Степан Козловский - История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц

• Название: История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц
• Автор: Степан Козловский
• Издательство: ФГОУ ВПО Ижевская ГСХА
• Жанр: Культурология
• Год: 2009

В монографии исследуется восточнославянский эпос. Основные проблемы исследования: возможности былин как научного источника, потенциально возможные пути совершенствования методологии исторического изучения эпических материалов, сравнительный анализ отражения социальной практики Древней Руси в былинах и письменных источниках, социальная эволюция образа эпического героя.

Книга адресована специалистам по истории Древней Руси, а также преподавателям, студентам и аспирантам, интересующимся проблемами изучения былин как научного источника.

---

Таким образом, «дети боярские» первоначально могли отличаться от «отроков княжеских» (вассальной зависимостью) подчинением боярину, а не князю непосредственно. «Детьми» и «отроками» они, судя по всему, считались по договору усыновления-найма, своеобразного «холопства[556]», поскольку хлопец — парень, не достигший совершеннолетия и не имеющий семьи, младший в роду и в силу этого лишенный самостоятельности. Как отметил В. В. Колесов, «слово «паробки» … обозначало простых домашних слуг, если не просто рабов».[557]

Само по себе такое «усыновление» (принятие в состав рода на положении младшего) мало о чем говорит, но Прокопий Кесарийский отмечает следующую особенность средневековой социальной практики:

«Варвары производят усыновления не с помощью грамот, а вручением оружия и доспехов».[558]

В этой связи можно вспомнить утверждения арабов о том, что:

«Когда у них рождается сын, то он (рус) дарит новорожденному обнаженный меч, кладет его перед ребенком и говорит: „Я не оставлю тебе в наследство никакого имущества, и нет у тебя ничего кроме того, что ты приобретешь этим мечом“».[559]

Передача оружия таким образом связана с заключением союза, вхождением героя в дружину на основании «корма», который приобретается сообща этим мечом. Эпический князь Владимир в таких же обстоятельствах (фактически, принимая богатыря в состав дружины) передает (или приказывает отдать) Василию Пересмяке (Ваське-пьянице) оружие, коня и доспехи для защиты Киева.[560] Богатырь Святогор передает свой меч противнику — взятому в плен (Илье Муромцу),[561] который, в свою очередь, отпускает противника — пленника (Подсокольника), называя его «сыном».

Возможно, легенда о том, что Святославу пришелся по душе меч и другое оружие, полученные в подарок от византийцев: «…Они же послушаша его, и послаша ему мечь и иное оружье, и принесоша к нему. Онь же, приимъ, нача хвалити, и любити, и целовати царя»,[562] осаждавших его войска, имеет более глубокий подтекст.[563]

Обращает на себя внимание тот факт, что на обычные дары византийцев (воспринимаемые как «дань») Святослав не обратил внимания как на фактор установления мира:

«…И созва царь боляре своя в полату, и рече имъ: «Што створимъ, яко не можемъ противу ему стати?» … И посла к нему злато и паволоки, и мужа мудра … И поведаша Святославу, яко придоша грьци с поклономъ… Придоша, и поклонишася ему, и положиша перед нимъ злато и паволоки. И рече Святославь, кромъ зря, отроком своимъ: „схороните“»,[564]

что лишний раз подчеркивает особую роль дарения оружия в данных обстоятельствах.

Иордан в похожей обстановке показывает возможность именно такого события:

«Когда император Зинон услышал, что Теодорих поставлен королем своего племени… Через некоторое время, чтобы умножить почести, ему оказываемые, он усыновил его по оружию».[565]

Вероятно, имеет место намек на восприятие[566] получения этого меча (оружия) как «усыновление[567]» императором русского князя, и заключение прочного союза с предоставлением «корма» русским воинам — князь Игорь также получая с византийцев дань, клялся оружием:… «и елико их есть не хрещено, да не имуть помощи от бога ни от Перуна, да не ущитятся щиты своими, и да посечены будуть мечи своими, от стрел и от иного оружия своего, и да будут рабы весь век свой и будущий».[568]

Судя по всему, разница между этими двумя факторами поддержания мира (дань с одной стороны, оружие и хлеб (кормление) — с другой) приблизительно такая же, как между перемирием врагов и прочным мирным соглашением («друзей» и «родственников»).

Аналогично этому конфронтация во взаимоотношениях между героями, принадлежащими к одному и тому же этносу, появляется в тех случаях, когда рвутся социальные связи между отдельными субъектами и социальными стратами, участвующими в таких отношениях, и, соответственно, теряются «точки соприкосновения» между ними в социальной практике.

С точки зрения эпических представлений о древнерусском обществе родственные отношения (заключение брака, усыновление) и братские (побратимство так называемых «названных братьев») являются наиболее надежными для сохранения мира, поскольку позволяют принять в социум как «своего» отдельного представителя «неверных», фактически полностью ассимилируя его. При этом женщины (по крайней мере, в раннем эпосе — сюжетах о Вольге и т. д.) зачастую не осознаются как «враги» (за исключением сюжетов о Маринке Колдаевне и Марине Игнатьевне). Они олицетворяют собой либо добычу, либо жен, причем какого-то существенного различия в отношении к ним и к собственно русским женщинам не наблюдается вне зависимости от возраста.[569]

Отношения, построенные по принципу «Свой-чужой» можно рассматривать на примере еще одного, чрезвычайно важного в социальной практике явления — совместной трапезы (родство по причастию и по тризне, которая имеет одинаковый общий момент — ритуал почестного пира). Наиболее важен примиряющий аспект этой процедуры, поскольку в нем явственно просматриваются ритуальные и сакральные моменты.

В данном случае совместное употребление пищи примиряет врагов, не случайно в былинах речь идет о том, чтобы уморить героя именно «голодной смертью». Позвать его на пир — значит, помириться с ним, забыть все обиды. Приблизительно по такому сценарию примиряются Владимир-князь и Илья Муромец в былине «Бунт Ильи против Владимира».

Примерно так же, собираясь к Древлянам, княгиня Ольга послала им условия заключения мира: «Съ уже иду к вам, да пристройте меды многи в градъ». При этом княгиня оставила своим воинам повод для расправы над Древлянами: «Посъм съдоша Древляне пити и повелъ Ольга отрокомъ своим служити пред ними… а сама отъиде кромъ, и повелъ дружине своей съчи деревляны».[570] «Хитрость» Ольги, судя по всему, заключалась в том, что сама она в пиру не участвовала, равно как и основная часть ее дружины, что фактически сводило на нет примирительное значение пира — тризны.

В похожих условиях вызывающее поведение Идолища-Неодолища остается безнаказанным со стороны всех пирующих, кроме Алеши Поповича, который не ел (не участвовал в совместной трапезе), а сел в сторонку, «на палатной брус», что и позволило ему бросить вызов «обжоре». При этом следует заметить, что все, кто участвовал в пиршестве, поддерживали Тугарина:

«Все за Тугарина поруки держат».[571]

Исходя из этого, нетрудно сделать вывод о том, что раскрыть влияние ритуалов социальной практики на этнические взаимоотношения — значит, прежде всего, определить социальный статус представителей нерусских этносов в контексте общественных отношений древней Руси, которые запечатлены в эпосе.

Наилучшим образом социальный статус героев русского эпоса можно понять по тому месту на пиру у князя, которое они занимают. Место, о котором здесь говорится — это не только показатель почета, оказываемого приглашаемому, но и важная часть воззрений на социальную дифференциацию в обществе, на иерархию в том ее виде, в каком их представляли себе создатели героического эпоса древней Руси.

В данном контексте гость находится на особом положении — он сам должен был показать хозяевам то место, на которое претендует. В зависимости от престижности места и правомерности претензий на него ситуация развивается дальше по тому или иному сценарию. Судя по отзывам арабских источников, гостеприимство было у славян и русов достаточно развито и нареканий на этот счет не наблюдается: «…гостям оказывают почет, и с чужеземцами, которые ищут их покровительства, обращаются хорошо…».[572]

Следует заметить, что место у княжеского стола — это место в иерархии общества в целом, борьба за первенство в нем, как и в любом другом, идет постоянно. Если некто занял место не по тому значению, которое он имеет для социума, то это означает, что тот «нечестно пьет», «нечестно ест», занимает место не по чести, тем самым он подчеркивает, что все остальные — неравноправные участники княжеского застолья, (младшие члены рода), что приближает их по статусу к рабам, тем, кто развлекает и прислуживает на пиру (сравните с понятиями: «паробок», «хлопец»), и за подобное оскорбление будет вызван на поединок или на спор с тем, кто претендует на его место и положение в обществе.

Все это происходит независимо от этнического и социального происхождения героя, который «нечестно», «не по чести» себя ведет. Так, например, Алеша Попович одинаково жестоко разделался и с русским богатырем «Неодолищем-Иванищем», и с «Идолищем Поганым» (или с «Тугариным», в зависимости от варианта); Добрыня сражается с богатырем-нахвальщиком Дунаем, и т. д.

В качестве примера можно упомянуть сюжет былины о Ваське Буслаеве, который сумел выдержать спор со всем Новгородом и получал за это с них дань: «С хлебников по хлебику, с калачников по калачику, с красных девушек повалешное, с молодых девиц повенешное».