Тимоти Финдли - Пилигрим

• Название: Пилигрим
• Автор: Тимоти Финдли
• Издательство: АСТ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-018747-5, 5-9577-0297-8

Человек, не способный умереть, снова — в очередной раз! — безнадежно пытается совершить самоубийство — а попадает «под прицел» самого Карла Густава Юнга…

Каким же окажется «личное бессознательное» пациента, прожившего — притом без малейшего желания — уже четыре тысячи лет?!

Перед вами — блистательный «черный юмор» и изысканный постмодернизм, топко стилизованный под «психологический реализм». Возможно ли такое?

А — почему бы и нет?

---

В окна струился яркий солнечный свет, озаряя то, что недавно было целым миром, а теперь стало воспоминанием о погибшей женщине. Живая, она превращала все эти вещи в волшебство…

Одна коробка была завалена исключительно балетными тапочками. Каждая пара перевязана ее собственными лентами — белые, голубые, красные, розовые…

— Я оставлю себе те, в которых она умерла, — произнеела сквозь слезы Sсhwеstег Дора, показав на отложенную в сторону пару пуантов рядом с кашемировой шалью Блавинской. Они были запачканы кровью. — Я возьму также фотографию мадам в роли королевы русалок Она, правда, в серебряной рамочке с гербом ее мужа — двуглавым орлом, но я надеюсь, никто не будет возражать. Да и некому возражать-то, кроме ее жестокого папаши и подлеца брата. Пускай забирают костюмы себе. А не захотят — отдадим их матери, если только сумеем ее найти. Она, как вы знаете, сбежала и начала новую жизнь, чтобы избежать участи несчастной мадам.

— Да, я посмотрю, что можно сделать. Жалко выбрасывать всю эту красоту.

— Ее отец и брат были чудовищами, герр доктор. Вернее, не были, а есть. Вы должны знать, что они так и не поплатились за свои преступления.

— К сожалению, вы правы, — сказал Юнг.

— Брат насиловал мадам, причем делал это регулярно, когда она была совсем еще девочкой. Вы знали?

— Да, конечно. Хотя предпочел бы не знать.

— Регулярно. А потом … Отец убил ее вечно печального мужа, и ему ничего не сделали. Ничего. Царь взял его под свою защиту. Они занимают слишком высокое положение в обществе, так что судить их нельзя. Это вам не Европа. И не Швейцария. Боже, какая несправедливость! Они свели ее с ума. Свели с ума мою обожаемую мадам. Свели с ума…

Schwester Дора села на кровать среди коробок и зарыдала.

— Что же мне делать без нее? Что мне делать? — причитала она, вытащив из кармана носевой платок. — Она была моей жизнью!

— Мы должны научиться не привязываться так сильно к своим пациентам, Schwester, — сказал Юнг. — Все равно рано или поздно мы их потеряем. Либо они поправятся и уедут от нас, либо yмpyт. Такова наша профессия.

— Я любила ее, — тихо проговорила Дора. — Я просто-напросто ее любила.

— Знаю, — откликнулся Юнг. — Иона любила вас. Вы были ей очень дороги, она много раз мне говорила.

— Правда?

— Да. Много-много раз, — соврал Юнг. — Без вас она была бы совсем несчастна.

Последнее утверждение по крайней мере было правдой.

— Спасибо вам за эти слова, доктор. Они помогут мне жить дальше.

Юнг, не зная, что ответить, пожал плечами и махнул рукой.

— Почему отец убил мужа мадам? За что? Она его так любила!

— Наверное, муж ей изменял, — ответил Юнг.

Во время сеансов с графиней речь не раз заходила об ее отце, и Юнгу никогда не нравился этот образ. Отец-мститель… Кошмарная фигура! Словно злой волшебник из сказки, который появляется из тьмы и застает свои жертвы врасплох.

— Я должен покинуть вас, Schwester Дора, — торопливо сказал Карл Густав. — Меня ждет мистер Пилигрим.

— Да, сэр. Спасибо, что зашли поговорить со мной. Я вам очень признательна.

— Не за что. Примите мои соболезнования.

— Благодарю.

Schwester Дора встала и снова сделала книксен. Юнг, обернувшись в двери, увидел, как она взяла запачканные кровью пуанты, прижала к щеке и погладила, точно ручку умершего ребенка. А потом застыла в солнечном свете. Ее окружало то, что осталось от женщины, погибшей при попытке долететь до Луны: одежда и уже полузабытые часы триумфа. И пуанты. Пуанты. Пуанты.

8

Во вторник, восемнадцатого инюня, человек, назвавшийся Фаулером, принес в клинику почтовых голубей. Четыре птицы в клетке и мешочек с зерном, завязанный красной лентой. Их надо было передать мистеру Пилигриму, пациенту из палаты 306.

Старик Константин потребовал, чтобы мистер Фаулер расписался в журнале, где привратник вел учет вcex доставок.

— Голуби, — пробурчал он. — Странно. Haм никогда еще не присылали голубей. Собак — да, котов тоже, даже клетку с зябликами, но голубей — никогда.

— Мистер Пилигрим их любит.

— Я не мог видеть вас раньше, мистер Фаулер? Ваш голос мне кажется знакомым.

— Должно быть, все англичане говорят одинаково, — ответил Фаулер.

— Да уж. Я непременно запомнил бы такие великолепные усы. Похоже, ваш голос ввел меня в заблуждение.

Фаулер протянул старику Константину два франка и удалился.

Привратник снял с клетки покрывало. На него уставились птичьи глаза.

— Ну-ну, потерпите, — сказал он. — Сейчас мы отнесем вас наверх.

Он позвонил в колокольчик, и на зов старика явился посыльный.

— Отнеси это в номер 306, мистеру Пилигриму.

— Слушаюсь, сэр.

— Да смотри не урони! Клетка не птица, летать не умеет, — пошутил вдогонку старик Константин.

9

«Итак, дорогой мой друг, я обращаюсь к тебе последнийраз…» Пилигрим вернулся к началу письма Сибил, намереваясь прочесть его снова, но потом вдруг встал, подошел к столу и взял бумагу, ручку и конверт.

«Сибил, маркизе Куотермэн, — написал он. — Прощай».

Пилигрим разорвал листок и начал заново.

Бал на балконе закончился, на солнышке осталось лишь несколько птиц — две голубки и трое голубей.

Пилигрим сел за стол и написал:

«18 июня 1913 тода. Дорогая Сибил!

Я обитаю в своего рода чистилище. Как я и предполагал, мне не позволяют ни жить, ни умереть. Меня заперли в этом доме — по-моему, его называют психбольницей — и никуда не выпускают. А теперь еще вынуждают гулять в обнесенном забором дворе. Не знаю почему; подозреваю, что я в чем-то провинился. Помнится, я разбил несколько пластинок. И сломал пару инструментов. Музыкальных инструментов — виолончель, а может, скрипку. Разве это плохо? Ведь музыка ни от чето не спасает — ни от безумия, ни от насилия. Оглядываясь назад, я сожалею, что выступал защитником искусства. Но музыка — худшее из них. Сплошь кипение и бурление, перегруженное эмоциями, с одной стороны, и мыслями — с другой. Ах, Моцарт! Ах, Бах! Слушая Баха, я всегда вспоминаю белку в колесе. Она бежит и бежит по кругу — но ничего не происходит. Ничего! Та-та-та-там! Тата-та-там! И все. Та-та-та-ни-черта! Что же до Моцарта, его эмоции остались на уровне двенадцатилетнего подростка. Он так и не достиг зрелости — за исключением половой. Его музыка соединяет в себе пошлую клоунаду и профессиональное выжимание слез. Даже не слез, а рыданий. Бетховен напыщен; Шопен приторно слащав и подвержен вспышкам раздражения: там-тара-там-бабах! Вагнер — эгоцентричный зануда. А молодой турок Стравинский — тут сама фамилия говорит за себя: дисгармоничный, грубый и дует в свою дудку через нос!

Вот так.

Мне продолжать?

Литература. Разве она положит конец войне? Да ведь «Война и мир» — это повод для новых сражений! Русские — круглые дураки, их единственным союзником в победе нaд Наполеоном была зима. Кто-нибудь захочет првторить попытку? Конечно, да! Эта кошмарная книга — самое натуральное приглашение. Толстой сам воевал под Севастополем и гордился этим. А потом прикинулся, что ненавидит войну, и закончил жизнь как сумасшедший проповедник мира во всем мире (ты ж понимаешь!), прогнав в то же время жену от своего смертного одра. И это я ненормальный? Я?

Да. Так мне говорят».

* * *

Кто-то постучал в дверь.

Пилигрим положил ручку на стол.

Кесслер, чистивший ботинки своего подопечного, вышел из спальни и открыл дверь в прихожую. До Пилигрима донесся еле слышный голос: «Клетка… голуби… зерно… Фаулер…»

Санитар вернулся с клеткой. За ним следовал молодой посыльный, наполовину швейцарец, наполовину итальянец, с мешком зерна в руках.

— Сюда?

— Да-да, спасибо.

— Деньги нужны? — спросил Пилигрим.

— Нет, сэр. Молодой человек получает жалованье.

Итальянец удалился. Закрыласъ одна дверь, потом дрyгая.

Пилигрим встал и осмотрел мешок с зерном.

— Не понимаю, — сказал он. — Я должен это есть?

— Не думаю, сэр. Полагаю, это для птиц в клетке.

— Птиц? — переспросил Пилигрим.

— Птиц, — подтвердил Кесслер. — Как будто нам их мало!

Продолжая ворчать, он ушел в спальню наводить блеск на обувь.

Пилигрим развязал ленту и порылея в мешке, пытаясь определить, что там за зерно. Маис, просо, рожь и овес. И конверт.

Пилигрим вскрыл его и прочел:

«Любителю голубей от такого же голубятника.

Сэр!

Это почтовые голуби, и они могут переносить записки. Вы увидите, как я теперь выгляжу, на прилагаемых фотографиях. Надеюсь, вам понравится.

Мы давно уже не встречались, и я подумал, что вы, возможно, хотите покинуть свое временное пристанище. Если я прав, мне понадобятся кое-какие инструкции. Я ничего не знаю о здании, в котором вы находитесь. Мне не помешал бы план или подробное описание.