Степан Козловский - История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц

• Название: История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц
• Автор: Степан Козловский
• Издательство: ФГОУ ВПО Ижевская ГСХА
• Жанр: Культурология
• Год: 2009

В монографии исследуется восточнославянский эпос. Основные проблемы исследования: возможности былин как научного источника, потенциально возможные пути совершенствования методологии исторического изучения эпических материалов, сравнительный анализ отражения социальной практики Древней Руси в былинах и письменных источниках, социальная эволюция образа эпического героя.

Книга адресована специалистам по истории Древней Руси, а также преподавателям, студентам и аспирантам, интересующимся проблемами изучения былин как научного источника.

---

В частности, бояре в былинах хвалятся обычно «селами с приселками», а в исторических песнях — крестьянами, более того, в песнях московского периода даже «убогий» хвастает на пиру.[296] Иногда близкая по форме к былинам песня «о Кострюке» содержит характерное типическое место в описании пира, которое, несмотря на близость к былинному изображению, в них почти невозможно встретить:

Он не пьет, не кушает,
Белу лебедь не рушает,
На царя он лиха думает.[297]

Фраза: «На царя он лиха думает» не переносится в былины из этой песни — там (в былинах) вместо вопроса: «почему гость не ест?» звучит аналогичный: «почему ты не хвастаешь?». То есть в былинах домонгольского периода вопрос предусматривает подозрение в оскорблении гостя (которого обошли чашей, усадили на неподобающее место и т. д.). В песнях московского периода — подозрение царя в «лихе». Учитывая, что наиболее «почетным» гостям царь отправлял блюда со своего стола, которые попробовал сам, то отказ гостя есть означал подозрение в попытке отравления гостя царем (лихе). Все это показывает существенное изменение социальной практики, которая становится сложносовместимой с классическим былинным изображением (Киевских) событий.

Таким образом, мы не можем сводить все непонятное в эпическом изображении только к «обратной исторической перспективе».

В связи с этим есть необходимость более подробного изучения вопроса «типических мест» восточнославянского эпоса.

Тематику «типических мест» в русском эпосоведении одним из первых стал серьезно исследовать А. Ф. Гильфердинг. Он, в частности, писал: «Можно сказать, что в каждой былине есть две составные части: места типические, по большей части описательного содержания, либо заключающие в себе речи, влагаемые в уста героев, и места переходные, которые соединяют между собой типические места и в которых рассказывается ход действия[298]».

В. Ф. Миллер предложил следующую классификацию типических мест:

«Во-первых, „общие места“, т. е. эпические описания, которые исстари отлились в определенную форму (например, описание процесса седлания), и переносятся свободно из сюжета в сюжет, если есть для этого какой-нибудь случай … Во-вторых, „типические места“, как видно из приведенного А. Ф. Гильфердингом примера, это — речи, вкладываемые в уста героев. Такие речи уже не шаблоны, а в собственном смысле типические, т. е. из них, главным образом, слагается тип, духовный облик того или другого действующего лица».

Кроме того, В. Ф. Миллер выделяет «переходные» места, которые соединяют между собой «типические» места и в которых рассказывается ход действия.[299]

Таким образом, можно зафиксировать существование в былинах типических мест, характерных для всего эпоса в целом, — некоего «метатекста» и локальных типических мест, которые характерны для какого-то одного из героев (нравственный «облик», по меткому выражению В. Ф. Миллера).

Вместе с тем, без непосредственной связи с эпическими материалами, проблема повтора в лексике была объектом исследований филологов и лингвистов советской эпохи и современности.

В книге Г. Г. Москальчук «Структура текста как синергетический процесс»[300] описывается современное положение в науке. В частности, исследовательница констатирует, что работ и ученых, рассматривающих повтор действительно в целом тексте, найдется не очень много: Артеменко,[301] Еремина,[302] Москальчук — и делает из них соответствующие выводы.

Как отмечает Г. Г. Москальчук, «наряду с обеспечением связности предложений в тексте повторяющийся комплекс является носителем темы текста, обслуживает ее преемственность от начала словесного произведения до его конца. Повторяющийся комплекс постепенно трансформируется, эволюционирует в тексте. О значимости повторов в тексте можно судить, проделав простейший эксперимент: если прочитать только неповторяющиеся элементы текста, то нельзя судить о его теме. Тест на вычеркивание повторов из текста делает его непонятным, так как удаляется тема. И наоборот, если прочитать только повторяющуюся часть текста, то его смысл и даже многие детали смысла, и в особенности структуры целого, будут ясны и понятны».[303]

«Множественность развертываний иногда оказывается необходимой для правильного восприятия темы читателем. … То, что повторяется во всех элементах, воспринимается читателем как их тема» (Жолковский, Щеглов (по Москальчук[304])).

Повторяющийся комплекс является важнейшим смысловым и структурно-композиционным стержнем текста, его наиболее значимой и стабильной частью.

К сожалению, в работах подавляющего большинства ученых, изучающих проблемы анализа фольклора, значение «типических мест» — повторяющегося комплекса, недооценивается или просто игнорируется.

В данной ситуации может служить примером подобного подхода мнение Б. Н. Путилова, поскольку его труды в современной фольклористике стали уже классическими, а выводы отражают в целом сложившийся комплекс воззрений на эпос.

Он, в частности, в книге «Экскурсы в историю и теорию славянского эпоса»[305] утверждает следующее:

«Составляющие элементы эпического мира предстают как отобранные и соответствующим образом осмысленные. Отобранности соответствует типовой характер составляющих эпического мира. Многообразию, многоликости и пестроте эмпирической действительности он как бы противопоставляет типовую избирательность, устойчивую характерность, единообразие. Вариативность допускается, но непременно в пределах именно единообразия, устойчивости мира в целом и его частей. Так, главные персонажи русских былин предстают как вариации единого, типового образа богатыря. Свои вариации существуют для врагов: образы чудовища, змея, чужеземного царя или военачальника. Второстепенные персонажи мало варьируют: из былины в былину переходят образы князя Владимира, матери богатыря, бояр и др. Эпос знает ряд типовых ситуаций (выезд из дому, предшествующее ему предзнаменование, типовые встречи, поединки и пр.). Типовыми же являются локусы, обозначающие цели богатырских поездок, места встреч, поединков, других судьбоносных событий. Типовыми оказываются предметы культуры, вовлекаемые в эпическое повествование (дом, дворец, внутреннее убранство, оружие, одежда, снаряжение коня и пр.). Типовой характер реалий лишает их конкретной исторической привязки, ставит их как бы вне определенного времени, «прописывает» их именно в эпическом мире. Можно сказать, что эпический мир предстает принципиально организованным и направленным соответственно внутренним задачам эпоса, его художественной природе».[306]

Если рассуждать подобным образом (без учета семиотики фольклора), то и большую часть летописных реалий социальной практики мы будем вынуждены считать типовыми и, следовательно, лишенными «конкретной исторической привязки». (Поскольку войны и сражения повторяются из века в век, даты и т. д. могут быть признаны верными лишь очень условно, так как брались они летописцами (особенно в ранний период русской истории) зачастую случайно, по аналогии, в одной из византийских хроник и т. п.[307]).

Однако «типовой» характер реалий имеет определенную последовательность своих составляющих, которая допускает вариативность в некоторых пределах. Алфавит как система знаков также обладает «типовым» характером, но это не лишает язык возможности формировать с его помощью самые разнообразные слова и тексты.

Таким образом, повторяющийся комплекс, и типические места эпоса в том числе, показывает в первую очередь тему, логическую основу текста, о которой можно судить по всей совокупности повторяющихся элементов.

Тема в каждом эпическом сюжете ориентирована на личность какого-либо героя, с характерным лишь для него образом действия, но в то же время она имеет типические места, связующие различные сюжеты, объединяя их в общий метатекст с единой парадигмой логического восприятия эпоса.

Ситуацию с «общей темой» эпоса нагляднее всего можно проиллюстрировать с помощью исследований П. Д. Ухова по атрибуции русских былин. На сегодняшний день это лучшее текстологическое изыскание в области изучения роли и значимости повторяющегося комплекса в русском героическом эпосе.

Он пишет следующее: «Объем типических мест в контексте былинных произведений исключительно велик…, типические места составляют примерно от 20 % до 80 % всего словесного текста былин. Номенклатура типических мест в былинах огромна. Не будет преувеличением определить ее многими сотнями».[308] «Одним словом, все значимые моменты сюжета переданы типическими местами».[309]