты куда?

– Там нет никакого совхоза.

– А где совхоз?

– Налево совхоз, налево!

Все это поворачивает налево. И вот уже два кортежа несутся налево. Смотрим – навстречу опять кортеж. Опять останавливается:

– Ты куда?

– А ты куда?

– Да тут нет никакого совхоза. Назад надо, наверх.

Полетели наверх. Взлетаем на гору по серпантину, я поглядел вниз, ахнул: потрясающая картина – вся долина внизу, ну, буквально вся как есть, покрыта огоньками машин. Они по одиночке, и цепочками, и группами носятся по всем дорогам, как жуки-светлячки, – мечутся, ищут совхоз 23 Октября.

Наш шофер почесал в голове и говорит:

– Я чувствую, направо надо.

Поворачивает направо, рванул. Половина – за ним, половина – в другую сторону. Едем вниз по серпантину. Опять навстречу такой же кортеж. Опять крик, опять машут руками, хохот, брань, сердитые восклицания. Наконец, соединились, вместе куда-то нырнули, видим – светится что-то.

Вот он, совхоз, доехали! Часов уже полдесятого вечера.

Действительно, совхоз, действительно, громадная лужайка, и на лужайке покоем стоит стол, пожалуй, и вправду на тысячу, а то и больше человек.

Юренев как выскочил, сел за стол, схватил какой-то холодный бараний мосол, стал жевать. Мясо давно остыло, все холодное. Где-то там жарят шашлыки, но что-то нам горячих не попадается. Ну, как могли, начали жевать эту самую джон-джоли, зелень, какую-то холодную баранину. А тут ко мне подсаживают какую-то пожилую, тонную даму. Она выступала там, я видел, на эстраде, читала что-то. И знакомят меня. Говорят:

– Познакомьтесь, пожалуйста, это внучка Илико Чавчавадзе, заслуженная артистка Грузинской республики.

Ну, познакомились. Она говорит:

– Да, я внучка Илико Чавчавадзе, это когда-то было наше имение, но советская власть освободила нас от этого имения. Я очень благодарна советской власти – ни забот, ни хлопот. Пейте, пожалуйста. Это вино «кинзмараули», это только наше вино, кинзмараули растет только в имении Чавчавадзе, то есть бывшем имении, имении имени Илико Чавчавадзе. В других местах кинзмараули не растет. Красное, хорошее вино. Есть другие Чавчавадзе, это на юге, там, где напареули, цинандали, это которые – Нина Грибоедова замуж вышла. Те н-не-е, не те, не настоящее вино, не настоящее. Это вот – Илико Чавчавадзе, настоящий, который вот мой дед. Когда-то было наше имение, когда-то тот дом был наш дом. Ну, теперь, слава богу, не наш дом, слава богу, не наше имение. Передайте, пожалуйста, мне баранину.

Я обращаюсь к Юреневу, говорю:

– Ростислав, дай баранины.

А он вгрызся в мосол и говорит:

– У-у, не трогайте меня. Пока я не наемся, я изо рта эту кость не выпущу, берите сами.

Взял я кусок баранины, передаю госпоже Чавчавадзе, говорю:

– Кушайте.

И вдруг чувствую, трогает меня кто-то за плечо и говорит:

– Михаил Ильич, перейдите, пожалуйста, за главный стол, там сидят все представители, литераторы. Там горячий шашлык, пожалуйста, пойдемте.

И то же самое по-грузински говорит Чавчавадзе княжне.

Ну, перехожу я за главный стол. Там действительно подают горячий шашлык. Там сидит секретарь обкома, районное начальство, приезжие из Тбилиси, там и вино как будто получше, и фрукты стоят, и шашлыки, действительно, горячие подают, и что-то еще подают. Ну, я сел и забыл совершенно о том, что у меня под плащом-то костюм, а на костюме приколоты Сталинские премии. Взялся за шашлык, а плащ-то и распахнулся.

И вдруг, смотрю, секретарь обкома напротив сидит, уставился на меня и жевать перестал. Гляжу, и все уставились.

И в это время как раз ко мне подходит человек, который нес горячие шашлыки, шампуров десять. И он мне на грудь глядит. Потом наклоняется и говорит:

– Это ваши?

Я говорю:

– Мои.

Кладет он шашлыки на стол и говорит:

– Разрешите поцеловать.

Становится на колени и начинает по очереди целовать взасос эти самые Сталинские премии. А все – и областное, и районное, и тбилисское начальство – делают вид, что не замечают ничего. Кто глядит направо, кто налево, кто вверх, кто вниз. Кто пальцами по столу постукивает.

Ну вот, перецеловал он Сталинские премии, потряс мне руку, утер слезы, встал, а за ним в очереди уже другой стоит. Опять на коленях, и опять по очереди целует мне Сталинские премии. А когда уже третий стал на колени, тут не выдержал секретарь обкома, постучал по столу, строго сказал что-то по-грузински, все пришло в порядок, я получил возможность запахнуть обратно плащ, и он произнес следующий тост: