Анатолий Приставкин - Долина смертной тени

• Название: Долина смертной тени
• Автор: Анатолий Приставкин
• Жанр: Публицистика

Одна из самых страшных книг, написанных в нашей стране в постсоветское время. Анатолий Приставкин, советник Президента РФ по вопросам помилования, исследует корни российской преступности. Перед нами чередой проходят маньяки и детоубийцы, насильники и садисты, сверхчеловеки с извращенной психикой и просто пьяницы, готовые из-за стакана водки зарезать собутыльников. Каждый день рядом с нами – здесь и сейчас – происходят десятки жутких преступлений.

В романе, отправной точкой которого стала работа А.Приставкина в Комиссии по помилованию, нет сгущения красок – а лишь протокольная точность, нет смакования деталей – а лишь подробности судебных приговоров, нет морализаторства – но есть призыв к милосердию для тех, кого еще можно вернуть к нормальной жизни, и боль писателя за наше жестокое общество, породившее зверей в человеческом облике и не способное противопоставить им ничего, кроме смертной казни.

---

Тут и тележурналисты подхватят… Если уж зритель жаждет отмщения и крови, то будьте спокойны, крови будет столько, сколько надо! Да и, собственно, какая им разница: насилие и убийства на экране, во всяких там боевиках или натуральные, прямо из жизни взятые истории, которые щекочут нервы нисколько не меньше, а даже больше.

Одна поднаторевшая на криминальных делах журналистка, пишущая на эти темы в молодежной газете, предпочитает называть свои репортажи так: “Сто ударов ножом в беззащитную жертву”. Вот и попробуй потом привести какие-то доводы в защиту милосердия… сам, того и гляди, получишь эти сто ударов от обезумевших от горя родственников.

А если по правде, то каждый из нас, кто милует (или не милует), несет в самом себе оба начала в этом бесконечном споре. Чувства наши на стороне жертв и их убитой горем родни, в то время как доводы на стороне смертника. И это непрерывное противоборство в моей душе не может не изматывать, как бы ты в конце концов ни решил. Оно и далее будет необратимо терзать тебя.

Недавно телевизионщики в который раз задумали вынести проблему смертной казни на публику и представить полемику в виде судебного заседания. Передача известная, ее знают, она так и называется: “Суд идет”.

Истец (им как раз был я), адвокаты истца, ответчик

(депутат от Думы, которая не приняла смертную казнь), адвокат ответчика, ну и, разумеется, судья и присяжные заседатели. Последние, а их там человек десять, солидные добропорядочные люди (как бы некий собирательный образ общества), выслушав обе стороны и свидетелей, должны решить, кто прав.

А практически вся передача – это тот же спор о необходимости смертной казни, со всеми названными и не названными мной доводами.

И вот результат: сколько ни убеждали отменить казнь выступившие на “суде” священник, видный юрист и писатель (для вящей убедительности показали в записи реальные сцены казни, снятые американцами), – итог был предсказуем.

И господа присяжные, поразмыслив, практически единогласно и убежденно подтверждают: смертную казнь отменить нельзя.

Ну, конечно, для самооправдания, – кому не хочется перед зрителями сохранить приличный вид, – прозвучит оговорочка о том, что в принципе-то они понимают, что это не гуманная мера, но сейчас, когда преступность растет… и т. д.

Будто не минуту назад именно этот довод достаточно аргументированно и авторитетно, при помощи цифр и ярких примеров, опровергался.

Режиссер, вполне милосердная женщина, не ожидавшая такого стыдного результата, даже растерялась и лишь повторяла: “Как же так! Они же всё слышали! Им же всё объяснили!”

Но зачем им было слышать, если они пришли сюда уже с твердым и сложившимся убеждением, – казнить необходимо!

Им никакие доводы и не нужны были. Они не впустили бы в себя ничего, что могло их поколебать. Для этого надо стать другими. Другими людьми в другой стране. Эти же были сколком, зеркалом, рупором и частью своего народа.

Полагаю, что, когда мы еще только формировали

Комиссию, мы, поперву, были не намного лучше их.

Мы тоже пришли каждый со своими убеждениями и своими предрассудками. У кого-то демонстративно откровенными, а у кого-то скрытыми и тем более мучительными.

Практически от заседания к заседанию смертная казнь ранила нас, причиняла боль и мешала нормально жить. Но эта боль была необходима для вызревания (и прозревания) некоей зоны (опять зона!) в каждой отдельной душе.

В борьбе мнений, в спорах, сомнениях, даже терзаниях по поводу тех или иных конкретных уголовных дел постепенно менялось отношение к смертной казни. И если наше сообщество, то есть Комиссию, можно представить в виде единого живого организма, как потом и стало, отношение к смертной казни то затаивалось, уходя в глубину, то как бы всплывало и взрывалось острой дискуссией…

И тогда летела с трудом налаженная работа, страсти накалялись, и нужно было, после того как все выговорятся, погасить спор, как говорит Вергилий

Петрович, “заволокитить”. Но это был не просто уход от острого вопроса, скорее отсрочка, необходимая для спокойного раздумья.

И такие страсти-мордасти вовсе не от “взрывов на солнце”, по словам того же Вергилия Петровича. Просто мы приходим сюда из разных горячих точек, где каждый из нас “варится” в определенной среде, а потом накопленное за неделю вываливается в общий котел, который мы коллективно и расхлебываем.

Конечно, мы спорим не только о смертной казни, но именно она была у нас как кость в горле, с самого первого дня. Она не давала нам спокойно жить, могла стать и уже временами становилась причиной ссоры, разлада, а то и распада Комиссии.

Сейчас уже многое забыто. Вытеснено прагматичной памятью, которая не копит отрицательные эмоции.

Я обращаюсь к записям тех лет и убеждаюсь, что путь к милосердию был и мучительным, и жестоким, и тернистым, и, конечно, извилистым, не таким ровным, как представляется сегодня.

Дневник

Привожу выдержки из тетради, датированной началом 1992 года. 6 марта. Первое заседание. Знакомство. Мои слова о цели Комиссии: “Мы служим здесь не Президенту, не власти, но лишь обществу, которое тяжко больно и лечить его можно лишь состраданием… Надеюсь, это и будет нашим главным законом…”

Где-то в процессе возникшего разговора уточняется, что образование Комиссии – акция не политическая, а гуманистическая, иначе бы мы сюда не пришли.

Для начала работы Вергилием Петровичем представлены

107 уголовных дел. Смертников пока нет.

После заседания Булат Окуджава воскликнул:

– А ведь мы освободили 107 человек! Можно считать, что наша жизнь оправдана. – Потом шутливо добавил: – Легко представить такой сюжет: возвращаешься с заседания домой, а из-за угла человек, и тяп тебя по голове…

Его хватают, проверяют и выясняют… Выпущен тобой накануне…

Хочу напомнить, что только одно имя Булата я буду здесь называть по причинам понятным: он ушел навсегда.

Ну, пожалуй, еще Фазиля Искандера, который давно покинул Комиссию и теперь как бы ее история.

Кстати, за Булатом и Фазилем мы посылали официальную

(черную) машину, тот самый пресловутый и заклейменный

“членовоз”; Булат вначале наотрез отказывался в нем ехать.

– В “черной” не поеду, – заявлял он.

– Да она не совсем черная, – уговаривали мы. – Она грязно-бежевая, к тому же в ней уже будет сидеть Фазиль…

– Ладно, – снисходил Булат. – К Фазилю я сяду.

Как ни странно, с самого начала работы жестче других к осужденным на смертную казнь относился наш Священник, обычно такой мягкий и добродушный. Он оказался неистовым, непреклонным в суждениях, как протопоп

Аввакум. Но дела читал добросовестно, вникая в подробности, и этим пришелся по душе Вергилию Петровичу.

После заседания он сказал:

– У меня лежит папка дел, отклоненных на уровне тогдашней России (Президиумом Верховного Совета

РСФСР), я должен был их передать в Комиссию по помилованию СССР… А теперь куда изволите?

– Давайте нам, – предложил кто-то.

– И вы их всех помилуете?

– Наверное.

– Имейте в виду, – предупреждает Вергилий Петрович, насупясь. – В регионах массовым помилованием будут недовольны.

– Кто… недовольны? Власти?

– И власти.

– Неужели мы станем оглядываться на власти… Любые!

– Но авторитет Ельцина?

Я сказал:

– У нас во всех случаях есть выход, который не зависит ни от кого… Даже от Ельцина…

– Какой же?

– Мы просто уйдем в отставку. Но властям потакать не станем. Пусть это будет тоже нашей заповедью.

Со мной согласились. 8 марта. В день моего семейного праздника (восьмого марта мы поженились) впервые читаю дела смертников.

Это и правда страшно. 27-летний парень (Алексеев) из-за 4 ящиков водки порешил сторожа автобазы и его жену… Сторож перед тем пожелал ему спокойной ночи и доброго здоровья… А жена принесла из дома пирожки для детишек… У нее обнаружено сто ран… Он пил из бутылок, испачканных кровью… А в своем ходатайстве повторяет: “Прошу понять меня правильно… Я вам пишу и плачу…”

Я растерялся, расстроился, впал в хандру.

Что делать? Позвонил Анатолию Кононову, но мне ответили: он в больнице. Нужно что-то по поводу

Алексеева решать, а как тут решать, когда решать невозможно!

Наконец дозваниваюсь до больницы. Анатолий серьезно болен, но не я его, а он меня утешает. Мол, ничего, привыкнешь… Так и мы работали…

И рассказывает про старую Комиссию, как бывший ее председатель докладывал их результаты на Президиуме:

“Вот, мол, убийца нанес сто ударов… изнасиловал, бросил… А Комиссия решила помиловать… – и при этом театрально разводит руками, я-то, мол, тут ни при чем… Ну и реакция однозначная… Казнить”.

– Я так не умею, – говорю я, – докладывать… Это только вам я докладываю, что мне хреново… – Но об испорченном празднике молчу… Пирожки, водка под соленые грибки… А как я могу пить и есть, когда перед глазами бутылки, заляпанные кровью… 9 марта. Сделал на сутки перерыв. Отдышался. Снова.