Галина Николаева - Битва в пути

• Название: Битва в пути
• Автор: Галина Николаева
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1959

Роман Галины Николаевой «Битва в пути» — одно из лучших произведений русской советской литературы, появившихся после XX съезда КПСС. Писательница ставит и по-новому решает в нем многие актуальные проблемы нашего времени. Но особенно большое место занимают в романе проблемы морали (любовь, семья, быт).

«Битва в пути» учит серьезному и честному отношению к жизни, помогает моральному и эстетическому воспитанию. советских читателей.

---

— Не в кокиле дело, а в том, что поступаете не по закону! — разозлился Сережа. — У нас в цехе нормы повышают, а технологию не совершенствуют. Был давнишний, бахиревский приказ: подвести воздух, обеспечить универсальными головками, специальными фрезами.

— Приказ есть, фондов нету, — упрямо повторял Гуров. — И самого Бахирева тоже нету. Он в одну сторону тянул, директор в другую, а мы тут рвись пополам!

Кондрат подумал и повернулся к Сереже:

— Ты заварил, тебе и расхлебывать. Опротестовывай! Ходи к своему директору.

— И пойду! — решился Сережа. — Ведь что делается? — обратился он к Гурову. — Мне кокиль не даете, фонд зарплаты экономите, а другим всучили, по моим нормам, но без моей оснастки! Этими безобразиями настроили рабочих против большого дела. Придется мне дойти до самого директора!

Гуров пришлепнул губами и затряс головой, засмеялся:

— Ли то смейся над тобой, ей-богу, ли то плачь! Ходи, ходи, жалуйся! Та сам я, что ли, это придумал? Семен Петрович лично мне приказал: рваческие настроения прысекать! Тогда еще приказал тебя посадить на уникальные, а кокыль другим. Ходи, ходи, жалуйся!

«Вранье?!» — не поверил Сережа..

Он не заметил, как вокруг столпились рабочие. Шныряя испуганными глазами, Гуров уже ораторствовал в защиту кокиля:

— Трудности и все такое — это дело временное. Кокыль — дело молодое, новаторское. Его необходимо срочно внедрять с государственной точки зрения.

— От злодей! На словах агитация, а на деле провокация! — зло пошутил Синенький. — Мы сперва, глядя на Серегу, сами задумали большое дело — менять всю оснастку на многомодельную кокильную. А теперь глядим, что творится, и думаем: лучше не берись!

Синенького поддержали. А Кондрат твердил свое:

— Сугроб заварил — ему и расхлебывать. Пусть идет к своему директору!

Сразу несколько человек запротестовали:

— Кого посылать? Директорова любимчика?

— Молод еще! Он не сумеет! — Зови сюда директора!

Испуганный Гуров побежал звонить Вальгану: — Работу побросали, сгрудились вкруг Сугробина. Отказываются от кокыля.

— Что-о-о?!

Гуров хорошо знал раскаты громового вальгановского «о». Торопливо пришлепывая губами, забормотал:

— Двадцать лет на заводе, не видал такого. — Надо было быстро отводить удар от себя. — Сугробин кругом мутит. Ссылается на бывшего главного. Требует того-сего, механизации по бахиревским приказам.

Сам бывший главный был низвергнут, уничтожен, но тень его все еще витала над заводом. Вальгану то и дело приходилось сражаться с этой тенью. Последнее сражение разыгралось вчера в обкоме.

По инициативе Бахирева в моторном цехе переорганизовали поток серийных деталей и свели к минимуму переналадку станков. Несколько старых станков приспособили в качестве дублеров. Со дня прихода Рославлева цех утроил производительность. Теперь одна смена справлялась с тем, что прежде делали в три смены. О моторном цехе заговорили в области. Рославлев при каждом удобном и неудобном случае гудел: «Несмотря на противодействие директора… По инициативе сменного инженера Бахирева…»

Вчера на бюро обкома Гринин бил Вальгана моторным цехом: «Моторный цех доказал, как велики неиспользованные возможности завода. Моторный цех показал, что можно сделать при умелом руководстве…» За словами «моторный цех показал и доказал» Вальган слышал: «Рославлев и Бахирев показали и доказали».

Он вернулся из области раздраженный, и когда Сагуров пришел с жалобой на то, что карьер не выполняет бахиревских приказов и опять подводит чугунщиков, Вальган не стал сдерживаться. Он толкнул папку с приказами так, что бумаги разлетелись по полу, и закричал на Сагурова:

— На карьер! Самого на песок, на карьер! Если не справляетесь здесь, сидите на карьере!

К таким очистительным вспышкам он прибегал часто в годы войны, реже в послевоенное время, и обычно они действовали подобно грозовому очищающему разряду. На этот раз разрядки не произошло.

— Я бумаг поднимать не буду и кричать на себя не позволю! — Сагуров вызывающе хлопнул дверью.

Бальган не мог успокоиться и ходил по комнате, ступая прямо по рассыпанным бумагам. «Работаю в нечеловеческих условиях! Отсутствие настоящего главного. Близорукий парторг. Грининские подкопы в обкоме. Бахиревские подкопы здесь. И разболтанность коллектива — след прошлогодней анархии. Надо решительно брать в руки. Никаких послаблений!»

В эту минуту и позвонил ему Гуров.

Вальган вырос на пороге модельного цеха, стремительный, с застывшим лицом, с тем мелким трепетом в ресницах, ноздрях, губах, который бывает в листве притихшего леса в тяжелое предгрозье. С порога оглядел цех. Не работало четыре станка. Четким шагом он подошел к первому:

— Чей станок?

— Мой.

Он сам включил станок, взглянул в зрачки отвечавшему властным, парализующим волю взглядом.

— Становись к станку!

Так же быстро и твердо подошел к следующему.

— Чей станок? Становись к станку!

Ровный шум пущенного станка за спиной, в третий раз отчеканенная фраза:

— Чей станок?

В ответ медлительное, упрямое, будто сказанное вразвалку:.

— Ну, мой станок…

— Становись к станку!

Широкоплечий парень неподвижно стоял, набычившись.

— Кокиль отрабатывать все одно не стану,

— Фамилия?

— Ну, Луков фамилия!

Вальган отчеканил Гурову:

— Лукова отстранить от работы! — Увидел рядом знакомого мастера и приказал: — До конца смены замените у станка отстраненного Лукова!

Он хотел идти дальше, но Луков, тяжело дыша, подошел вплотную.

— За что ударил? — Так, наливаясь гневом и обидой, спрашивает мальчишка, получивший незаслуженного тумака. — Я Луков… Я сто пятьдесят процентов нормы верняком, окромя кокиля. Нормы поднимают, технологии не дают! За что ударил?

Сережа подошел и, волнуясь, сказал срывающимся, петушиным голосом:

— И верно, Семен Петрович. Лукова вовсе не за что! Это я вроде без вины виноват. Мой кокиль, мои нормы.

Похудевший, осунувшийся, он вытягивал тонкую, цыплячью шею, таращил недоуменные ореховые глаза, воображал себя близким Вальгану, влиятельным человеком, на что-то надеялся.

«Тоже защитник! — подумал Вальган. — Перебаловали». Почему-то вспоминалась строка из куплета: «Цыпленок тоже хочет жить».

— Становитесь к станку! Немедленно! — приказал он Сереже еще резче, чем другим.

«Цыпленок» жалко растерялся. Ореховые глаза стали круглыми, совсем глупыми, но все чего-то ждали, просили о чем-то: «Не ты ли меня называл: «Мой лучший фрезеровщик», «Гордость завода»? Ты же… ты… Или прав Гуров?»

Бессмысленность упорного взгляда раздражала Вальгана.

— Разговаривать будете не в рабочее время. Понятно?

Гудок некстати поплыл над цехом.

— Вот оно и нерабочее время, — криво улыбнулся Сережа.

Рабочие подходили к директору.

— Нельзя же, Семен Петрович.

— Шумим с кокилем, второй раз пересматриваются нормы, а мероприятия по механизации не выполняются.

— Луков правильно требует!

Кольцо рабочих смыкалось вокруг Вальгана. Он оглянулся, быстро вынул портсигар, протянул его, улыбаясь непобедимой своей улыбкой.

— Ну, раз перерыв, так угощайтесь! Не узнаю, не узнаю я модельщиков! С механизацией трудно — нам фонды задержали. Не сегодня-завтра отвоюю фонды. Это — дело дней! Из-за этого митинговать в разгар смены, ронять свое рабочее достоинство? Забыли, как мы с вами в войну заворачивали? В пургу, под брезентовыми крышами делали первоклассные машины!

Он спрятал портсигар и, продолжая говорить, быстрым взглядом скользнул по гурьбе рабочих, по проходу. Сережа понял: он хочет уйти от разговора. Кто же он? Тот заботливый, что, как друг, говорил с «лучшим фрезеровщиком». Или тот, кто минуту назад цыкнул, не разбираясь: «Встать к станку!»? Или, еще хуже, тот, двуликий, кто в глаза «лучший фрезеровщик», а за глаза «рваческие настроения пресекать»? Оборотень? Вот и сейчас обернется и уйдет. И останется в цехе все по-старому. В уме звучали слова Кондрата: «Ты заварил, ты и расхлебывай». Что ж, не хватит смелости расхлебать?

Вальган продолжал:

— Патриотизм был. Гордость была рабочая. Что же теперь?

Сережа упрямо нагнул голову.

— И теперь есть и патриотизм и гордость. Только время теперь не военное. Тогда надо было давать машины любыми средствами. Теперь время другое. Теперь одно средство — прогрессивная техника! Других средств нет!

Зазнавшийся юнец, поднятый директором, забыл свое место и осмеливался поучать директора. Вальган понял: «Гуров прав. Он здесь главный смутьян».

— Отбивают же охоту к рационализации, — сказал Синенький.

Вальган взглянул на щуплого паренька и вспомнил, что он лучший артист-комик и балалаечник заводской самодеятельности. Надо было сбить рабочих с тревожного тона.