Виктор Болдырев - Гибель синего орла. Приключенческая повесть

• Название: Гибель синего орла. Приключенческая повесть
• Автор: Виктор Болдырев
• Издательство: Издательство «Детская литература»
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1963

Грозные годы Великой Отечественной войны. Вся страна работает для фронта. И на берегах Ледовитого океана, в далеких оленеводческих колхозах и совхозах советские люди тоже напрягают все силы, чтобы приблизить час разгрома фашистских захватчиков. На оленьи стада обрушивается эпидемия «копытки». Под угрозой оказывается снабжение продовольствием целого края. Молодые специалисты — комсомольцы и члены партии — принимают решение перегнать стада на новые пастбища, которыми еще никто никогда не пользовался, на юг, в долины Омолонского хребта. Дело это неслыханно трудное. Мало людей, бездорожье, таежный и тундровый гнус и чье-то таинственное вредоносное вмешательство на каждом шагу.

О работе и необычайных приключениях оленеводов Колымы рассказывает повесть геолога В. Болдырева «Гибель Синего Орла».

Для среднего и старшего возраста.

---

Настигаю Ромула лишь в поредевших зарослях кедрового стланика у перевала. Верхом он быстро поднимается к близкой седловине, раздвигая посохом колкую хвою.

— Ого! Пожар разгорается.

С перевала виден соседний распадок, объятый дымом и пламенем. Огненные языки прорывают дымные тучи. На дальнем склоне ярко горит кедровый стланик. Глухой шум доносится снизу, как будто оттуда надвигается ураган.

Едкий запах горелого дерева мутит голову, наполняет душу тревогой. Вниз, в пекло, не спустишься — пожар отрезал удобный путь к следующему перевалу.

Погоняя учагов, подъезжает Пинэтаун. Картина разбушевавшейся стихии потрясает юношу. Пожар в тайге он видит впервые и следит с нескрываемым страхом, как медленно ползет к перевалу, колышется багровая туча дыма.

— Скорее!.. На сопку! — хрипло кричит Ромул. — На сопку!..

Выбраться к следующей седловине теперь можно только через вершину. Пинэтаун поворачивает и галопом гонит связку верховых оленей к близким осыпям. На седловине появляются передовые олени. Пугливо озираясь, останавливаются, робко и нерешительно переминаются.

— Тагам… тагам!

Ромул прыгает в седло и скачет вслед за Пинэтауном, заманивая испуганных оленей. Если передние ряды дрогнут и повернут, пастухам не удержать стада.

Уф! Кажется, пошли…

Снизу напирает табун, и растерявшиеся олени, не выдерживая натиска, устремляются к осыпи. Наше счастье, что обитатели тундры не знают бедствия лесных пожаров. Ромул и Пинэтаун уже карабкаются высоко по осыпи с вереницей верховых оленей. Длинным языком растянулось стадо на подъеме. Пастухи, галопируя на учагах, выгоняют из леса отставшие косяки.

Подъем крут. Из-под копыт оленей сыплются гремящие камни; оседая, осыпь ползет и шипит, словно живая. Распадок, охваченный пожаром, скрывается в дыму. Сверху он кажется кратером разверзшегося вулкана.

Облака дыма заволакивают все вокруг. Солнце гаснет, пропадает. Наступают лиловые сумерки. Бледный оранжевый свет заливает взрыхленную копытами осыпь. Остро пахнет гарью. На лица и одежду оседает тонкий черный пепел. Окутанные серым дымом, уходим куда-то вверх.

Что ожидает впереди? Несдобровать, если огонь прорвется к следующей седловине — табун окажется в огненном кольце.

Я не устал, но еле переступаю, поднимаясь вслед за пастухами. Нестерпимо тяжко на душе. Олени скрываются в дыму. Жаль, что не успели тут проскочить зимой, по снегу. Вот где мстит упущенное время!

Внизу сквозь дым просвечивает опустевшая седловина. Огонь подкрадывается к пройденному перевалу. Куда запропастились Костя и Кымыургин? Ведь пламя закроет путь к вершине.

Сбегаю по осыпи обратно. Горячий воздух обвевает седловину. Из распадка несется шум близкого пожара. На спуске с перевала ветви больно хлещут лицо.

— Да где же они?

И вдруг в кустах ольховника слышу громовые проклятия.

— Костя! Сюда, скорее сюда…

Он выбирается из кустов, взъерошенный, красный, вспотевший, вытягивая за уздечку передового оленя.

— Умаялся!.. За деревья цепляют, душатся, вьюки на брюхо съезжают. Помоги Кымыургину. У него полсотни этих дьяволов.

Продираюсь сквозь кусты. Вот Афанасий. Мальчонку почти не видно в седле, но своих оленей он ведет сноровисто, почти не останавливаясь. Позади Кымыургин. Ну и длиннющая у него связка — не видно конца каравана. Отцепляю половину «поезда»; идем быстрее. Тайга редеет. Рысью выводим караван на седловину.

Ух и пекло! Все в дыму, из невидимого распадка пышет жаром.

— Вперед… на осыпь!

Перепуганные олени бегут, подкидывая вьюки. Прорвались!.. Позади вспыхивают мохнатые лиственницы. Назад пути нет.

Подгонять караван не нужно. Из последних сил карабкаются олени по осыпи. Вьюки съезжают на спину, на ходу подтягиваем ослабевшие ремни. Долго пробираемся в дыму; першит в горле от копоти.

Вот и плоская каменистая вершина. Вьючные олени останавливаются, сбиваются в плотную кучу, опустив морды.

— В чем дело, почему стоим?

Из дыма выплывают фигуры. Бегут Костя и Кымыургин:

— Седловина впереди горит!

На вершине оставаться нельзя. Олени едва умещаются на каменистой площадке. Здесь уже и сейчас жарко. Что же будет, если огонь окружит вершину, подступит вплотную?

У передовых оленей, опершись на посох, невозмутимо, как маленький старичок, стоит Афанасий. На потемневшем от копоти лице блестят белки глаз. Внизу, в прорывах дымных туч, вся в огне, корчится тайга на седловине.

Опоздали…

Тропа, вытоптанная табуном, уходит вниз. Олени, видно, проскочили на дальнюю сопку, когда пожар еще только занимался. Теперь на перевале море огня — горит стланик.

Ветерок разгоняет дым, раздувает пламя. Вправо уходит вниз лесистый распадок, еще не тронутый пожаром; лишь дальше, там, где ключ выводит в широкую лесистую долину, все затянуто дымом.

— Сволочи!.. Кругом подожгли! — рычит Костя.

— Туда кочевать будем, — указывает в распадок Кымыургин.

Кажется, успеем…

Если спуститься и пересечь распадок, можно проскочить между двух огней и, минуя седловину, вырваться из огненного кольца на плечо дальней сопки. Это единственный путь к спасению.

Разбираем связки вьючных оленей и спускаемся по крутому каменистому склону в распадок. Теперь вьюки ползут оленям на рога. С головоломной кручи бедные животные съезжают почти сидя.

Дым заволакивает распадок, но я успеваю взять по компасу азимут на плечо дальней сопки. Врезаемся в сплошные дебри кедрового стланика. Олени застревают, барахтаются среди пружинистых узловатых ветвей. Иногда повисают, зажатые тисками, качаясь словно на качелях. Без топора не пройдешь. По очереди прорубаем тропу. Медленно ползет караван в зеленом туннеле из душистой хвои, увешанной шишками.

А время бежит. Обрубленные сучья цепляют, рвут, сдергивают вьюки.

— Эх, и чертова жизнь! — Костя крушит заросли канадским топором с длинной изогнутой рукояткой.

Где-то наверху гудит пожар. Уж не горят ли у седловины наши смолистые гущи? Сгорим вместе с вьюками и оленями. Невольный страх холодит, давит сердце, гонит людей и животных. Рубим и рубим кривые лапы, а они сжимают, стискивают, точно в объятиях.

Прорубаемся сквозь дебри, проталкиваем оленей, вьюки.

Наконец-то!..

Стланиковые гущи редеют. Кедрач окончился. Вокруг поднимаются могучие лиственницы. Под ногами пружинит ковер ягельников — любимая пища огня. Летом эти пушистые сухие ковры горят лучше бересты. Сил нет — валимся на мягкий ковер.

Вспыхивает красноватое зарево, освещая мачтовые лиственницы. Дым светит багровым сиянием. Ох, жарко, трудно дышать! Совсем близко пылает тайга.

— Стланик горит… скорее!

Бежим среди лиственниц, погоняя оленей. Вламываемся в густые заросли ольховника. Тревожно шелестят листья, вянущие в жарком дыхании пожара. Сверху летят горящие ветви. Сквозь листву просвечивают языки пламени. Загорелись, видно, ягельники.

— Вода! — вскрикивает Кымыургин.

Вот так диво!

Прозрачная речка струится среди ольховника. Вижу песчаное дно в блестках слюды. Олени сбегают в воду и жадно пьют. Речка неглубокая, по брюхо животным. Не остановит ли она огонь?

Плашмя падаю в речку, окуная лицо в прохладную влагу. Как приятна вода в дымном пекле пожара! Рядом фыркает Костя, смывая копоть с почерневшего лица. Кымыургин и Афанасий торопливо подтягивают вьюки.

Прохлаждаться нельзя. Дым чернеет, словно наливается тушью. Сумерки сгущаются в ночь, хотя часы показывают полдень. Там, где горит тайга, полыхает багровое зарево, кровавыми бликами раскрашивая чернеющие тучи дыма. Желтые языки огня пляшут близко за кустами, просвечивая сквозь листву.

Выбираемся на противоположный берег, спотыкаемся во мраке. Очутились в лиственничной тайге. Огнезарные туманности освещают беспросветную пелену, заслонившую солнце.

И вдруг яркий багровый свет заливает все вокруг. Огненная стена с оглушительным ревом поднимается за рекой. Огонь пожирает тайгу, растекаясь вдоль русла. Падают горящие стволы, взлетают ветви, объятые пламенем. Река шипит, окутанная паром и дымом. Клубящиеся огненные вихри с грозным шумом перелетают реку, поджигая лиственницы.

Над головами с треском лопаются раскаленные головни, рассыпаясь тлеющими угольями.

Не забыть этой страшной картины. Обезумевшие олени с налитыми кровью-глазами мечутся, встают на дыбы, падают, запутавшись в упряжи. Шумящими факелами горят лиственницы справа и слева от нас, опаляя нестерпимым жаром.

— А черт!.. Костя, что делать?!

Вижу Кымыургина. Освещенный красноватым заревом, черный от копоти, в обгорелой куртке, он кричит, размахивая ножом:

— Гореть будем! Вьюки бросать надо!

Не вырваться с тяжелым караваном из огненного кольца. Выхватывая ножи, прыгаем в гущу оленей. Режем, режем ремни, сбрасываем седла и вьюки… Олени, освобожденные от пут, уносятся вверх по склону.