Валерий Попов - Третье дыхание

• Название: Третье дыхание
• Автор: Валерий Попов
• Жанр: Современная проза

“Я забыл, пузыри на лужах – это к долгому дождю или к короткому?” С этого вопроса начинается повесть Валерия Попова “Третье дыхание ”. С этого вопроса начинаются мытарства главного героя. Точнее, продолжаются. Алкоголичка-жена, маразматик-отец. Два полюса отчаяния. Герой между ними. Хаос, безвыходность, мука. Вопрос о дожде в данном случае метафизический. Это не короткий или длинный дождь, это дождь навсегда.

…Главный вопрос, который решает для себя герой (зовут его, кстати, так же , как и автора) – как найти в каждодневной мороке повод к радости, найти в себе силу почувствовать себя счастливым, высвелить безнадежную ситуацию? И в повести есть не то чтобы ответ, а подтекстовый намек, отсвет ответа. Напрямую ничего не сказано – признак настоящего искусства.

Нужны безграничное терпение и безграничная доброта. …Это и есть “третье дыхание ”.

---

Помню, жили мы с ней в Доме творчества в Ереване. Решил однажды в ярости в горы ее погнать. Накануне напилась она с коллегами моими – я, значит, работал, а она пила!.. Начало воспоминаний этих – злобное, не спорю, но зато потом! Ранним утром я поднял ее, а заодно еще и ту парочку, с которой она напилась. “В горы, в горы! Здоровая жизнь!” Те двое, муж и жена, поднялись покорно, еще не понимая толком, куда их ведут. Нонна, конечно, заплакала, слезы размазывая тощим кулачком. “Я не могу, Веча! Лучше убей меня здесь!” – “А-а! Не любишь?! А напиваться, душу мне рвать – можно?” Выпихнул их на шоссе. Побрели, покачиваясь. Шоссе извилисто в горы поднималось, наверху терялось, в утренней мгле. Там, по слухам, как некий град

Китеж, сказочная “олимпийская деревня” была. Но из обитателей Дома творчества (с их-то образом жизни) никто не видел ее – только смутные легенды доходили до нас. Но мы достигнем ее. Хватит дури…

А кто будет сомневаться – убью!

Уныло склонясь вперед, шли по извилистому шоссе… настолько извилистому! С отчаянием, после часа виляний, увидел рядом совсем брошенную канистру, от которой, думал, мы уже дико высоко поднялись.

А она – рядом, можно наклониться и взять. Дорога – специально для страданий, не только физических, но и моральных, для демонстрации тщеты всех усилий, всех надежд чего-либо достичь. Нонна, как слабое существо, первая этим прониклась, села на пень возле шоссе, заявив, что не пойдет дальше.

Сырость насквозь проникала: бр-р-р! “Ну оставайся, если хочешь замерзнуть!” – “Хочу!” – “…Нет, пошли!” – “Веча!..” – воинственно вскочила, челюсть, выставленная вперед, задрожала, вскинула кулачки

(большой пальчик почему-то всегда внутрь зажимает). “Сколько злобы…” – “…в этом маленьком тельце”, – была у нас с ней такая присказка на двоих, часто спасала нас, снимала напряг. Но в тот момент – вряд ли. Злоба ее от слабости шла, яростно слабость свою защищала, чтобы не делать ничего такого, что не нравится ей. И такой злобы в этой защите больше ни у кого не встречал. “Оставайся!” – я заорал. И чтобы не петлять больше тут, чтобы опять после часа ходьбы скорбную Нонну рядом не увидать, решил резко в гору пойти – и пару друзей, ни в чем не повинных, перед собою пихал. Те испуганно переглядывались: “Во влипли!” Лезли на четвереньках по скользким камням. Нонна исчезла внизу. В сырое непроглядное облако попали. И вдруг – круглые камни, “лбы”, тонким льдом покрылись. Как лезть?

Падали, катились, мордою тормозя. Но отступать еще опаснее стало, чем наступать: перестанешь карабкаться – покатишься вниз. И когда вылезли мы наконец наверх, ободранные, окровавленные, – увидели этот

“град Китеж” во мгле. Ринулись в бар, светящийся вывеской, – и первое, что увидели, войдя внутрь, – это Нонну! Сидела розовенькая, румяненькая, аккуратненькая, в одной руке у нее была чашка кофе – красная, армянская, керамическая, в другой – фужер коньяка и, судя по радостному ее настроению, уже не первый. “Венчик!” – закричала, сияя. Да, зла она не помнила. Особенно – своего. Что тоже, если вникнуть, прелестно. Как она опередила нас?! Кто-то пожалел ее, сиротинушку, подкинул на авто? Нас, измученных, окровавленных, честных, никто не жалел. Вокруг нее, сочувственно и озабоченно, местные женщины сновали – на нас, наоборот, поглядывали, как на злодеев, испачканных в крови. В своей кровинушке-то!.. Никому не интересно. Вообще выгнать нас хотели – “санитарный час”! “Санитарный час” нам, окровавленным, был нужен, но выгоняли нас. Спасибо, Нонна нас выручила, сказала радостно: “Это со мной!” Неужто счастье ее не сработает больше?

От меня зависит – сколько сил вложу. Сколько наших слов вспомню!

Глава 10

Перед рассветом – самый тревожный сон. Или просто – самый запоминающийся? А этот сон, который я вижу сейчас, тревожит еще и своей повторяемостью. Может, и вправду что-то значит он, если так упорно приходит? Мы – в другой квартире. То ли я так глупо обменял, то ли мы вынуждены были переселиться. Смертельная тоска! Во сне я просыпаюсь, выныриваю из глухой темноты и вижу перед глазами чужие, аляповато-нищенские обои, которые теперь – с отчаянием понимаю – мои. Стенка кривая, пузатая, явно – картонная, в лучшем случае – фанерная, делит жизнь на клетушки. К тому же, я чувствую, не все клетушки – мои. Кто-то – так ясно, словно перегородок нет, – включает, выключает дребезжащее радио, кто-то надсадно кашляет – бедная, убогая жизнь. Как же я так вляпался? Ведь вроде бы поднялся куда-то в процессе жизни?.. Упал? С отчаянием вспоминаю прежние наши светлые, достающие до высокого потолка окна… счастливчик – раньше каждое утро видел их, просыпаясь! Теперь, открываю глаза, – какой-то мутный “бычий пузырь” вместо окошка, приплюснутый низким серым, неровным потолком. Городские трущобы. Это не новостройки даже – там гораздо радостней и светлей. Это – столетний центр убожества, несчастий и нищеты. И все правильно, понимаю я, – это убежище соответствует нашей жизни – жизни нищих стариков, им так и положено жить, в соседстве и постоянных бессильных ссорах с такими же, как они. Прежняя красивая квартира – и, может быть, даже красивее, чем была, – появится только в грезах перед рассветом. А вот пузатая эта, залосненная чьими-то грязными головами стенка – теперешняя твоя реальность, и сколько ни таращь глаза (мол, может, ты не совсем еще проснулся…) – вот! Надо шаркать на кухню с кривым кафельным полом, нелепой дровяной плитой, множеством столиков по углам, накрытых чужими пахучими клеенками. Реальность. Грезить о прежней просторной квартире перестань: ты потерял ее безвозвратно. Вот проснешься окончательно, освежишь себя из медного крана на кухне – и, может быть, вспомнишь, как ты все потерял, в том числе и последнее – любимую квартиру, где ты был счастлив когда-то. А теперь что ж – какое счастье, такая и квартира. Вставай. Нет, еще немножко погрезить, будто я там, в прежнем любимом доме. Вот бы проснуться однажды там! Я тыкаю в стенку перед глазами, фанера пружинит. Все? Я с отчаянием зажмуриваюсь… медленно развожу веки… О, счастье!

Брезжут прежние высокие окна. Неужели я по-настоящему просыпаюсь?

Здесь? Распахиваю глаза… Да! Лежу счастливый, но обессиленный. И где-то с краю еще тревога – может, еще проснешься /там/ и не вырвешься. Будь начеку. Но пока – о, блаженство! – еще хватает сил просыпаться здесь.

Лежу плашмя, наполняясь звуками счастья. Вот отец шаркает по коридору, шарканье обрывается, наступает пауза. Остановился у двери, склонил сюда свой огромный лысый “котел” и, отчаянно жмурясь, вглядывается: на месте ли я, не загулял ли? С вами загуляешь! Тут я, тут. Но полежу в блаженстве еще – в последние годы оно только и есть, пока не встанешь.

Сейчас Нонна на кухне забрякает… Тишина. Не забрякает! Но, может, вернется и это, раз “квартира вернулась”? Прежней ее даже и в больнице уже нет! Прежней она лишь здесь может стать. А там? Там вылепят нечто “для отчета”, а не для меня.

Работай. Вставай.

Отец прервал лирические размышления мои резкой трелью в штанах.

Пр-р-равильная р-р-реакция! Раздраженно зашаркал дальше по коридору.

Щелкнул выключатель. Потом – щеколда. Значит, можно лежать еще минимум полчаса. Отец там капитально устроился. К этому делу, как и ко всему прочему, подходит азартно, напористо, обстоятельно.

Глубокий научный подход. И торопить его там, дергать дверь – в высшей степени бестактно!

Щеколда наконец отщелкнулась. Вперед!

Глава 11

– …Что это за возраст такой? – вещал батя. – В шестьдесят я еще был… конь! Волгу переплывал!

Зазвонил телефон. Боб!

– В Москву едем.

– Как?!

– Бабки нужны тебе?

Все-таки хочет капитализм меня схавать, загубить мое дарование! Это хорошо.

– Что делаем? – я поинтересовался.

– Сучья будем втюхивать. В смысле – таблетки уже, из опилок спрессованные. Отлично горят!

– Там это что… экологическая комиссия опять собирается?

– Ну.

– Когда едем?

– Через сорок минут.

Вот это ритм!

– Извини, отец! – (Пшенной кашей его кормил). – В сберкассу не могу сегодня с тобой пойти. Срочно уезжаю.

– Ну? Куда? – удивился и даже обрадовался, похоже, больше меня.

– Ты уж как-нибудь тут… Ладно? – Я озабоченно несколько раз дверь холодильника открыл и захлопнул.

– Ладно, ладно. Езжай! – махнул своей огромной ладонью.

– Если Нонна будет звонить, – пробормотал (что сейчас с ней там, лучше не думать), -…скажи, я в Москве, скоро приеду.

И у меня, выходит, бывают дела!

– Езжай, езжай! Все тут будет в порядке, – почему-то подмигнул.

Радость его и мне передалась. Вернусь – возьмусь!

Боб забибикал внизу.

– О! Вот это машина! – отец одобрил. – Я в такой точно ездил по полям.

Ну, не совсем, конечно. Ну – пусть.

– Бывай, батя! – Мы обнялись. Молодец Боб: и наши с отцом отношения взбодрил.

Смена ужасов – лучший отдых! Я спустился. И с Бобом обнялись тоже – раз уж такая пьянка пошла! Я поднял взгляд – батя сияющим кумполом светился в окошке.