Валерий Джалагония - Шутки усталых вождей

• Название: Шутки усталых вождей
• Автор: Валерий Джалагония
• Жанр: Публицистика

---

Джалагония Валерий Шутки усталых вождей

Валерий Джалагония

Шутки усталых вождей

В своей "Автобиографии", недавно переведенной на русский язык, Артур Кестлер, прошедший путь от убежденного сторонника коммунизма до его врага, привел поразившие меня слова Ленина. Как утверждает автор, тот с мрачным юмором называл соратников "покойниками на каникулах". Этих усталых людей, пишет Кестлер, "уже ничего не пугало, ничего не трогало. Они отдали Делу, истории все, что могли,.. сгорели дотла, но продолжали преданно светить холодным мертвым светом, точно фосфоресцирующий труп".

В этих шокирующих словах, возможно, скрывается частичная разгадка иррационального, не поддающегося логическому истолкованию поведения обвиняемых на знаменитых московских процессах 30-х годов, первые из которых были открытыми. Вожди и гером революции, прошедшие через царскую тюрьму и сибирскую ссылку, не раз глядевшие в глаза смерти, публично признавались в немыслимых преступлениях, с готовностью и, как пишет Кестлер, "даже с каким-то восторгом топтали свое прошлое".

Об этом феномене мы еще поговорим. Пока же я хочу пояснить, что побудило меня вернуться к заметкам о юморе кремлевских вождей ("ЭП" N 14, 2002 г.). После первой публикации мне позвонила дочь Алексея Ивановича Рыкова, Наталья Алексеевна, и сообщила любопытную подробность. Оказывается, тогдашние советские руководители много шутили, затевали розыгрыши, а во время заседаний Совнаркома, частенько рисовали друг на друга шаржи. Алексей Иванович, после смерти Ленина возглавивший Совнарком, собирал эти рисунки и как-то даже вытащил из рамы большую фотографию ("кажется, Волховстроя", сказала моя собеседница) и поместил их под стекло.

"И кто же рисовал эти шаржи? Неужели Сталин тоже?" -- удивился я. "Главным художником был Николай Николаевич Бухарин, -- сказала Наталья Алексеевна. -- Но рисовали практически все, кто как умел. Когда отца арестовали, при обыске его коллекция была, естественно, изъята. Но, возможно, она до сих пор лежит где-то в архивах ФСБ -- они редко что выбрасывают. Если вам интересно, попробуйте получить разрешения и поищите".

До ФСБ я не добрался, во всяком случае, пока, а про Сталина вспомнил, что он любил остро отточенные цветные карандаши. Лион Фейхтвангер в книге "Москва 1937. Отчет о поездке для друзей" заметил, что во время беседы с ним Сталин, "формулируя свои обдуманные фразы, рисовал цветным карандашом узоры на листе бумаги".

Кремлевский вождь вообще был художественной натурой. Семинаристом в 15 лет он начал писать стихи, на которые обратил внимание Илья Чавчавадзе и напечатал их в своей газете "Иверия". Одно стихотворение -- про птичек -он даже включил в учебник родной речи "Деда эно". Вирши Сосо Джугашвили были полны нежности и романтической грусти. Его лирический герой, "гонимый тьмою", верит, что солнце развеет "гнетущий сумрак бездны" в родном краю: "Я знаю, что надежда эта/ В моей душе навек чиста./ Стремится ввысь душа поэта -/ И в сердце зреет красота".

К сожалению, процесс вызревания этой красоты юный поэт резко оборвал: в 18 лет он покончил с поэзией и подался в революцию, полагая, по-видимому, что это более верный способ развеять "гнетущий сумрак". Последствия этого шага хорошо известны.

Но вернемся к Фейхтвангеру, на которого встреча со Сталиным произвела неизгладимое впечатление. Я разыскал в подшивках "Правды" номер за 9 января 1937 года, в котором на первой полосе напечатано сообщение ТАСС об этом событии: "Вчера, 8 января, товарищ СТАЛИН принял германского писателя Л.Фейхтвангера. Беседа длилась свыше трех часов".

Над этой короткой заметкой напечатана крупная, на 4 колонки, фотография. В кабинете вождя за большим столом сидят Фейхтвангер, развернутый вполоборота к Сталину, в центре -- хозяин кабинета в своей знаменитой тужурке, хитро улыбающийся в усы, а слева от него -- заметно смущенный Б.М.Таль, заведующий отделом печати и издательств ЦК ВКП(б), весь вид которого говорил: "Не обращайте внимания, я здесь так, сбоку припеку".

Сталин имел все основания быть довольным: он провел этого западного интеллектуала. Фейхтвангер, находившийся в зените мировой славы, был очарован советским диктатором. На следующий день, выступая по московскому радио, он заявил, что Сталин, каким он предстал в беседе с ним, "не только великий государственный деятель, социалист, организатор, -- он настоящий человек". И Фейхтвангер написал восторженную повесть об этом "настоящем человеке", предвосхитив Бориса Полевого.

Немецкий писатель, проведший в Советском Союзе два месяца (кроме Москвы, он посетил Ленинград и Киев), очень старался быть объективным. Конечно, он не мог не заметить безмерного культа Сталина, принимающего безвкусные формы. Так, составной частью выставки Рембрандта, на которой он побывал, оказался колоссальный бюст Сталина, вроде бы не имевшего прямого отношения к великому голландцу. Писатель рассказал об этом "оригиналу" указанного творения, и тот сразу посерьезнел. Вождь не исключил, что тут действует умысел вредителей, пытающихся таким образом дискредитировать его. "Подхалимствующий дурак, -- сердито сказал Сталин, -- приносит больше вреда, чем сотня врагов".

И Фейхтвангер ему поверил. "Сталину, очевидно, докучает такая степень обожания, -- сочувственно замечает писатель, -- и он иногда сам над этим смеется. Рассказывают, что на обеде в интимном дружеском кругу в первый день нового года Сталин поднял свой стакан и сказал: "Я пью за здоровье несравненного вождя народов великого, гениального товарища Сталина. Вот, друзья мои, это последний тост, который в этом году будет предложен здесь за меня". "Главное у Сталина -- это юмор, -- констатирует Фейхтвангер, -обстоятельный, хитрый, спокойный, порой беспощадный крестьянский юмор". В общем, получилось, что иностранный писатель, отличавшийся трезвым, критическим умом, сам внес посильный вклад в утверждение сталинского культа. Он умильно, как восторженная курсистка, писал о его "лукавой приятной усмешке", "характерном жесте указательного пальца красивой руки".

Перечитывая эти строки, я вспоминал другой текст, интонационно очень близкий к приведенному. Вот запись в дневнике Корнея Чуковского от 22 апреля 1936 года, сохранившая впечатления автора, который накануне вместе с Борисом Пастернаком присутствовал на съезде комсомола: "Вдруг появляются Каганович, Ворошилов, Андреев, Жданов и Сталин. Что сделалось с залом! А ОН стоял, немного утомленный, задумчивый и величественный. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его -- просто видеть -- для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с каким-то разговором Демченко (гремевшая в то время на всю страну звеньевая, добившаяся немыслимых урожаев сахарной свеклы. -- Прим. В.Д.). И мы все ревновали, завидовали, -- счастливая! Каждый его жест воспринимался с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой -- все мы так и зашептали: "Часы, часы, он показал часы"...

Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова, а я ему, и мы в один голос сказали: "Ах, эта Демченко заслоняет его (на минуту).

Домой мы шли вместе с Пастернаком и оба упивались нашей радостью".

Приношу извинения за столь длинную цитату, но уж очень точно отражено в ней время. Сегодня оно обычно изображается как период, полный ужаса и мрака. И это верно. Однако одновременно в сознании огромной части советских людей жило ощущение личного участия в великом социальном эксперименте, олицетворением которого была магнетическая фигура Сталина. Это поразительно, но в Москве 1937 года Лион Фейхтвангер увидел массу счастливых людей. "Да, -- пишет он, -- весь громадный город Москва дышал удовлетворением и согласием и более того -- счастьем".

И это было общим впечатлением иностранных гостей. Даже французский писатель, будущий нобелевский лауреат Андре Жид, осудивший сталинский режим, в книге "Возвращение из СССР" написал: "Однако налицо факт: русский народ кажется счастливым... Ни в какой другой стране, кроме СССР, народ -встречные на улице (по крайней мере, молодежь), заводские рабочие, отдыхающие в парках культуры -- не выглядит таким радостным и улыбающимся. Как совместить это внешние проявление с ужасающей жизнью подавляющего большинства населения?"

В самом деле, как? Листая подшивку "Правды", я видел бесконечную череду лиц -- "кривоносовцев", педагогов-отличниц, спортсменов, многостаночников, красноармейцев -- отличников боевой и политической подготовки, и у всех -- улыбки во весь рот, еще не знакомый с чудодейственной пастой "аквафреш". И в тех же номерах -- огромные, на три-четыре газетные полосы, отчеты о судебных процессах над участниками "антисоветского троцкистского центра". Сочетание двух этих, казалось бы, взаимоисключающих пластов жизни усиливает мистический драматизм эпохи, о которой мы не имеем права забывать.