Галина Николаева - Битва в пути

• Название: Битва в пути
• Автор: Галина Николаева
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1959

Роман Галины Николаевой «Битва в пути» — одно из лучших произведений русской советской литературы, появившихся после XX съезда КПСС. Писательница ставит и по-новому решает в нем многие актуальные проблемы нашего времени. Но особенно большое место занимают в романе проблемы морали (любовь, семья, быт).

«Битва в пути» учит серьезному и честному отношению к жизни, помогает моральному и эстетическому воспитанию. советских читателей.

---

Бахирев вошел в чадный и грохочущий, как всегда, цех и проходил мимо стержневого, когда рядом раздался радостный девичий голос:

— Здрасте!

Из-под низко повязанной косынки выглядывали смеющиеся глаза и нос пуговкой.

Никто на заводе не встречал его с такой радостью, и мысль об этом невольно кольнула его: «Хоть одна душа приветствует меня, как отца родного!»

— Вы меня не признаете? — сказала девчонка. — Я Даша!

— Какая Даша?

— Да которую вы водили до Василия Васильевича. Еще у меня брак шел… Теперь у меня вот уже второй день нисколечко нету брака!

Девчонка говорила так, будто это событие должно было тотчас осчастливить Бахирева. Он не мог не улыбнуться.

— Я счастлив, Даша, что у тебя нет брака!

— А уж я-то! — вздохнула девчонка. — Первую ночь спала как нормальная. А то и во сне-то видела стержни да арматуру.

Девчонка глядела на него во все глаза, дожевывала бутерброд и говорила, сияя:

— Вы меня не сразу признали, а я вас сразу. А тогда я вас не признала. Я еще тогда вас спросила, не забоитесь ли вы Василия Васильевича. Я еще новенькая была. Ничего не понимала!

— А теперь уже все понимаешь? — опять невольно улыбнулся Бахирев.

— Теперь уж не спрошу этак.

— А вот как раз теперь-то тебе бы и спросить!

— С чего же? — удивилась Даша.

— Потому что теперь как раз и забоялся я твоего Василия Васильевича.

Девчонка не поверила, закачала головой и засмеялась.

— Чего же вам-то бояться?

— Да ведь на заводе главный чугунолитейный цех, в чугунолитейном главное—стержневое отделение, а в стержневом главный человек — Василий Васильевич! Выходит, на нем весь завод! Так ты тогда рассудила?

Девчонка перестала жевать и смотрела на Бахирева с сомнением, склонив голову набок.

— Правильно ты тогда рассудила, — ободрил ее Бахирев. — Вот и боюсь я твоего Василия Васильевича. Кого ж мне еще бояться?

— Ох, и все вы шуткуете надо мной! — засмеялась Даша. — А я уж и не боюсь. Я только стараюсь… Что он скажет, то я и стараюсь. И что вы скажете, я тоже буду стараться.

И Бахирев понял: все, что он скажет, с радостью и старанием сделает эта простая душа, пригретая им однажды мимоходом. И снова с досадой на себя он подумал: «Хорош я, хорош руководитель, если на всем заводе, среди десятков тысяч людей, есть лишь одна душа, готовая с охотой идти за мной».

— А он захворал… — продолжала девчонка. — Кто захворал?

— Да Василий Васильевич. Мы к нему бегали навещать. Может быть, вы тоже до него пойдете, если он вам нужен? Он любит, когда приходят. Он в проулке живет, как раз против ворот стадиона, в синеньком домичке. Вам каждый укажет.

«Эх, Даша, простая душа, — решил про себя Бахирев, — послушаю я тебя, пойду к старику. С кого-то мне начинать надо. С него и начну. Виниться придется, — покривился он и сам себе цыкнул: — И повинишься, коли дело требует!» Раз решив, он не любил откладывать исполнения.

Ветви так густо сплелись над крышей, что казалось, дом завален валежником. И калитка и дверь в дом были распахнуты настежь. Бахирев вошел в дом и увидел третью дверь, открытую в кухню.

В кухне топилась русская печь, и пахнущий печеной картошкой воздух клубами валил в сени. В кухне на полу, стоя на коленях, Сергей Сугробин стучал молотком по чему-то похожему и на кровать и на коляску. Только тут Бахирев сообразил, что фамилия старика, которого все звали по имени, тоже Сугробин. Старик сидел рядом на положенной боком табуретке. Он был одет в ватник и валенки. Шея его была обмотана белым платком, завязанным на затылке. Концы платка вздрагивали.

— Жизнь идет зигзагой — говорил Василий Васильевич, — И главное дело, Сергунька, не пугайся ты никакой зигзаги, а учти ее и двигай к своей точке!.

— И опять вы, деда, жмете прямо по Ленину. — Сугробин вздохнул, сел на пятки и поднял голову. Лицо ею было печально. — Только Ленин говорил не про зигзагу, а про спираль. Развитие жизни идет кверху и по спирали…

— Вот видишь, кверху и по спирали! — Василий Васильевич обрадовался и закивал головой.

Бахирев почувствовал, что его нежеланное появление нарушит мирное, философское настроение собеседников.

— Можно?

Мягкое, раздумчивое выражение исчезло с лиц старика и юноши. Старик поднялся, для чего-то торопливо застегнул ватник, выпятил грудь, нахохлился, тронул себя за усы и сказал с неожиданной «светскостью»:

— Чем могу служить?

Очевидно, так выпячивали грудь, трогали свои усы и разговаривали памятные ему инженеры царского времени. Слова извинения застряли в горле Бахирева. «О, черт, принесло же меня не ко времени! Надо было как-нибудь половчее в цехе разговориться».

Собственная прямолинейность в сотый раз ставила его в неловкое положение. Он не обладал находчивостью, не умел выйти из этого положения, только ежился, поводил плечами, дергал себя за вихор и наконец как за спасательный круг схватился за чертежи.

— Вот пришел посоветоваться с вами насчет нового конвейера и новых печей.

Старик замялся. Бахирев видел, как не хочется ему приглашать чужого в комнату. Но положение было безвыходное.

— Прошу войти.

В большой комнате было тесно. Часть комнаты занимало сооружение, напоминавшее верстак. Девочка лет тринадцати, с длинными косичками, стояла перед зеркалом, а женщина подкалывала ей подол коричневого платья. Мальчик лежал в постели, улыбался и следил за ними. Бахирев не сразу заметил, что лежал он в гипсовом корытце. Гипс охватывал спину, грудь, шею затылок и раструбом расходился к лицу. Из раструба выглядывало бледное ясноглазое лицо. За край гипсового корытца держалась маленькая кудрявая девочка.

— Прошу садиться, — прежним тоном сказал старик. — Посоветоваться с вами… Вот тут… Чертежи… — бормотал Бахирев.

— Сергунька, убери. Быстро!

Сережа стал освобождать стол. В домашнем окружении он совсем не походил на того плакатного парня, каким выглядел на заводе. Он казался меньше, проще, моложе, заметнее сделались и светлые веснушки и детская припухлость щек и губ. На заводе он уже был Сергеем Сугробиным, нарисованным на главном стенде в аллее почета, а здесь все еще оставался Сергунькой. Пока он освобождал стол, все безмолвствовали. Чтобы хоть как-то прервать молчание и уйти от неловкости Бахирев обернулся к кудрявой девочке.

— Как тебя зовут?

Та нагнула голову, спряталась за спинку стула и ответила одним дыханием, так, что он различил лишь конец слова:

— …ушка.

— Как?

— … ушка, — сказала она еще тише и спряталась за старика.

Снова наступило молчание.

— А Тамаре сейчас купили платьице, — прервал тишину радостный тонкий голос мальчика. — Форменное. В магазине «Детский мир»!

У девочки с косицами покраснела худая шея.

— Я уж и не надеялась, — сказала женщина. — Так зашла, на всякий случай, а их как раз несут на прилавок!

— А еще деда купил Тамаре бантики. Белые. На Первое Мая, — торопясь и улыбаясь, продолжал мальчик.

— И черненькие купили! — прошептала «Ушка» из-за спины старика.

Бахирев понял, что покупка девочкиных платья и лент была в этой семье событием, радостным для всех.

Опять наступило томительное молчание. В растерянности Бахирев ухватился за фотографию на столе. Он узнал старика и женщину. Рядом с женщиной стоял, смешно вытянув шею, тощенький мальчик.

— Вас и вас узнаю, а это кто же?

— А это Сережа… в тот год, как они приехали ко мне.

— Сережу не узнаешь.

— В сорок пятом снимались. Тогда только что отца схоронили… — сказала женщина. — В сорок четвертом приезжал на побывку, а через год погиб. Толика и не увидел. Сережа тогда плохоньким был. Думали, и он за отцом уйдет.

— Заморышем был, — подтвердил старик.

— Я такой и на завод пришел. Тощий, рыжий, конопатый. — Сережа усмехнулся и расправил плечи.

И сам Сережа, и мать и дед, видимо, гордились его превращением и поэтому любили вспоминать то, каким он приехал.

Но старик не желал посвящать Бахирева в семейные воспоминания, он нахмурился и повторил еще раз:

— Чем могу служить?

Он недоумевал, зачем пришел к нему домой этот одиннадцатый главный инженер, которого, по общему мнению, надлежало как можно скорее сменить на двенадцатого.

Они уселись за освобожденный Сережей стол. Рассмотрев чертежи, Василий Васильевич забеспокоился.

— Надо не две печи по концам, а одну посредине. Сережа! Куда ты дел мои соображения?

Сережа подал школьную тетрадь, аккуратно обернутую глянцевой бумагой. Крупные буквы заголовка гласили: «Соображения». На клетчатых страницах синим и красным карандашами вычерчены были схемы. Одна из них сразу заинтересовала Бахирева.

— Остроумно! — сказал он. — Куда экономичней, чем в моей схеме.

С этой минуты они оба перестали замечать окружающее. Они дышали в лицо друг другу, толкались лбами над чертежом.